ли инферно, способен отравить своими эманациями множество лежащих рядом и вышестоящих миров. Так что дело, которым мы занимаемся, очень важное и очень нужное, а кроме того, достойно вознаграждаемое.
– Ладно, – хлопнул ладонью по столу Серегин, – курс ликбеза будем считать оконченным. Теперь, старлей, все зависит от того, пойдешь ли ты парламентером от нашего имени к своему начальству. Условие у нас одно. Полное и безоговорочное подчинение моему командованию. Взамен мы ставим ваш полк на полное довольствие и медицинское обеспечение, а также проводим в нем нормализующие мероприятия, которые должны будут поднять в нем боевой дух и довести его до того уровня, что и должен быть у доблестного русского и советского воинства.
– Товарищ капитан, – пожал плечами старший лейтенант Соколов, – как это вы себе представляете, чтобы подполковник шел в подчинение к капитану, пусть даже и спецназа ГРУ?
– Нормально себе представляю. Вот майор Половцев же пошел и ничуть об этом не пожалел. Сейчас в моем подчинении двенадцать тысяч прекрасно экипированных дисциплинированных элитных бойцов, вооруженных как холодным для ближнего боя, так и огнестрельным оружием. Есть тяжелое средство огневой поддержки, именуемое штурмоносец, а также пятерка мощных магов, способная устраивать катаклизмы планетарного масштаба. Все это ты увидишь своими собственными глазами уже сегодня вечером. Так что должность у меня вполне генеральская. А если ваш подполковник Седов не согласится на мои предложения, то ведь есть еще такая вещь как Призыв, а против него уже не попрешь. Но командовать полком тогда будет тот офицер, который первым откликнется на мой зов.
– Товарищ капитан, – спросил старший лейтенант, – а что такое этот Призыв? Я о нем уже несколько раз слышал от Гретхен и от Анны Сергеевны, но никак не могу понять, о чем идет речь.
– Говоря научным языком, – сказал Серегин, – Призыв – это неодолимое желание прирожденного воина встать под знамена бога справедливой оборонительной войны. Вот когда ты начнешь испытывать сильнейшее желание положить передо мной свое оружие и произнести клятву взаимной верности (ибо не только воины должны быть верны мне, но и я воинам), тогда ты и поймешь, что такое Призыв.
– Товарищ капитан, – торжественно произнес молодой человек, вставая, – я бы положил свое оружие перед вами хоть прямо сейчас, но то, что мне выдала Родина, я утратил при пленении, а нового себе пока еще не добыл…
– Хорошо, старший лейтенант. Выполнишь свое первое задание – и я лично вручу тебе оружие. А пока прикрепляю к тебе лейтенанта Гретхен де Мезьер, она поможет тебе как следует подготовиться. А теперь все свободны; задержаться я попрошу только майора Половцева и отца Александра. Нам надо будет кое-что обсудить в узком кругу.
Часть 16
Мир Подвалов, предгорья в трехстах километрах восточнее Тевтонбурга,
лагерь советского танкового полка, шестьдесят второй день с момента Катастрофы.
Тем временем жизнь в полевом лагере шла своим чередом. Пропажи старшего лейтенанта Соколова не заметил никто, кроме его ближайших товарищей и ротного начальства. До комбата эта новость дошла уже три дня спустя, а командиру полка об исчезновении офицера так и не сообщили. И вообще, таких исчезновений случилось более двух десятков до того, как исчез лейтенант Соколов, и еще пятнадцать человек пропали после него. Тем более что за это время произошли и иные, более заметные и достойные обсуждения события. Например, несколько дней назад высоко в небе над лагерем несколько раз пролетел самолет, разматывающий за собой белую нить инверсионного следа. Некоторое время среди солдат и офицеров царила определенная эйфория, что их нашли и теперь окажут помощь, но после определенного промежутка времени она сменилась еще более глубокой апатией.
Одни сходили с ума и уходили в степь, потому что им казалось, что вон там, за ближайшим холмом, обязательно должна быть дорога, а за ней, километрах в двадцати, крупный азиатский город, и им даже казалось, что они видят огни на горизонте. Другие просто совершали самоход в самостоятельных поисках чего-нибудь съедобного. Третьи просто бежали от дедовщины и землячков, считая, что несколько часов на свободе и смерть от зубов хищника – это лучше, чем длящиеся и длящиеся мучения.
И первые, и вторые, и третьи либо попадались в зубы хищникам, либо их перехватывали разъезды «правильных» амазонок которые наконец спохватились и вышибли отсюда банды ренегаток. Но команды лезть к самому лагерю у них не было, ибо так распорядилась сама Кибела. Малейшее непонимание могло разразиться кровавой бойней, в которой бесполезно погибли бы как дочери Кибелы, так и злосчастные пришельцы из другого мира, которые были виновны только в том, что они стали потерянной фишкой в чужой игре. Первоначально их собирались спровоцировать и выставить против Серегина, но акция запоздала, и они свалились в мир Подвалов уже тогда, когда дело было сделано, а заказчик этой акции, которым был Зевсий, уже прекратил свое активное существование.
Но вот два дня назад кибелины амазонки отступили дальше в степь, а их место заняли легковооруженные уланши, скрытно блокировавшие лагерь так плотно, что через оцепление не должна была пролететь даже муха. Первое, что они сделали – перебили всех оказавшихся внутри кольца гиенодонов и энтелозавров, а также ночью загнали почти что в самый лагерь престарелого самца индрикотерия – целую гору живого мяса. Последовавшая за этим беспорядочная стрельба и бестолковая суета сильно понизили мнение воительниц Серегина, а также их командиров и инструкторов, о качестве личного состава полка и умственных способностях его командования. Но приказ есть приказ, и уланши продолжали кружить вокруг лагеря, перехватывая всех случившихся за это время беглецов, которых тут же отправляли на допрос к самому командиру.
Впрочем, за эти два дня таких беглецов было уже с дюжину, и большая часть из них бежала из мотострелкового батальона, говоря канцелярским языком, от царящих в нем неуставных отношений. Еще до Катастрофы в «пехоте», где рулило образовавшееся год назад казахское землячество, лицам славянской национальности приходилось очень и очень несладко. Впрочем, доставалось всем – и узбекам, и армянам, и прочим молдаванам. Исключение было сделано только для азербайджанцев, чье землячество «держало» автороту и уже несколько раз устраивало миниатюрные азербайджано-казахские войны, защищая своих земляков. Начальство закрывало на все это глаза, требуя от неформальных лидеров лишь того, чтобы в подразделениях не случались ЧП и поддерживался какой-никакой внешний порядок, не понимая, что утрата реальной власти официальной управляющей вертикалью и переход ее в руки «неформалов» – это и есть самое большое ЧП, которое может приключиться с воинской частью.
Слушая бесхитростные рассказы замурзанных, оборванных, истощенных и зачастую избитых беглецов, Серегин, круживший вокруг лагеря вместе с уланшами, постепенно наливался лютой злобой на руководство страны, которое, повторяя мантры о дружбе народов, довело свою армию до такого состояния. Зол он был и на командиров этого конкретного танкового полка, которые в своем собственной части взирали на все происходящее с равнодушием посторонних.
То, о чем рассказывал старший лейтенант Соколов, служивший в одном из относительно благополучных танковых батальонов, оказалось еще цветочками. Ну конечно, неуставщине достаточно трудно разгуляться там, где каждый третий является командиром танка – то есть или офицером, или прапорщиком, или сержантом-сверчком (сверхсрочником); а остальные члены экипажей, механики-водители и наводчики – тоже люди технические подкованные и поэтому, как правило, набранные из горожан европейских национальностей. И более того – в связи с общим армейским недобором, в весенний призыв 1988 года в армию загребли всех ранее забронированных студентов старших курсов, из-за чего интеллектуальный уровень ее младшего командного состава на короткое время поднялся на ранее недосягаемую высоту.
– А ты чего хотел, сын мой? – сказал Отец Серегину во время очередной их беседы-молитвы. – Выдрессированный вашим Шойгу танковый полк постоянной готовности? Избаловался ты с воинствующими девицами, которые смотрят тебе в рот только потому, что ты красавчик, крутой обаятельный мачо и удачливый командир. Попробуй подчинить себе настоящую воинскую часть, почти из своего мира, но при этом помни, что то, через что довелось пройти этим людям, это тоже своего рода инферно, и при всей своей крутизне ты должен быть очень осторожен с их душами. Иди и помни, что этот крест тебе тоже по силам.
Наворачивая круги вокруг лагеря танкистов, Серегин ждал, пока исходящий от него Призыв подействует на этих людей, потерявших цель в жизни и веру в лучшее будущее. Ну, еще надо было дождаться, пока окончательно протухнут и начнут вонять останки туши индрикотерия, убить которого удалось только очередью пушки из БМП-2. Живой же танк, ептить – двадцать пять тонн весом, куда там трехтонному слону. Даже при всем том голоде, который испытывали солдаты и офицеры полка, сожрать такую гору старого жилистого мяса в разумные сроки они были просто не в состоянии. Поэтому в самое ближайшее время лежащая на окраине лагеря недоеденная туша индрикотерия должна была начать ужасно смердеть и собирать вокруг себя падальщиков, со всеми вытекающими из этого последствиями.
Но вот настал тот момент, когда три беглеца подряд сказали Серегину, что, несмотря на усиленные караулы, удрали из лагеря потому, что услышали некий голос, который звал их присоединиться к настоящему командиру. Капитан понял, что еще немного – и полк рассыплется подобно карточному домику, прекратив существование как воинская часть, и тогда наступившая анархия, которая мать порядка, покажет всем, что раньше все было не так уж плохо.
И вот рано утром, на шестьдесят второй день после Катастрофы, разъезды уланш, ранее таившиеся по балкам да промоинам, вдруг открыто замаячили на вершинах холмов вне досягаемости прицельного огня из стрелкового оружия, но отлично видимые в оптику командирских биноклей. Статные женские фигуры, в единообразном зелено-коричневом обмундировании которых недвусмысленно проглядывали «советские» мотивы, с самого начала ввели товарищей офицеров в преизрядный ступор, со временем сменившийся тяжким недоумением, потому что занявшие позиции на холмах всадницы не стремились предпринимать каких-либо активных действий. Они просто заняли позиции и ждали неведомо чего.