— Ну и что? — наконец обрел дар речи Эдик, но голос его звучал преуныло.
— Да ничего, — пожала плечами Алёна. — Только вы не учли, что все эти ваши игры на поверхности лежали. Выводы из ваших телодвижений можно было сделать самые очевидные.
— Да если бы вы не ввязались в это дело, никто ничего и не понял бы! Девчонок мы пугали вообще, абстрактно, не говоря, о чем именно нужно молчать. Мы надеялись, что они просто испугаются, с работы уйдут. Девчонки же, им страшно было, я же знаю… Так нет же, понадобилось вам влезть! Расследование затеяли! И Муравьеву звонить начали, и…
— А кстати, кто у вас там прямой доступ к звонкам Муравьева имеет, интересно? — перебила Алёна. — Вообще, как я посмотрю, в полиции у вас многое схвачено! Раю науськали заявление написать — насчет хранения газового оружия…
— Никто меня не науськивал, что я, собака цепная?! — так и взвилась Рая за спиной. — Я сама слышала выстрел и чуяла запах.
— Чуяла запах? — повторила Алёна, обернувшись. — Обычно этот глагол употребляют как раз в применении к собакам… А вы ничего чуять не могли. Вы на даче были. Я вас утром видела с сиренью, как вы возвращались с электрички. Так что не науськали вас, а вы дали себя науськать, но я вас не виню, вы за музей душу положите… я видела сирень в залах, да и вон целый пук стоит. — Она кивнула на вазу, в которой роскошно раскинулась сирень.
Рая вылетела из комнаты.
«Застеснялась, что ли?» — озадачилась Алёна.
— Итак, — снова обернулась она к Эдику Карнакову, — с Раей мы разобрались. Заявление заявлением, но ведь служебное рвение лейтенанта Скобликова еще надо было обеспечить! Подумаешь, газовое оружие, это ж не хранение наркотиков, чтобы бригада наркоконтроля немедленно с места срывалась! А тут получилось, что Рая написала заявление — и через десять минут опергруппа в лице Скобликова и какого-то там юного симпатичного сержанта (таким образом Алёна поблагодарила своего белобрысого доброжелателя) оказалась у меня с попыткой произвести несанкционированный обыск. Понятно, что в прокуратуру бы вы с этим делом не полезли. Да и зачем? Вы тоже просто хотели попугать! Кстати, антр ну суа дит, что означает — между нами говоря, — в Советском райотделе лейтенанта Скобликова нет, я нарочно выясняла. И в Сормовском нет. Он служит в ГАИ, в городской ГАИ… к нему-то и попал запрос о номере серого «Ниссана», верно? Он вас предупредил, что делом заинтересовался Муравьев? Ну и кем он вам приходится, этот лейтенант? Тоже племянник чей-нибудь? Брат, сват?
— Не ваше дело, — буркнул Эдик Карнаков.
Алёна подумала и согласилась. В самом деле — не ее. Да и не важно это.
Вдруг пасмурное чело Эдика осветилось.
— Слушайте, а ведь вы плащик сдали в гардеробную, — вкрадчиво проговорил он. — Что, если мы сейчас вызовем тот самый наркоконтроль, о котором вы говорили. И в кармане вашего плаща найдут пакетик с дурью?
Ого, востер мальчик! Ловит идеи на лету! Далеко пойдет… если полиция не остановит, как говорилось в какой-то старой прибаутке.
— А у вас что, пакетик приготовлен был заранее или вы вообще на всякий крайний случай его с собой имеете? — с невинным видом спросила Алёна. — Для вашей собственной необходимой дозаправки?
— Ехидная вы дамочка, а ведь скандалы не только вы с вашим «Карьеристом» раздувать умеете, не только вы, другие газеты тоже есть! — начал улыбаться Эдик. — Известная писательница, а…
— Ага, — кивнула Алёна, — все же вы признали мою известность! А не далее как позавчера говорили, не знаю, мол, такой!
Она улыбалась самым беззаботным образом. А между тем в том, что он говорил, была своя сермяга. Насчет газет — любительниц скандалов…
— Известная писательница, значит, а по ночам с молодыми любовниками встречаетесь, газовое оружие применяете. Да еще и наркотой балуетесь! — сообщал он Алёне один за другим интересные факты ее биографии. — Представляете, каким дерьмом вас обольют? А? В ваши-то годы — с мальчиками-красавчиками?
— Уверяю вас, Эдик, — холодно сказала Алёна, окидывая его взглядом с ног до головы, — что я чрезвычайно разборчива.
Ну да, это она умела! Как влепит иной раз… она это называла — поставить человека на место. Вот только Эдик на отведенном ему месте стоять не желал.
Лицо его исказилось ненавистью. Еще бы, всю жизнь считал себя неотразимым, а тут… Нет, они, неотразимые, такого не любят! Вне себя от ненависти, Эдик так и ринулся на Алёну.
Она отпрянула, наткнулась на стул, чуть не упала и, чтобы удержать равновесие, взмахнула сумкой… сумка вылетела из ее рук и шлепнулась на пол. Почему-то она оказалась открытой, и оттуда вылетели и разъехались по кабинету косметичка, кошелек, еще одна косметичка, в которой Алёна держала паспорт и дисконтные карты, а также свои кредитки, расческа, тюбик с кремом для рук (он был большой и не помещался в косметичке), связка ключей, пять гелевых ручек (писательница наша была дама запасливая), оранжевая тетрадка в клетку полиграффирмы «Апельсин», которую Алёна носила вместо блокнота, а также нечто тяжелое, завернутое в пластиковый пакет из магазина «Спар». Это что-то, прокрутившись на полу, подъехало к ногам Эдика и остановилось. Пакет от удара прорвался, и на свет божий высунулась черная рукоятка пистолета.
Рубчатая, само собой…
Мезенск, 1942
— Лиза! Фрейлейн Лиза!
Голос долетел словно бы издалека. Не вдруг Лиза осознала, что голос этот ей знаком.
— Черт бы тебя подрал, — тихо, но со звенящей ненавистью проговорил Петрусь. — Да ведь это Вернер!
А ведь и правда… Лиза повернула голову и с недоумением уставилась на Алекса, выскочившего из открытого автомобиля и махавшего ей портфелем, который держал в руках. У него был усталый вид, но улыбался он широко и радостно.
— Какая счастливая встреча! — Сунув портфель в открытую дверцу машины, он схватил Лизу за руку и поцеловал ее дрожащие пальцы. — Вы что это так дрожите? Неужели я так взволновал вас своим пылом? Или перепугал своим внезапным появлением?
Он снова захохотал. Лиза молчала, глядя на него и изо всех сил стараясь принять менее затравленный вид. Надо улыбнуться. Надо изо всех сил заставить себя улыбнуться!
Но что-то плоховато получалось… Еще хуже было с радостными восклицаниями, которых, конечно, ждал от нее Вернер. Она не могла издать ни звука! А впрочем, он был так воодушевлен встречей, что, такое ощущение, мог разговаривать сам с собой, токовать, словно тетерев!
— У меня огромная радость! — воскликнул Алекс. — Я вызван в Берлин. И не в командировку — меня туда переводят. Конечно, постарался папенька. На него такое впечатление произвела гибель Вальтера фон Шубенбаха, которого он отлично знал, и Эриха Краузе, о котором был наслышан, что нажал на все педали — и вытребовал любимого сына в Берлин. Я счастлив, что уезжаю из Мезенска, и только…
— Я очень рада за вас, — чувствуя, что ее окаменелое молчание становится просто неприличным, наконец разжала стиснутые челюсти Лиза. — Я вас отлично понимаю. Вернуться на родину… Господи, как бы я хотела оказаться сейчас дома, в Горьком!
— В Горьком? — вскинул брови Алекс. — Как странно, а я-то думал, что вы из Москвы. Горький — это ведь какая-то деревня, наверное?
— Ну вот еще! — Обида помогла Лизе собраться с мыслями, взять себя в руки. — Это большой город, раньше он назывался Нижний Новгород. А знаете, какой там автозавод?! Какие там машины строят? «Эмки» ничем не хуже вашего «Опеля»!
— Как он трогателен, этот ваш патриотизм, — промурлыкал Алекс. — И что, у вас в Горьком родственники?
Внезапно до Лизы дошло еще одно совпадение: а ведь Лизочка Петропавловская тоже из Горького. Об этом говорила фрау Эмма! Честное слово, что-то роковое есть в этих совпадениях, которые принудили Лизу войти в эту чужую жизнь, как в реку. Но скоро она выйдет из этой страшной реки. Скоро она перейдет ее — перейдет вот по этому мосту, на краю которого ее остановил Алекс Вернер! Вот и еще одно совпадение — он встречал Лизу на пороге ее новой, чужой, мезенской жизни — он же провожает ее…
— Да, там у меня родственники, — сказала Лиза. — Там похоронены мои предки, там могила моей мамы, которая умерла пять лет назад, там наш дом на улице Ошарской…
— Когда-нибудь, — проговорил Алекс Вернер таинственным тоном сказочника, — когда кончится война, я возьму и приеду в ваш город Нижний Новгород — это название нравится мне больше, чем Горький. Очень печальное слово…
— Наш город назван так в честь знаменитого русского писателя, — сказала Лиза, цепляясь за любую возможность отвлечь Алекса от неминуемого вопроса о том, что она делает на мосту. — Это его псевдоним — Максим Горький.
— Он сумасшедший! — засмеялся Алекс. — Взять такой псевдоним — это значит заведомо испортить себе жизнь!
Лиза чувствовала взгляд Петруся, который так и обжигал ей спину.
— Алекс, — начала она, снова пытаясь подавить унявшуюся было дрожь, — извините, я была очень рада вас повидать, но мне пора. Поэтому я вам желаю счастливого…
— А интересно, — перебил ее Алекс, устремив взгляд ей за спину и, такое впечатление, только сейчас заметив ее спутников, — а куда это вы собрались всей своей подозрительной и опасной компанией? Может быть, решили спастись бегством из Мезенска? Не стану препятствовать, это было бы самым разумным для всех вас выходом. Шранке и фон Венцлов церемониться не станут.
— Ну… — пробормотала Лиза, пораженная тем, что он угодил почти в десятку, — вообще-то мы о бегстве еще не думали… — Как бы не так, не думали они! — Мы просто хотели отвести моего деда в село, к родственникам. Он очень болен…
— Да, — сказал Алекс, меряя задумчивым взглядом отца Игнатия, — сказать, что он напоминает смертельно больного человека, это значит сделать ему комплимент. Он очень похож на вставшего из гроба покойника. Что с ним? Сердце больное? Ну так ему надо хорошенько беречься, с сердцем шутить нельзя, такого старика любой мало-мальский припадок в два счета в могилу сведет!