— Боже мой, — прошептала она, — боже мой, что же это будет? Зачем он прыгнул? Его же растерзают! Уж лучше пусть к фашистам попадет!
Петрусь повернул к ней побледневшее лицо:
— Его будут пытать в гестапо, он не выдержит…
Он вдруг бросился вперед. Выскочил на площадь, приложил к плечу винтовку, прицелился, выстрелил в парашютиста раз, другой, третий.
Потрепанный «Опель» с визгом затормозил перед ним, выскочили несколько солдат, схватили Петруся, вышибли винтовку, завернули руки за спину.
— Сволочь, русская свинья, болван! — обрушился на него высокий статный офицер с рукой на перевязи. — Если ты попал в него, будешь повешен! Это красный диверсант, он позавчера убивал людей на берегу, теперь прилетел сюда. Я раньше времени выписался из госпиталя, только чтобы возглавить его поиски. У меня к нему свой счет! И вот он попался, Бог отдал его в мои руки. Он должен быть казнен публично! Это враг, которому ты хотел помочь ускользнуть от расправы!
Его чеканное, красивое лицо с яркими голубыми глазами болезненно побледнело, он покачнулся, но тут же подскочил невысокий худой ефрейтор, подхватил его под руку:
— Герр гауптман, сядьте в автомобиль, прошу вас. Вы разбередите свою рану. Эх, рано вы вышли из госпиталя!
— Арестуйте этого идиота, — буркнул гауптман устало. — Глаз не спускать.
И тут Лиза узнала эти яркие глаза, эту чеканную надменную физиономию!
Раздумывать было некогда. Она вылетела из подворотни и бросилась к офицеру:
— Господин фон Шубенбах! Как я счастлива видеть вас живым и здоровым! Я так беспокоилась о вас!
Порыв ее был столь неудержим, что охрана не успела спохватиться, а Лиза уже повисла на шее гауптмана, чуть не сбив с ног и его, и поддерживавшего его унтера. Он отпрянул было, и тут же на лице его выразилось превеликое изумление:
— Это вы, фрейлейн? Что за чудо! Я тоже счастлив видеть вас, я беспокоился, что вас убило тогда, на берегу, но Вернер сказал, что, благодарение Богу, вы живы. Примите мою вечную благодарность, фрейлейн, вы спасли мне жизнь. А я даже не знаю вашего имени…
— Меня зовут Лиза. — Она протянула руку. — Лиза Петропавловская.
Фон Шубенбах поцеловал ее пальцы. Губы у него были холодные, как лед.
«Наверное, он много крови потерял», — попыталась объяснить это Лиза, но по плечам озноб прошел. Такое ощущение, что ее коснулись губы мертвеца.
Она отмахнулась от страшной мысли и улыбнулась фон Шубенбаху так воодушевленно, что уголки ее губ, казалось, коснулись кончиков ушей.
К ее изумлению, он тоже улыбался восторженной, широкой улыбкой:
— Однако как странно, что мы снова встречаемся в аналогичной ситуации, верно? В этом можно разглядеть довольно ироническую усмешку судьбы. Однако я счастлив ее причудой, потому что она дала мне возможность вновь увидеть вас. Я хотел вам кое-что сказать, Лиза… Да уведите вы его, наконец! — властно махнул он солдатам, которые держали Петруся.
— Погодите, герр гауптман! — воскликнула она. — За что вы хотите арестовать этого человека?! Он не смог сдержать своей ненависти к убийце. Клянусь, если бы я имела возможность, я бы и сама этого летчика убила своими руками! Да вы только посмотрите, что он сделал! Он хладнокровно расстреливал женщин и детей!
Глаза фон Шубенбаха похолодели:
— Женщин и детей? Вы говорите о русских? А то, что он расстреливал доблестных солдат фюрера, — это вас, конечно, не волнует?
Лиза прижала руки к сердцу:
— Но ведь эти солдаты — тоже чьи-то дети, господин фон Шубенбах!
Чеканные черты смягчились.
— Для вас я — просто Вальтер, — сказал он, чуть понизив голос. — Вы умны и чувствительны, фрейлейн Лиза. Мы иногда забываем, что все мы — дети своих матерей. Страшно представить, что стало бы с моей бедной матушкой, если бы там, на берегу, вы бросили меня на произвол судьбы… Хорошо, ради вас я отпускаю этого чрезмерно усердного недоумка.
Он сделал повелительный жест, и солдаты не только отпустили Петруся, но и вернули ему винтовку.
Подскочил другой офицер, молодой, тощий, покрасневший от возбуждения:
— Господин помощник военного следователя, он опустился где-то в расположении моторизованных частей! Там его сразу возьмут, если уже не взяли!
— Едем туда! — скомандовал фон Шубенбах, и его лицо порозовело от возбуждения. Он шагнул было к автомобилю, но тотчас обернулся к Лизе: — Прошу меня извинить, фрейлейн Лиза. Вернер говорил, что вы начинаете работать в «Розовой розе» с нынешнего вечера? Я изо всех буду стараться приехать туда сегодня, чтобы сразу дать понять господам офицерам, что вы находитесь под моим покровительством. А теперь прошу меня извинить!
И, еще раз поцеловав Лизе руку, он сел в автомобиль, который немедленно умчался.
Лиза стояла, тупо глядя ему вслед.
Что имел в виду фон Шубенбах? Что за глупости он нес? Какое, к чертям, покровительство?! Рана у него открылась, что ли? Кровь в голову бросилась?
— Ну, — раздался мрачный голос Петруся, — долго ты тут торчать намерена?
Лиза повернулась и торопливо пошла в сторону Липовой, не поднимая головы до тех пор, пока они не вышли с площади и картина мертвых тел, луж крови и отчаянных, испуганных лиц не перестала рвать сердце.
Что наделал этот человек, этот летчик?! Как он мог совершить такое?! И как это ужасно для несчастных жителей Мезенска — вот так нелепо погибнуть от руки своего же, советского человека, который расстреливал их столь же хладнокровно, как гестаповцев! Ну ладно, там, на берегу, он стрелял в женщин, потому что они все были подругами фашистов, но здесь, на этой бедняцкой толкучке…
— Слушай, — тронула она рукав Петруся, молча, угрюмо топавшего рядом, — ты пытался его спасти, да?
— Кого? — глянул он свысока, будто на дуру неразумную.
— Этого человека — ну, пилота. Ты его знаешь? Он немец, да?
Петрусь даже побледнел:
— С чего ты взяла? Что ты там насочиняла такого?!
— Ничего я не сочиняю, — зло ответила Лиза. — Элементарная логика! Лизочка должна была уйти с берега в час дня, потому что в два должен был прилететь самолет. Об этом знал отец Игнатий. Он сам проговорился, я помню, еще тогда обратила на это внимание. Теперь ты… ты сказал: «Его будут пытать в гестапо, он не выдержит…» И выскочил с винтовкой, даже не задумавшись, что явно не попадешь в него. Ты пытался избавить его от мучений? Или спасти и себя, и отца Игнатия, и других подпольщиков? Ты знаешь этого немца?
— Опять за рыбу гроши, — огрызнулся Петрусь. — Почему тебе вообще взбрендилось в голову, что он немец?!
— Да потому, что абы кто не подберется на фашистском аэродроме к истребителю, чтобы его угнать и спрятать на какой-то тайной посадочной площадке.
— Что-о? — Голос у Петруся даже сел от потрясения. — Откуда ты знаешь?!
— Голова у меня есть, голова на плечах! — Лиза для наглядности даже постучала себя по лбу согнутым пальцем. — Это не мог быть «мессер», поднявшийся с гитлеровского аэродрома. Такое не осталось бы в тайне, к тому же, я помню, там, на берегу, Шубенбах удивлялся, что в Мезенске есть истребительная авиация. Самолет явно был угнан, или вам удалось привести в порядок машину, совершившую вынужденную посадку в лесу, на какой-нибудь поляне. Летчика или убили, посадили вместо него своего, или он стал работать на наших. Наверняка это какой-то антифашист, камрад, так сказать. Только знаешь что? Этот ваш камрад зашел в своей борьбе с фашизмом слишком далеко! Он сегодня так старался уничтожить гестаповцев, что не обращал внимания на них, кого антифашисты вроде бы должны защищать. Он борется с фашизмом не ради людей, а во имя торжества идеи антифашизма! Но кому это нужно?! И если этот парень еще жив, если он оказался так глуп, что попался живым в руки гестаповцев, а потом из него выбьют, кто он и с кем связан, он окажет вам очень плохую услугу. Люди будут проклинать подпольщиков и партизан. Ты понимаешь это? Или, может быть, у него было такое задание: истребить как можно больше фашистов? А на жертвы среди мирного населения не обращать внимание? Партизаны, наверное, и раньше проводили какие-то диверсии, за которые страдали обыкновенные люди? Убивали какого-то матерого фашиста, а в отместку немцы сжигали целую деревню. Или расстреливали в городе всех жителей целой улицы, на которой был убит какой-то гитлеровский бонза… А как же! Земля должна гореть под ногами оккупантов! Причем растопкой вполне могут служить женщины и дети! Но ведь у них остаются родственники, остаются близкие, которые оплакивают их смерть и проклинают за нее равно — вас и гитлеровцев. Неужели ты не задумывался над этим?
Петрусь остановился, и Лиза только сейчас заметила, что они уже дошли до дома.
— Какая ты беспощадная, — глухо сказал Петрусь. — Это так страшно, что ты говоришь. Зачем называть вещи своими именами? Зачем высказывать все, что только приходит в голову? У нас должны оставаться какие-то иллюзии, должна быть вера, идеалы… тогда мы победим, тогда мы осилим врага. Но если мы вот так будем раскладывать все по косточкам… Если мы впустим в свою душу сомнения… Мы не имеем права на сомнения! Я против большевиков. Я против Советов. Но сейчас я с ними. Я знаю, что нельзя иначе, если мы хотим победить фашистов!
Лиза не отвечала.
Молча они прошли через двор, молча поднялись на крыльцо, молча вошли в квартиру.
Лиза устало бросила в угол свой узел и опустилась на табурет.
Петрусь прошел на кухню, и Лиза слышала, как он зачерпнул из ведра ковшом воду и жадно пьет. Она представила, как ледяные струйки стекают по его жарким губам и по подбородку, увлажняют шею и сбегают за расстегнутый ворот рубахи. У нее вдруг стало сухо во рту и тоже захотелось припасть к ледяному ковшу с водой. Ну да, это все понятно. После таких жутких приключений на толкучке… к тому же у нее с утра почти ничего во рту не было…