— Это что такое? Овсяное печенье, что ли?
— Ну, овсяное, где ж теперь овсяного взять? — пожала плечами старушка. — Эка ты чего захотела, милая моя. Желудевые прянички, да что с того? Ничуть не хуже, чем овсяные!
— Желудевые?! — Лиза уставилась непонимающе. — Да как же можно?! Из желудей — прянички? Как из них стряпать?
А впрочем, она тут же вспомнила то, о чем читала в книгах: в гражданскую вовсю пили желудевый кофе. Может, из гущи этого кофе пряники пекут?
— Да очень просто, — покровительственно усмехнулась старушка. — Замечательно получается — с глицерином и корицей. Вы купите хоть один, попробуйте, вас потом за уши не оттянешь!
Лиза зачем-то сунулась в саквояж, хотя заранее знала, что там нет ни копейки денег, да и не в ходу тут деньги. Но не отдавать же за какие-то пряники драгоценные чулки! Неравноценный обмен!
— Не покупайте! — схватила ее за руку невысокая женщина с милым, усталым лицом, очень похожая на сельскую учительницу из довоенного фильма, который так и назывался — «Сельская учительница». — Отравитесь!
— Вот еще! — Старушка обиделась, мигом ощетинилась, и ее маленькое сморщенное личико приняло воинственное выражение. — Это еще почему?!
— Потому что в желудях находится ядовитое вещество — танин, — с наставительным выражением проговорила «сельская учительница». — У нас у соседей сын съел кашу из желудей — и у него отнялись ноги. Отравился танином.
— И что? — ужаснулась Лиза. — Умер?!
— Еле выходили, — вздохнула «сельская учительница». — Нужно было молоко, чтобы вылечить его. А где молоко взять? У другой соседки есть корова, но она такая куркулиха — не давала ни капли, только на обмен. Они с себя все сняли, меняли, поили сына, кое-как выходили мальчика, но сами нищие остались.
— Ну и сучка! — вызверилась старушка. — Сейчас таких куркулей развелось немало. Но соседи твои, милушка, сами виноваты, что сын отравился. Плохо желуди приготовили. Их сначала надо очистить и кипятить, все время меняя воду. Терпение нужно для этого, зато потом ничего не бояться можно. Покупайте прянички, не сомневайтесь! — повернулась она к Лизе, однако та послала ей извиняющуюся улыбку и замешалась в толпу.
Не хватало еще танином отравиться! Кто будет для нее молоко добывать? Петрусь, что ли? Ха-ха! Или отец Игнатий? Один ее с удовольствием пристрелил бы, второй — придушил. Соратнички у нее, конечно, по борьбе с немецко-фашистскими захватчиками… еще те соратнички!
Лиза бродила по площади туда-сюда, но никак не могла найти того, чего искала. Между делом присматривалась к людям.
Многие немецкие солдаты хотели поменять на продукты униформу, шинели, армейские башмаки или сапоги. Их сторонились. Лиза поняла, что люди избегают обмена, потому что их поражает низкое качество материала, из которого была сшита форма. Неудивительно, что те солдаты, которые, наоборот, меняли на вещи еду — мед в картонных стаканчиках, или подозрительного вида колбасу, или крупу, не похожую на крупу, — просили за них шерстяные или меховые вещи. Пережив русскую зиму хоть раз, начинаешь относиться к ней как к серьезному противнику и заботиться о себе сам, если это не в силах сделать командование.
Вот и хорошо, что оно не в силах! Вот и замечательно!
Послышался рокот самолета. Все задирали головы и смотрели в небо. Пилот доказывал свое мастерство, то заставляя «мессершмит» взмывать в неимоверную высоту, то падать низко к земле. Выглядело это весьма эффектно, но у Лизы мороз пошел по коже. Она машинально начала запихивать обратно в сетку кофту, которую только что развернула.
— Погоди! — схватила ее за руку какая-то толстая селянка с мрачным краснощеким лицом. — Что ж, менять не станешь? Какая вещь добрая, полпуда картошки даю, берешь?
— Не беру, — буркнула Лиза, сбрасывая ее короткопалую руку со своей. — Нет, я не буду менять. Я раздумала.
— Чего это? Почему? — изумилась баба.
Лиза ее почти не слышала, да и вряд ли понимала, что говорит и что делает. В ушах звенело от рева самолета. В глазах темнело при виде этих черных крестов на его крыльях.
Ерунда, конечно. Таких самолетов полно, это самый типичный немецкий истребитель. И все же леденит душу его рев. Пуганая ворона, знаете ли… Нужно уйти отсюда. Тот случай на берегу сделал ее настоящей психопаткой. Нужно уйти!
Она пробиралась сквозь толчею к краю площади. А, черт, Липовая же на противоположной стороне, куда только Лиза смотрела! Повернула снова на площадь, и в это мгновение самолет пошел в крутое пике, а к реву мотора примешался другой звук.
Он начал стрелять! Он расстреливал эсэсовцев, собравшихся во дворе казарм!
Тот же самый самолет. Тот же самый кошмар, что был на берегу!
Пули косили солдат — Лиза воочию убедилась теперь, насколько верно это выражение. Именно косили, как траву! Все кинулись врассыпную, но устоять на ногах удавалось немногим: солдаты падали десятками, подряд. Самолет зашел на новый вираж. Кто-то из уцелевших эсэсовцев пытался скрыться в здании, но многие выбежали из ворот и в панике метались по площади. Люди, и продавцы, и покупатели, кинулись врассыпную. Но «мессер» снизился и носился над площадью. Его пулеметы не переставали строчить. Может быть, он выцеливал черные мундиры, но пули не выбирали…
Страшный крик стоял над площадью. Люди падали и застывали в крови. Молодой эсэсовец — и та женщина со штопаными чулками, так и зажатыми в руке. Еще один черный мундир — а рядом поношенный пиджак, одинаково залитые кровью. Мальчик с желудевым пряником в руке… Боже мой!
— Не стой! Бежим!
Кто-то с силой толкнул Лизу в спину, да так, что она чуть не упала. Тот же человек помог ей удержаться, схватил за руку, потащил за собой.
— Шевели ногами! Убьют!
Человек затолкал ее в подворотню.
Лиза тупо удивилась, увидав Петруся. Он ее что, спасает? Чудеса… Откуда он тут взялся, интересно знать?
— Как ты сюда попал?!
— Да так, пришел сахарку выменять на махорку, — угрюмо ухмыльнулся он. — А тут такое… Смотрю, ты мечешься, ну, думаю, надо спасать.
— Что врешь?! — возмущенно выкрикнула Лиза. — Сахарок, махорка… Ты за мной следил! Боялся, чтобы не сбежала, да? Вы мне не верите, ни ты, ни отец Игнатий!
— Да и что такого? Ну, не верим, подумаешь, велика беда, ну, следил… Если б не следил, если б не оказался рядом, небось валялась бы там, в кровище!
Он махнул в сторону площади, и тут же новая очередь заглушила его голос.
Петрусь схватил Лизу за плечи и прижал к кирпичной стенке, прикрывая собой. Пули чиркнули в полуметре от их ног, и Петрусь подтолкнул Лизу глубже в подворотню.
— Вот застрелили бы тебя, кто взорвал бы «Розовую розу»? — проворчал он.
— Ну да, — зло усмехнулась Лиза. — Я для вас со стариком такое ценное взрывное устройство, не больше.
— Вот именно, — холодно согласился Петрусь.
Лиза опустила голову. Их с Петрусем неприязнь взаимна, что и говорить. Для этого невозможно красивого парня она — нечто неодушевленное, чужое, внушающее отвращение и даже ненависть. Ее просто используют — и даже используют с отвращением.
— Удивляюсь, — с трудом выговорила она, а горло так и сводило подступавшими слезами, — как это ты решился до меня дотронуться. Мог бы и винтовкой в подворотню затолкать. Ты ж ненавидишь меня, ты и этот старикашка. Я для вас только граната, которую вы готовитесь бросить во врага, а что будет со мной — вам все равно. Ты еще радоваться будешь, если я взорвусь там, вместе с фаши…
Она не договорила. Петрусь прижал ее к стенке и навалился всем телом. Рот его прильнул к ее рту и впился в него. Лиза задохнулась. Попыталась рвануться, но литое тело его, руки его лишали возможности шевельнуться, а губы лишили возможности соображать. Вспышка неистового счастья прострелила стремительней пули, и она ощутила себя брошенной, потерянной, одинокой, когда Петрусь отстранился.
Ошарашенно уставилась в мрачные черные глаза:
— Зачем ты это сделал?!
— Чтобы доказать тебе, что ты не внушаешь мне отвращения.
Петрусь хлопнул ресницами и спросил неуверенно:
— Доказал?
— Доказал… — Лиза с трудом сдерживала улыбку.
Они снова прижались к стене — стрельба не утихала, вдобавок неподалеку забахали зенитки, выйти из подворотни было невозможно, о, совершенно невозможно! — и Лиза с готовностью приоткрыла губы, когда лицо Петруся приблизилось к ее лицу, но вдруг что-то особенно страшно громыхнуло над площадью. Петрусь рванулся к краю стены, выглянул:
— Сбили! Его сбили!
Лиза подскочила к нему.
«Мессер» падал, оставляя за собой хвост черного пламени. Вот канул куда-то за дома, ближе к реке, там вспыхнул взрыв.
— Куда он упал? — прошептала Лиза. — На дома? Неужели на дома?
— Куда же еще, — тяжело вздохнул Петрусь. — Там слободка, домишко на домишке! Вот загорелось уже!
Там, куда упал «мессер», поднялись новые клубы дыма.
— Он спрыгнул! — воскликнул Петрусь. — Смотри!
Белый купол парашюта качался в небе, опускался плавно и красиво, так страшно-красиво… Нельзя было поверить, что мирно плывущая в воздухе фигура только что хладнокровно расстреливала людей, не делая никакого различия между врагами — и теми, кого он хотел защищать.
— Зачем он спрыгнул? — с ужасом проговорила Лиза. — Его же убьют! Его убьют фашисты!
Петрусь с болью оглянулся на нее:
— Ты послушай! Ты только послушай!
— Пусть он только спустится над городом, мы его на куски разорвем! — донесся до Лизы безумный бабий крик.
И разорвут, поняла она, глядя в окровавленные, залитые слезами лица. Он только что убивал этих женщин. Он убивал их детей!