елеты, другие, напротив, гипертрофированно рослы и мускулисты, третьи имели пропорциональные стройные фигуры, от которых у меня потекли бы слюнки, если бы сейчас я был в состоянии думать о женских прелестях. Причем и у первых, и вторых, и у третьих помимо висящих на поясе кинжалов и сабель имелось и стрелковое оружие. У худышек это были смутно знакомые мне пистолеты-пулеметы, а у красоток и мускулисток – самозарядные винтовки неизвестной мне модели. При первом же взгляде на уверенные движения и жесткие лица этих воительниц я сразу понял, что в бою против них не пляшут не только мамуки* из нашего мотострелкового батальона, но и похитившие меня амазонки, а также много кто еще. Причем мои похитительницы сразу же просекли эту ситуацию, тут же побросав оружие и спешившись.
Примечание автора: * мамуки – собирательное название среднеазиатов и кавказцев преимущественно служивших в мотострелках, в то время как «славяне» служили танкистами, радистами, десантниками и т. д.
Пока они там разбирались, охранявшие меня тевтонские мордовороты тихо вылезли из коляски и так же тихо растворились в пространстве, как будто их тут никогда и не было. Похвальная скромность, уметь же надо.
Не успел я удивиться этому обстоятельству, как к коляске подошел мужик лет тридцати с виду, обмундированный и экипированный точно так же, как и разоружившие амазонок девицы. Помимо меча и кинжала, на поясе у него еще имелась кобура с пистолетом, а через плечо висел автомат Калашникова. Сложив в уме полевые погоны старшины с его уверенным видом, я сделал вывод, что скорее всего это сверхсрочник, уже участвовавший в настоящих боевых действиях, из дивизионной или армейской разведки.
– Здравия желаю, товарищ старший лейтенант, – поприветствовал он меня, вскинув ладонь к каске, и тут же добавил, совершенно не по уставу, – какими судьбами в эти края?
– Не понял вас, товарищ старшина, – возмутился я, – что значит – какими судьбами? Обращайтесь по уставу и говорите яснее, а то я вас чего-то не пойму.
– Слышь, старлей, – с нажимом сказал старшина, – ты не кипятись, ведь мы сейчас не на плацу, чтоб политесы соблюдать. Четко и ясно сообщи имя, фамилию, род войск, часть, и на всякий случай год, из которого ты сюда попал.
– Слышь, старшина, – вопросом на вопрос ответил я, – а ты сам кто такой и из какого года? А то ты меня тут допрашиваешь, а сам не представился.
Старшина усмехнулся и снова приложил руку к каске.
– Старшина контрактной службы Антон Петрович Змиев, отдельный полк спецназначения ГРУ, июнь две тысячи шестнадцатого.
Я почему-то сразу понял, что он не врет и, нервно сглотнув слюну, переспросил:
– Две тысячи шестнадцатого?
– Да, – уверенно произнес он, – а у тебя?
– Тысяча девятьсот восемьдесят девятый, – ответил я.
– Дерьмовый год, – ответил старшина Змиев, – впрочем, каждый следующий год будет только хуже. Ну, ты давай говори уже до конца, если начал. Местное гестапо и так уже в курсе, где примерно вы находитесь, и что там вас много, и что вы при технике. Но и твои сведения тоже не повредят, много ли выяснишь из пьяной болтовни людей, не способных отличить БТР от танка.
– А что, товарищ старшина, – удивленно спросил я, – тут и гестапо есть?
– А как же без него, – ответил старшина, – конечно, есть. Ну ты давай, колись скорей, а то время идет, а толку с тебя все нет.
– Танкист я, старшина, – угрюмо пробормотал я, – служил в танковом полку в составе 25-й гвардейской танковой дивизии из состава западной группы войск. Утром поступил приказ на вывод из Германии, а вечером в ходе марша к станции полк попал в какую-то странную грозу и оказался здесь. Скоро уже шестьдесят дней, как мы тут кукуем. Всю жратву подъели, грибы собираем, на зверье местное охотимся, ну и на нас тоже охотятся…
– Ладно, старлей, – сказал старшина, – ты не кипишись, сейчас напишу сопроводительную и отправлю тебя к начальству. Начальство у нас хорошее, оно тебе поможет, причем от всех болезней сразу…
В этот момент окно прямо над нашими головами раскрылось окно и милый девичий голосок спросил по-немецки какого-то папу, кого и куда нужно отвезти. Подняв глаза, я увидел чрезвычайно милое создание дамского пола в пилотке цвета хаки со звездочкой, и в таком же кителе. Как не странно, но папой девушки в советской форме оказался эсесовский великий магистр, который назвал девушку Гретхен и сказал, что к начальству надо доставить только меня и атаманшу амазонок, и что остальных они грохнут прямо здесь, не затрудняя великого Серегина возней со всяким мусором. Старшина на это ответил, что капитан Серегин сам разберется, что есть мусор, а что нет.
Я, знаете ли, по-немецки почти все понимаю, только со своим рязанским произношением стесняюсь говорить. А тут такая девушка – белокурая, стройная, сероглазая, и к тому же с лейтенантскими погонами, пусть даже и немка… Бросив на меня пристальный взгляд, она скрылась в окне, очевидно, намереваясь спуститься к нам во двор, а я окинул взглядом свое грязное, вонючее, пропотевшее ПШ*, и остро пожалел о том, что у старшего лейтенанта Соколова сейчас нет возможности переодеться в чистый выглаженный парадный, или хотя бы повседневный мундир, для того чтобы произвести на девушку надлежащее впечатление.
Примечание авторов: * ПШ – полушерстяной мундир. Из такой ткани шилась полевая форма офицеров и зимняя форма солдат в частях, стоявших за пределами СССР.
Сказать честно, от стыда за свой внешний вид я был готов просто провалиться сквозь землю. И вот ангел, едва касающийся своими сапожками земли, появился рядом с нами во дворе – и сердце мое забилось часто-часто.
– Привет, Змеюка, – сказал ангел на почти чистом русском языке.
– Привет, Гретхен, – ответил старшина и спросил, – как там дела?
– Там нормально, – ответил ангел, глядя куда-то мимо меня, – все уже почти готово, поэтому гауптман Серегин торопит, чтобы вы здесь поскорее все заканчивали и уже отчаливали.
Я обернулся и посмотрел туда, куда только что глядела эта Гретхен, и увидел, что захватившие меня дикие амазонки уже обриты наголо и завернуты в какие-то подобия смирительных рубашек, которые не дают им пошевелить руками, а ногам оставляют возможность делать только мелкие приставные шажки.
– Скорее не получится, – произнес старшина, – тут, как оказалось, целый танковый полк завалялся, и этот старший лейтенант как раз оттуда. Думаю, что Серегин этим заинтересуется.
– Конечно, заинтересуется, – уверенно сказала Гретхен, – дедушка рассказывал мне про ваши танки – это же настоящий ужас для врагов.
– Эти танки еще лучше чем те, о которых мог рассказывать твой дедушка, – ответил старшина, – хотя с учетом поправки на мир происхождения все может быть так на так. Но, настоящий ужас для врагов – это не танки и пушки, а солдаты, которые ими управляют. Если они сделаны из стали – это одно, а если из дерьма, то совсем иное. Я еще не могу понять, из чего сделан этот парень, но он как раз из того танкового полка.
– Так он не пленный? – спросила Гретхен, разглядывая меня своими серыми глазами.
– Пока его статус не определен, – уклончиво ответил старшина, – последнее слово остается за капитаном Серегиным. Если он откликнется на Призыв, то он наш человек, а если нет, то на нет и суда нет, а есть особое совещание…
Интересно, что это за призыв, на который надо будет откликнуться, и что это за особое совещание, которое грозит мне, если я не поддамся на их уговоры. Неужели расстреляют? И милая Гретхен, глядя холодными серыми глазами, выпустит мне пулю в затылок? Фу, какая дрянь лезет в голову!
– Хорошо, Змей, до контрольного времени открытия портала осталось всего пять минут, идем, – сказала Гретхен, посмотрев на свое хрупкое левое запястье, где красовались несуразно большие для этой тонкой руки мужские часы, вроде командирских.
– Я пока остаюсь, – сказал Змей, – и вернусь только вместе с Мэри…
– Тогда, – сказала Гретхен, бросив косой взгляд в мою сторону, – пусть молодой человек идет сам и не делает никаких глупостей, потому что там ему не здесь.
Ну, я и пошел, собственно, даже не понимая, о каком портале они там толкуют… мне уже представлялось нечто вроде большого партизанского отряда. Где командир, комиссар и начальник штаба, заросшие бородами, сидят под елкой…
Но действительность превзошла все мои ожидания. В воздухе прямо перед нами раскрылась прозрачная линза примерно двухметрового диаметра, а за ней оказался залитый знойным полуденным солнцем двор совершенно другого замка, построенного в каком-то древнекитайском стиле, с фонтаном посередине. У меня захватило дух и радостное предчувствие вдруг встрепенулось в душе. Вот они – настоящие чудеса! И я подумал, что этот момент будет поворотным как в моей судьбе, так и в судьбе всего нашего полка.
Гретхен подтолкнула меня в спину, и я волей-неволей шагнул за порог, надеясь, что хуже, чем в плену у амазонок, уже не будет. С первого же момента по другую сторону линзы я почувствовал себя так, будто меня взяли и сунули в огненную печь поджариться – но это было неважно, потому что осознание того, что я перешел портал (как говорится, в здравом уме и твердой памяти), наполняло меня ликованием, радостью и радужными надеждами, а также чувством приобщенности к чему-то великому и необыкновенному, о котором раньше я не мог и помыслить.
А дальше сотня шагов по раскаленному от полуденного солнца двору – и вот мы уже у входа в башню, возле которого изваяниями застыли две мускулистки с винтовками, взятыми на караул. При нашем приближении они даже не пошевелились, и я подумал, что Гретхен одна из тех, кто имеет право беспрепятственно входить и выходить из штаба. Еще несколько шагов – и мы внутри, в полумраке и прохладе. Ничего похожего на партизанский отряд; нормальный такой штаб, со знаменем при посте № 1, столом дежурного по части, за которым, как обычно, сидит лейтенантик с красной повязкой на рукаве – он еще даже моложе, чем я. Вскакивая с места, он вытягивается в струнку и козыряет Гретхен, в упор не замечая такое ужасное чучело, как я. А ведь, кажется, они в одном звании, с чего бы такой пиетет…