— Слушайте, девчонки… — вдруг пробормотала Марина потрясенно. — А ведь я знаю… Я знаю, почему это произошло!
— По-э-у? — издали некие звуки Катя и Таня, слаженно жуя.
— Это тебе, Катя, мэровский заводик аукнулся.
Девушки так и застыли с открытыми ртами. Переглянулись. Снова принялись жевать, но уже задумчиво. По всему было видно: то, о чем говорила Марина, им понятно и они вполне допускают такую версию. Но Алёна ничего не понимала, поэтому потребовала объяснений. И вот что она услышала.
Оказывается, еще зимой Катя написала материал — очень острый и дерзкий, — в котором просто-таки обрушилась на мэра города. В последнее время в Нижнем стали активнейшим образом ломать асфальт на тротуарах и мостить их брусчаткой. Всю Покровку — главную пешеходную улицу города — замостили тоже. Алёне эта новая мода казалась порядочной дурью. Сколько набоек от своих высоких каблуков она оставила в бороздках между брусчаткой, сколько раз ногу там подвернула! Но, как говорится, против лома нет приема. Приходилось терпеть и постепенно переходить на низкие каблуки. Но Катя писала отнюдь не о женских ножках и каблучках, а о том, что расчистка льда зимой на тротуарах ведется старым дедовским способом: не используются ни соль, ни песок, ни какие-то химические соединения, ни тем паче подогрев тротуаров — выходят дворники и колотят ломами в лед, разбивая и его, и брусчатку. Натурально, по весне происходит ее замена, причем не только разбитой, но и весьма большого участка вокруг. Катерине удалось узнать, что коммунальный отдел мэрии теперь принципиально не отпускает никаких антигололедных, так сказать, средств в жилконторы и домоуправления. Поэтому приходится использовать дворников. А на брусчаточном заводике у нее отыскался информатор, который сообщил, что заказами эта мэровская игрушка теперь обеспечена выше крыши, и в отделе планирования нарочно составлен график перемощения улиц. То есть не первичной замены тротуаров, а повторной. В основном повторной!
«Короче, почти по Гоголю, — подумала Алёна, услышав это. — Оно чем больше ломки, тем больше означает деятельность градоправителя!»
Выводы, которые приходят в голову любому человеку, имеющему мыслить связно, Катя изложила в статье.
Ожидалось, что поднимется шум и против «Карьериста» начнется крестовый поход власти. Марина приготовилась отражать нападки мэровской камарильи и защищать Катерину. Но ничего подобного не случилось! То есть от возмущенных народных масс письма шли сплошным потоком — как электронные, так и «живые». Разумеется, возмущались не статьей, а мэром. Однако власть предержащие молчали. И постепенно все затихло. Получился, как говорила сама Марина, ожидавшая скандала, семипудовый пшик. Однако через какие-то каналы дошла весть о том, что мэр очень сильно разгневался-таки и не полез в драку только по зрелом размышлении, но кому-то из «ближних людей» посулил, что достанет-таки эту Катерину и этот «Карьерист».
Ну что ж, это весьма походило на правду — и на версию…
Катерина немедленно начала чувствовать себя узником совести и невыносимо задрала нос. Марина утирала слезы умиления. Робкая попытка Алёны выразить сомнение была с негодованием отметена. И она поняла, что ей здесь больше делать нечего, в этой атмосфере всеобщей борьбы за права человека, а потому тихонько и незаметно слиняла — и пошла домой, притормаживая под каждым сиреневым кустом и размышляя о неувязках, которые так и выпирали из «мэровской версии».
С одной стороны, конечно, уши у всех начальников длинные, вполне могут расслышать и то, что говорит и какие отдает распоряжения начальник городского следственного управления. С другой стороны… как-то мелко все это выглядело и отдавало очень большой самодеятельностью. Будь Алёна мэром, уж она нашла бы более конкретный и весомый способ расквитаться с обидевшей ее газетой! И не один. А тут какой-то фарс, правильно Катя говорила. Не похищение, а пародия. Что-то здесь не так… то есть здесь не так все! И без Муравьева не разобраться, пожалуй. Конечно, девчонки напишут заявление на Москвича и его черноглазого сообщника, но что-то подсказывало Алёне, что делу вряд ли будет придан надлежащий ход. Ничего не случилось, и вправду так! Ну, поднимет шум «Карьерист»… А толку-то?
Пожалуй, тут не обойтись без Муравьева. Все-таки не только журналистки едва не стали жертвами в этой истории. Могла пострадать и Алёна Дмитриева. Разумеется, она могла присовокупить свое заявление для усиления, так сказать, впечатления. Но как объяснить присутствие в своей квартире незарегистрированного газового пистолета?! Как бы тут не вышло классического — пошли по шерсть, вернулись бриты. В том смысле, что можно ведь подлететь под очень крупный штраф. Оно ей надо?
А вот и ее двор. Алёна постояла под сиренью и поблаженствовала. Вот-вот жасмин зацветет… Надо сегодня музыку не включать вечером. В прошлом году в это время соловьи пели прямо тут, во дворе, в вершинах берез. А вдруг и в этом году услышать их голоса?
Она медленно поднялась на крыльцо и остановилась, роясь в сумке в поисках ключа от домофона и оглядываясь на сирень и березы. В это мгновение домофон пискнул и дверь открылась. В проеме стояли два человека в полицейской форме.
— О, как здорово, что вы меня впустили, — улыбнулась Алёна. — Разрешите пройти?
— А вы случайно не гражданка Ярушкина из семнадцатой квартиры? — спросил один из полицейских, несколько повыше ростом и смуглый.
— Она самая, — сказала Алёна. — А что? Какие-то проблемы с охраной? Вы из отдела охраны?
— Да нет, мы из райотдела полиции, — сказал этот смуглый. — Младший лейтенант Скобликов. Скажите, Ярушкина, у вас есть разрешение на ношение огнестрельного оружия?
— Господь с вами, — изумленно сказала Алёна. — Ни разрешения, ни…
— Если нет разрешения, почему вы его храните? — перебил Скобликов.
— Что я храню?! — вытаращила глаза Алёна.
— Огнестрельное оружие, — терпеливо повторил Скобликов. — Поступило заявление. Позвольте пройти в вашу квартиру, гражданка Ярушкина. Дело серьезное, и на улице его мы решать не будем.
И он сделал приглашающий жест, пропуская Алёну в подъезд.
Она вошла медленно, со странным ощущением, что входит в тюремную камеру, и тяжелая подъездная дверь медленно и пугающе захлопнулась за ней… совершенно как дверь камеры.
Правда, не прозвучало необходимого (если судить по романам) скрежета надзирательского ключа в замке, но, с другой стороны, наверное, бывают в камерах и автоматические двери, верно?
Мезенск, 1942 год
— Что вы так удивились? — спросил Алекс Вернер, ухмыляясь. — Неужели не ожидали увидеть меня? Я же говорил, что непременно появлюсь в «Rosige rosa» в первый же день, когда вы выйдете на службу. Только не говорите, что вы об этом забыли.
— Забыла, ну и что? — буркнула Лиза, делая движение проскользнуть мимо него и войти наконец в ресторан. Но Вернер схватился обеими руками за перила и перегородил перед ней лестницу.
— Куда же вы спешите, милая фрейлейн? Как это говорят в России?.. Работа не волк, поэтому в лес не уйдет?
— Не убежит, — поправила Лиза, снова раздражаясь от того, что Вернер так хорошо знает русский язык.
— Не убежит, — покладисто согласился он. — Пусть будет так. Но объясните мне, почему слово «работа» — женского рода — сравнивается с волком, который существо рода мужского, а не с волковицей? Это было бы гораздо более логично, вы не полагаете?
— Нет, не полагаю, — невольно усмехнулась Лиза. — Хотя бы потому, что слова «волковица» в русском языке нет. Есть слово «волчица». А волк — не существо, а существительное мужского рода!
— Правку насчет волчицы принимаю, — кивнул Алекс. — Но почему же волк — не существо?! А кто же он, по-вашему? Ставлю вам «плохо» по русскому языку!
И он захохотал, чрезвычайно собой довольный.
«Да чтоб ты провалился!» — привычно подумала Лиза. Черт его знает, почему он до такой степени ее бесит, этот фашист, ведь на самом деле он существо (вот именно!) довольно безвредное, а местами даже полезное, во всяком случае, выказывал себя таковым.
Да потому и бесит, что фашист, тут же ответила она себе. Потому и бесит! Было бы странно, если бы не бесил.
— Кстати, фрейлейн Лиза, я все хотел спросить вас, почему вы всюду таскаете с собой этот громоздкий и неудобный саквояж? — неожиданно спросил Вернер. — Сейчас во всей Европе в моде женские сумки через плечо, на манер противогазных, почтовых или полевых. Из чего их только не шьют: не только из кожи, которую теперь не достать, но и из старых пальто, парусины и других самых неожиданных материалов. Во Франции вы уже не увидите никаких ридикюльчиков: женщины оставляют руки свободными, чтобы ездить на велосипеде, которые там весьма популярны. Француженки очень практичны, вот и породили новую моду. Помяните мое слово, сумки через плечо приживутся и всегда будут популярны у деловых женщин, даже когда окончится война!
— Вы в своем репертуаре, — насмешливо ответила Лиза. — Как всегда, знаете тысячу вещей, о которых ни один мужчина и задумываться не станет. То рассказывали мне о чулках и педикюре, теперь вот о сумках…
— Помнится, мы еще говорили о белье, — напомнил Вернер, сопроводив свои слова весьма игривым взглядом. — Эту тему я вообще готов обсуждать хоть целый час. Объясняю почему: это профессиональный интерес. Мой отец — самый крупный в Германии производитель трикотажа, в том числе и шелкового, бельевого. Его иногда называют трикотажным королем.
— Фу-ты ну-ты… — изумленно протянула Лиза. — А вы, значит, трикотажный принц?
— Вот именно, — кивнул Алекс. — Разумеется, теперь, с войной, все иначе. Ах, как бы я хотел, чтобы вернулись прежние времена, и наши заводы вновь начали производить дамское белье, чтобы все девушки, в том числе русские, могли носить трусики и лифчики, сшитые не из каких-то ситцевых тряпок или, в самом лучшем случае, из обрезков парашютов сбитых летчиков (честное слово, это,