Поэтому после недолгого колебания я все же подошла к ее спальне, осторожно толкнула дверь и заглянула внутрь. Реджина лежала на постели, обняв подушку, и ревела так горько, что я ей позавидовала: если бы я так могла, то вся та горечь, что я испытывала, наверняка уходила бы через слезы.
– Джина? Что случилось?
– Уйди, фермерша, видеть тебя не хочу! – огрызнулась она и заплакала еще сильнее.
Я зашла в комнату, подошла к кровати. Реджина лежала спиной к двери, поэтому не заметила этого и ощутимо вздрогнула, когда я села рядом и коснулась ее плеча.
– Если ты из-за Алека, то успокойся. Он весь твой, у меня нет к нему никаких чувств и никакого желания заводить с ним отношения.
– Дура! – сквозь слезы бросила Реджина. – Какая разница, какие у тебя желания? Он уже на тебя глаз положил. Я три года на него потратила! И он был бы моим, если бы ты тут не появилась!
Она не поворачивалась ко мне, огрызалась через плечо, все ее тело сотрясалось от рыданий. И вроде бы мне следовало обидеться на ее слова, но почему-то я не испытывала к ней ничего, кроме жалости.
Я погладила ее по плечу и, как ни странно, она не попыталась сбросить мою руку.
– Чего я не понимаю, так это почему ты так убиваешься по нему? И зачем потратила на него столько времени? Ты же очень красивая. Из хорошей семьи. Половина наших сокурсников головы сворачивают, глядя тебе вслед. Выбрать могла бы любого. Может быть, я не права, но мне не показалось, что ты так уж сильно влюблена в Алека.
Рыдания Реджины чуть затихли. Она уже не вздрагивала так сильно, но продолжала всхлипывать.
– Много ты понимаешь, фермерша, – снова огрызнулась она, но на этот раз как-то вяло. Это уже даже не казалось обидным, просто смешным.
– А еще я, знаешь, чего не понимаю? – я даже улыбнулась, когда этот вопрос внезапно пришел мне в голову. – Почему вы все говорите «фермерша» с таким выражением, словно это какое-то ругательство?
Реджина замерла и теперь перестала даже всхлипывать. Какое-то время она лежала молча, а потом едко поинтересовалась:
– А разве это не звучит обидно?
– Не для того, кто вырос на ферме, – усмехнулась я. – Это все равно, что пытаться задеть тебя, называя блондинкой. Тебе обидно?
– Ты больная? Я и есть блондинка!
– А я и есть фермерша.
Реджина шмыгнула носом, потом вдруг села, все еще обнимая подушку, и насупившись посмотрела на меня. Ее всегда такое красивое лицо сейчас было испорчено красными пятнами и припухшими глазами.
– И что, тебе совсем не обидно это слышать? – с таким искренним недоверием спросила она, что я снова не удержалась от улыбки.
– Да нет, – я пожала плечами. – Мне нравилась ферма, на которой я выросла. Там было очень красиво.
– А у вас были лошади? – после небольшой паузы поинтересовалась Реджина.
– В основном коровы, – призналась я. – У нас молочная ферма. Но несколько лошадей было.
– Коровы мерзкие, – скривилась Реджина. – А лошадей я люблю. В детстве у меня была лошадь, а потом… – она горестно вздохнула. – В каком-то смысле я тебе завидую. Ты фермерша, и от тебя никто ничего и не ждет. Гораздо хуже, когда твоя семья относится к древнему роду, бережно передает по наследству титул, но при этом находится на грани разорения.
Она посмотрела на меня с вызовом, но, видимо, так и не дождалась предполагаемой реакции и снова отвернулась.
– Тебе приходится жить на определенном уровне. Покупать одежду, посещать мероприятия. Люди моего круга обращают внимание на все: из какой коллекции твое платье, появлялась ли ты в нем раньше, сколько карат в твоих бриллиантах. А когда все имущество уже заложено-перезаложено, все фамильные драгоценности давно заменены качественными копиями и распроданы, с каждым годом соответствовать своему уровню становится все сложнее. И удачный брак становится единственным выходом. Алек Прайм – это очень удачный брак. Мне он нужен, потому что это последняя надежда моей семьи.
Я потрясенно молчала. Мне и в голову не приходило, что семья Реджины стеснена в средствах. Хотя я сомневалась, что она может иметь меньше денег, чем, например, наша. Да если продать ее платья, можно купить ферму вроде той, что принадлежит отцу. Или чуть поменьше.
– А вариант просто жить скромнее вы совсем не рассматриваете? – осторожно уточнила я.
Реджина посмотрела на меня как умалишенную, а потом презрительно скривилась.
– Тебе легко говорить, тебя твой род ни к чему не обязывает! Можешь жить, как тебе хочется. Ни родового поместья, которое надо сохранять, ни памяти предков, которую нельзя посрамить.
Ее слова заставили меня вспомнить ректора Фарлага. Не то чтобы я успела надолго о нем забыть… Просто я вспомнила, как столкнулась с ним на вечеринке Алека. Он прятался в темноте, наложил приглушающий звуки полог. Наверняка мучился от головной боли, у него приближался очередной приступ, но он все равно сидел на глупой студенческой вечеринке, хотя он целый ректор. Просто потому что Фарлаги из старой аристократии, а Праймы – королевских кровей. И развестись он не мог, потому что боялся шумихи, которая поднимется вокруг развода «человека вроде него».
Они все здесь делали вид, что лучше меня, потому что богаче и влиятельнее, потому что их семьи древнее, потому что у них титулы и высокие посты, а на самом деле их положение порой накладывало на них больше ограничений, чем я могла себе представить.
– Так вы за это меня все ненавидите? – внезапно осенило меня. – За то, что я могу выбирать? Кем мне быть, с кем мне быть, как себя вести и как одеваться? Кому кланяться, а кому нет?
Реджина нахмурилась, попыталась изобразить надменное пренебрежение, а потом вдруг тяжело вздохнула и снова всхлипнула.
– Не знаю, может быть… Мне кажется, я сама делаю свой выбор. Ведь это я выбрала Алека. Он милый, симпатичный, благородный, не зануда, богат, влиятелен – чем плохо-то?
– Тем, что ты его не любишь?
– Так никого другого я тоже не люблю, а замуж надо.
– Если это твой осознанный выбор, то попытайся сменить тактику, – предложила я, не зная, что еще можно посоветовать.
– Как именно? – Реджина недоверчиво нахмурилась.
– Сделай вид, что ты потеряла к нему интерес, – я пожала плечами, припоминая разговоры девчонок в Орте. Из своего опыта я ей ничего не могла посоветовать. – Он привык к тому, что ты ему в рот смотришь, так удиви его. Начни смотреть в рот кому-нибудь другому. И вообще оглянись вокруг. Тут же каждый второй богат, влиятелен и в целом хорош собой.
– Ты просто хочешь прибрать его к рукам, – Реджина посмотрела на меня недоверчиво. – Поэтому и хочешь, чтобы я на кого-то другого переключилась.
– Ты же сама говорила, что у тебя с ним ничего не получается, а с моим появлением стало только хуже, – безжалостно напомнила я. – Джина, ты соблазняешь его уже четвертый год. У тебя остался последний год в Лексе. Тебе пора подумать о запасных вариантах. Хуже не будет.
Она снова вздохнула, но, по крайней мере, больше не плакала. Зато явно задумалась над моими словами. Я решила, что на этом с чистой совестью могу уйти, поэтому встала и направилась к двери. Уже выходя, я услышала очень тихое и невнятное «спасибо», которое заставило меня снова улыбнуться.
Все-таки этот день заканчивался не так плохо.
Я наконец зашла в свою спальню и обнаружила еще один сюрприз: на прикроватной тумбочке стояли… мои туфли, которые я бросила посреди коридора, помогая Фарлагу. Рядом с туфлями лежала записка.
«Несколько раз пытался застать тебя сегодня, чтобы вернуть, но мне ни разу не повезло. Пришлось воспользоваться помощью фей. Алек».
Несколько секунд я удивленно смотрела на записку, а потом перевела взгляд на туфли. И почему-то в этот момент у меня в голове родилась только одна мысль: хорошо, что ректор Фарлаг стал меня искать, а не воспользовался возможностью просто передать мне сумочку с феями.
Глава 17
Утро следующего дня далось мне нелегко. Во-первых, я не последовала рекомендации Фарлага и не сходила в лазарет, попыталась залечить шишку на голове сама. Получилось, судя по результату, не очень хорошо. Во-вторых, мои прогулки босиком по каменным полам и долгое лежание в сгоревшем коттедже тоже имели свои последствия: я проснулась с сильно саднящим горлом и ломотой в теле. Я знала, что было бы разумно все-таки зайти к докторам, взять хотя бы противопростудного снадобья, но я всегда не любила докторов и предпочитала обращаться к ним только в самых крайних случаях. Начинающаяся простуда мною к таким случаям никогда не относилась. Поэтому я просто выпила с утра больше горячего чая и добавила к своему заказу на завтра горячее молоко.
Разговор, произошедший накануне, мало что изменил в наших с Реджиной отношениях, но я впервые услышала от нее пожелание доброго утра, когда мы пересеклись в ванной. Я посчитала это добрым знаком.
Зато случайная встреча с Алеком в коридоре добрых знаков в себе не несла. В понедельник у нас не было общих занятий, но обычно, если мы встречались в коридорах, он всегда улыбался и останавливался перекинуться со мной парой слов. А сегодня едва кивнул с довольно скорбным выражением лица. Мне пришлось самой остановить его и поблагодарить за туфли.
– Не за что, – все с тем же мрачным видом отозвался он. – Я просто пошел тебя искать, когда ты не вернулась в зал. Нашел только туфли.
Он избегал смотреть мне в глаза, и я не могла понять, в чем дело. Его так огорчил тот факт, что я не дала поцеловать себя после танца?
– Алек, все в порядке? – я решила спросить напрямик, чтобы не гадать. У меня в Лексе было не так много друзей, чтобы я могла себе позволить напряженные отношения с ним.
– Да, просто… – он все-таки посмотрел на меня. – Куда ты делась после разговора с моим отцом?
– Как он и рекомендовал, пошла задать несколько вопросов ректору.
– И до утра задавала?
Его вопрос прозвучал довольно резко. Меня словно ледяной водой окатило. А потом я поняла: уж если Дорн был настолько взбешен отказом ректора меня отчислить, что натравил на меня пугало, то шанс распустить обо мне грязные слухи он тоже едва ли упустил бы. И тот факт, что я возвращалась к себе утром в бальном платье, мог быть истолкован только в одном ключе. А в совокупности с тем, что ректор встал на мою сторону в нашем конфликте… Неприятная выходила картина. И особенно неприятно было то, что Алек так легко поверил в это. Хотя найденные посреди коридора туфли могли сыграть в этом свою р