Некогда это был мотострелковый батальон танкового полка; теперь же он превратился в его язву, воспаленный аппендикс и гнойный нарыв, в любой момент грозящий разливом гнойных масс и общим сепсисом. С этой проблемой надо было что-то делать, причем делать быстро, и главное – не поддаваясь на эмоции и соблазны решить вопрос по этническому признаку, потому что это не наш метод. Надо понимать, что из мотострелкового мне остро необходимы только механики-водители, наводчики и командиры отделений, а в пехоту я тупо могу навербовать тех же лилиток, или диких амазонок-ренегаток, или кого угодно; но любой, даже штрафной, контингент будет лучше этой банды степных грабителей. Кроме того, мне нужно показать остальным, кто в доме хозяин и устрашить бузотеров, потому что в автороте, где засели азербайджанцы, мне понадобится каждый водитель, а накладывать заклинание принуждения – это тоже не мой метод.
– Что же вы, Владислав Петрович, – тихо сказал я подполковнику Седову, – довели дело до эдакого гнойного геморроя? Объявили бы полк на осадном положении да приструнили бы «землячков» – быть может, и не было бы сейчас ничего такого.
– Растерялся я, Сергей Сергеевич, каюсь, – склонив седую голову, сказал подполковник, – Да вы и сами поймите – случай инструкциями не предусмотрен, связи с командованием нет. Сперва мне казалось, что самым правильным будет укрепиться на холме, выслать разведку и ждать хоть какого-то прояснения обстановки. А потом стронуть с места эту заржавевшую массу уже совершенно не представлялось возможным. Да тут еще и эти…
– А, ладно, – махнул я рукой, – рано или поздно что-то подобное обязательно должно было случиться.
Сейчас перед нами стояла задача отделить лидеров и их подхалимов от общей массы и примерно наказать на страх всем их друзьям и сочувствующим, чтобы знали, что даже полшага в этом направлении чреваты для них большими неприятностями. Да и вообще, о чем я говорю; если эти перцы услышат Призыв и встанут в строй – тогда они наши, и проблема с их сознательной дисциплиной решится сама собой. А если не наши, тогда их надо будет разоружить и передать на попечение местных гражданских властей; а что у тевтонов, что у Кибелы – не забалуешь, мигом отправят на свинцовые рудники. Так что, если быстро нейтрализовать бунт и отделить агнцев от козлищ, то все должно получиться так, что лучше и не бывает. Можно подавить бунт грубой силой, бросив против хулиганов лилиток из моей личной охраны, непревзойденных в рукопашной схватке; а можно сделать все тоньше и в нашем фирменном стиле применить магию.
Первое, почти детское заклинание, освоенное Колдуном, называется «Муки Совести» и предназначено для тех, кого еще можно вернуть в общество для нормальной жизни, если, конечно, в процессе наказания он не помрет от мучительного осознания тяжести своих преступлений. Но этот метод подходит отнюдь не для всех. У некоторых персонажей совести нет по определению, а другие воспитаны в полной уверенности в том, что если им хочется, то они могут позволить себе все что угодно. На таких деятелей «Муки Совести» не действуют или действуют очень слабо, и для них приходится подбирать другие заклинания – с ручным, так сказать, управлением. Дыба, испанский сапог, железная дева, батоги и прочие плети как раз и были придуманы для общения с людьми, лишенными совести и понятия о добре и зле, и только потом разошлись в широкий оборот. И вот здесь, как мне кажется, ядро нарыва тоже такое бессовестное и требующее по отношению к себе радикальных решений в виде магических аналогов этих замечательных инструментов.
Правда, Колдун не особо охотно изучал эти заклинания, говоря, что в отличие от Мук совести они могут причинять боль как злым, так и добрым людям, но мы что-нибудь придумаем. Кстати, у Тел ведь тоже есть магические способности, и как раз в их классическом деммском ключе «мелких и крупных пакостей». Завидев Колдуна и прочих наших юных помощников и помощниц, стая человекообразных оживилась и ее отдельные обуревшие от безнаказанности и лоснящиеся от сытости немногочисленные представители начали выдавать на-гора глумливые выкрики альфа-самцов типа:
– О, какая симпатичная попка у мальчик! Эй рогатая-хвостатая, возьмешь в ротик? Эй, белый бача, иди скорее сюда, мой сладкий.
При этом многие из этих павианов хватали своих забитых соседей и совершали с ними движения, которые должны были имитировать совокупление в зад. Все эти действия явно были нацелены на то, чтобы продемонстрировать свое превосходство над внезапно появившимся начальством и показать всем, насколько все эти дети перестройки и гласности готовы плевать не только на мои распоряжения, но и вообще на все нормы приличия и морали. Покрасневший Колдун обернулся ко мне, но я успокаивающе положил руку на его плечо.
– Погоди, мальчик, – тихо сказал ему я, – всему свое время, пусть сперва свои способности продемонстрирует наша маленькая Тел – кажется, она уже в ярости. Если она развернется во всю широту души, то не завидую я этим павианам. Ну и ты же меня знаешь. Ни один из тех, что там беснуется или поддакивает вожакам, не доживет до заката солнца, а если доживет, то ему же будет хуже. А ты приготовься наложить на весь этот полк «Муки Совести». Офицеры и прапора, которые вовремя не остановили этих гамадрилов, тоже должны получить свою долю расплаты.
Тем временем терпевший все это подполковник Седов постепенно наливался багровой кровью, потом как рявкнет:
– Майор Джумабаев, немедленно ко мне!
Плотный, невысокий узкоглазый офицер, стоявший рядом с тем, что должно было представлять мотострелковый батальон, на командирский рык даже и ухом не повел, и тем самым выдал в себе главаря назревшего мятежа, готового прорваться кровью и стрельбой. Откуда-то я знал, что у всех преданные ему «нукеров» в «лифчиках» вставлены магазины с боевыми патронами, а у всех остальных магазины пусты. Стоит только этому краснощекому толстяку, уже готовому превратиться из майора Джумабаева в Джумабай-хана, подать сигнал своим «нукерам» – и начнется кровавая бойня. И кстати, где его замполит, положенный каждому командиру полкового подчинения? Умер, болеет или вообще вакансия не заполнена?
– Майор Джумабаев, немедленно ко мне! – так же громко повторил свою команду подполковник Седов.
Я увидел, как скривились губы теперь уже Джумабай-хана, и как его рука потянулась к кобуре, чтобы самолично пристрелить этого надоедливого старика и его гостя, который чуть было не сорвал его планы. Моя рука сжала цевье переброшенного через плечо старого доброго «Вала». Как только эта образина расстегнет застежку кобуры, я влеплю ему пулю прямо между узких, заплывших дурным салом глаз, а бесшумный выстрел «Вала» дезориентирует его бандюков и даст мне возможность отработать еще по одному-двум самым дерзким подручным.
Но все вышло совсем не так. Внезапно Джумабаев изменился в лице, его поросячьи глазки округлились, выражая ужас и изумление, а пятерня вместо кобуры вдруг лапнула свою ширинку и начала там отчаянно скрестись. Несколько секунд спустя Джумабай-хан, подпрыгивая и завывая, буквально сдирал с себя штаны, обнажая свои потные мужские причиндалы, в которые смертной хваткой вцеплялись стремительно взбирающиеся по ногам большие черные муравьи. Тут даже пистолет не поможет – разве что для того, чтобы отстрелить себе все висящее или покончить жизнь самоубийством, чтобы прекратить нестерпимые мучения. «Соратники» Джумабай-хана, разинув рты, глядели на неистовый танец своего вожака, и выражение мистического страха вперемешку с отвращением явственно проступало на их не обезображенных интеллектом лицах.
Тел проказливо улыбнулась.
– Я только пожелала этому противному мужчинке «муравьев тебе в штаны», и три раза мысленно щелкнула хвостом, – тихо сказала рогатая проказница. – Так, Сергей Сергеич, получилось даже интереснее, чем просто пуля в лоб, правда ведь?
Да уж, действительно интересней. Бывший майор, уже не в силах стоять на ногах, завывая от жгучей боли, катался по земле, но тем самым только все больше собирал на себя сбегающихся со всех сторон муравьев, получивших магический приказ. Впрочем, продолжаться это могло еще очень и очень долго. Ну что ж, пришла и моя очередь.
Отпустив цевье «Вала», я тихо щелкнул пальцами, отдавая безмолвную команду всем, кто не желает и дальше оставаться в рядах этой банды, выйти из строя и присоединиться ко мне. Я уже чувствовал их смущенные и мятущиеся души, тянущиеся ко мне как к настоящему командиру, и готовые присоединиться к нашему единству. Взаимная клятва верности уже висела в воздухе, и я знал, что если отдам приказ этим своим будущим бойцам, то он будет обязательно выполнен, только не знал пока, какой ценой.
Дальше случилось то, чего я, собственно, не ожидал. Когда солдаты и сержанты мотострелкового батальона стали протискиваться «на выход», «землячки» начали кричать, хватать их за грудки, а кое-кто даже потянулся за оружием. Зря они это. Униженная и забитая масса разноплеменных одиночек вдруг почувствовала за собой стоящую в ожидании монолитную силу и вместо покорности и пассивного сопротивления с яростным ревом неожиданно накинулась на третировавшую ее ранее банду «землячков», хватая их за оружие, выворачивая руки и повисая на плечах.
Я только хотел отдать приказ воительницам-лилиткам из своей личной охраны вмешаться, пинками и оплеухами наведя в батальоне окончательный порядок, как в этот момент где-то в глубине толпы дерущихся прогрохотала короткая автоматная очередь, а за ней еще одна и еще. Последовавшие за этим события слились в сплошную полосу, когда непонятно где кончается одно и начинается другое.
Крик: «Убили!» – и тут же я вижу Тел бин Зул, сжимающую свою правую руку в маленький кулачок. В кулачке она словно перебирает что-то, с выражением злорадной сосредоточенности на красной мордашке. Почти сразу же после этого из глубины толпы дерущихся раздается нечленораздельный дикий вой нескольких десятков глоток, по сравнению с которым вопли поедаемого мурашами Джумабай-хана кажутся тихим шепотом. Затем один взвод сопровождавшей нас эскортной роты закрывает нашу командную пятерку своими телами, выставив штыки по фронту. Одновременно три остальных взвода с боевым кличем, больше похожим на рев атакующих львиц, вламываются в толпу, и боевые лилитки с хеканьем начинают направо и налево раздавать пинки и затрещины, заставляя дерущихся упасть на землю, закрыть голову руками и не шевелиться.