утой знобило все сильнее, голова раскалывалась, но благодаря чашке горячего чая, которую мне вручил ректор, мне удавалось не кашлять, хотя горло болело ужасно.
Несмотря на озноб, я попросила открыть окно: мне не хватало воздуха. За окном давно стемнело, тревожно шумел ветер, но воздух все равно был тяжелым, или мне только так казалось. Я вслушивалась в мрачный шелест листвы окружавших замок деревьев, рассеянно отвечала на расспросы легионера и думала о том, что ночью, наверное, будет гроза. И еще о том, что так и не вернула Блэку платье. От последней мысли дышать становилось еще труднее, и я снова прислушивалась к шелесту листвы, потому что он напоминал мне о том, что воздух есть.
– Что именно вы увидели, когда вошли? – продолжал расспросы легионер.
– Она уже отвечала на этот вопрос, – вмешался Фарлаг, который не мог усидеть на месте, поэтому нервно расхаживал по спальне Блэка, засунув руки в карманы брюк.
Легионер недовольно посмотрел на него, но осадить не решился.
Я тоже посмотрела на Фарлага, с удивлением отмечая, что на его лице до сих пор хорошо видны эмоции. Боль потери, горечь, чувство вины. Я испытывала то же самое.
Фарлаг словно почувствовал, что я за ним наблюдаю, и тоже повернулся ко мне. На несколько секунд наши взгляды встретились, и я даже попыталась ему ободряюще улыбнуться, но он только нахмурился и снова отвернулся. А ведь еще час назад он вел себя совсем иначе: позволял обнимать себя целую минуту, если не дольше, потом сначала убедился, что я в порядке, и только после этого вызвал легионеров. Заказал для меня чай, открыл окно. Но потом с каждой минутой становился все более сдержанным, недовольным и далеким, словно его, как и молодого легионера, что-то смущало в моем рассказе.
– Вы что-нибудь трогали в комнате? – сердито спросил легионер, решив выместить свое недовольство вмешательством ректора на мне. – Убирали, переставляли? Возможно, на столе?
Я сначала машинально мотнула головой, реагируя на вопрос про стол: там я ничего не трогала, а потом вспомнила про конверт. Я уже хотела признаться, что унесла его в кабинет, хотя и не знала, как я это буду объяснять, но меня остановило появление другого легионера.
Он был старше того, что разговаривал с нами, высокий и сильный, с короткой аккуратной стрижкой, как у всех легионеров. На вид ему было около тридцати, может быть, чуть меньше, он едва заметно прихрамывал, что удивило меня больше всего.
– Я думаю, в этом допросе нет необходимости, Карл, – обратился он к молодому коллеге. – Смерть профессора Блэка была естественной.
Коротким кивком головы он велел молодому легионеру нас покинуть. Тот послушно вышел из спальни с таким огорченным видом, что мне даже стало его жаль. Кажется, он очень надеялся на серьезное расследование.
Когда мы снова остались втроем, новый легионер обратился к ректору:
– Вы, должно быть, меня не помните, господин Фарлаг. Меня зовут Дилан Мор.
– Отчего же, – со вздохом ответил ему тот. Теперь уже только немного хриплый голос выдавал в нем эмоции. – Я вас помню, вы участвовали в расследовании пять лет назад, когда… Когда меня прокляли.
Легионер был явно польщен тем, что его запомнили и узнали.
– Это сердечный приступ, – сообщил он, бросив быстрый взгляд на меня. – Все естественно, никакого постороннего вмешательства не выявлено.
– Конечно, как всегда, – не удержалась я от едкого комментария, который удивил и ректора, и легионера. Я не стала пояснять.
– У него были проблемы с сердцем, – тихо признал Фарлаг. – Конечно, он всегда бодрился и делал вид, что все не так страшно.
– Он не выглядел больным, – возразила я.
– Больное сердце не всегда заметно, – вздохнул Мор. – Но порой человека от смертной черты отделяет всего один шаг. Немного эмоций, немного вина и никого рядом, чтобы помочь, – и вот случается трагедия. Примите мои соболезнования.
Фарлаг кивнул, принимая их, а я только крепче сжала в руках полупустую чашку. Чай в ней уже почти остыл. Все это казалось мне неправильным, как и в случае с мамой, но спорить не было сил. Я чувствовала себя опустошенной. Так странно. Привязанность к профессору Блэку, как к дедушке, у меня возникнуть не успела, а потерю я все равно ощущала. Пустота, образовавшаяся в сердце после смерти мамы, как будто стала больше.
– Нам забрать тело? – осторожно уточнил Мор.
– Нет, его заберут в лазарет, – возразил ректор, – я уже распорядился. Он хотел быть похоронен здесь, рядом с семьей.
– Хорошо. Тогда больше не смею вас задерживать.
Мор вежливо поклонился и покинул спальню.
Мы с Фарлагом остались вдвоем. Какое-то время мы оба молчали, прислушиваясь к звукам, доносившимся из гостиной, но потом они тоже стихи. Теперь во всех апартаментах профессора Блэка не было никого, кроме нас.
– Вот и все, – пробормотал ректор, снова принимаясь ходить по комнате. – Не надо было нам говорить с ним.
Я сжала чашку еще крепче, тонкий фарфор мог этого уже не выдержать, поэтому я решила поставить ее на прикроватную тумбочку от греха подальше.
– Вы правда думаете, что это наш разговор довел его до сердечного приступа?
– Я не знаю, может быть, просто так совпало, – довольно резко ответил Фарлаг.
Я поймала на себе еще один его недовольный взгляд.
– Почему вы так на меня смотрите? Вы меня вините в произошедшем?
– О, нет, в том, что случилось, скорее всего, нет ни вашей, ни моей вины, – с каким-то нездоровым, нервным энтузиазмом заверил меня он. – Меня просто поражает, как я мог так ошибиться на ваш счет.
– Что?
– Я ведь поверил, – в его тоне отчетливо прозвучала горечь. – Поверил в сказочку о бедной сиротке, которая просто ищет свою семью. Вы были так трогательны и убедительны. Хотя вчера я заподозрил неладное, но решил, что у вас просто хорошее самообладание.
Я почувствовала, что меня зазнобило сильнее, на этот раз от его колючего, ледяного тона. Я не понимала, что с ним не так. Почему он то спокойный, открытый и заботливый, то вдруг становится резким, жалящим, обвиняющим меня непонятно в чем.
– Я не понимаю вас, сэр, – мой голос прозвучал обиженно, и мне это не понравилось. Я поднялась, отчаянно желая уйти. Может быть, ему просто сейчас очень плохо и хочется на ком-то сорваться? Мне совершенно не хотелось быть его подушкой для битья.
Однако Фарлаг преградил мне путь, явно не желая отпускать так просто. Его губы скривились в презрительной усмешке, черты лица заострились, глаза горели злостью, причины которой от меня ускользали.
– Не понимаешь? Сейчас поймешь.
Он неожиданно резко схватил меня за плечо и грубо дернул в сторону. Я попыталась высвободиться, но он только перехватил меня второй рукой, развернул и подтолкнул к зеркалу в полный рост, у которого ровно две недели назад я примеряла бальное платье. В голове вновь мелькнула мысль о том, что я его так и не вернула.
Но сейчас думать надо было не об этом. Я растерянно смотрела на свое отражение, а потом перевела взгляд на отражение лица ректора. Тот стоял у меня за спиной, непривычно близко, крепко держа за плечи. Я чувствовала спиной тепло его тела, его дыхание обжигало мне ухо. Отчего-то захотелось отклониться назад, прижаться к нему, чтобы наконец согреться. И чтобы его руки скользнули по моим плечам и заключили в кольцо объятий. Я уже не помнила, когда меня последний раз обнимали.
Но его злой взгляд и плотно сжатые губы громче всяких слов говорили о том, что это плохая идея.
– Посмотри на себя, – почти прошипел он мне на ухо. – Так трогательно дрожишь, так натурально бледнеешь, голосок хрипит и даже дрожит, но игра не идеальна. Как думаешь, чего не хватает?
– Отпустите меня, – потребовала я. Он не нравился мне таким: злым, грубым, обвиняющим. Мне хотелось как можно скорее убежать отсюда и забыть эти минуты.
– Слез, – припечатал он, игнорируя мою просьбу. – Не хватает слез. Твои глаза сухи, потому что заплакать, когда на самом деле не грустно и не больно, могут далеко не все. Для этого надо быть актрисой получше, чем ты. Тебе плевать на его смерть, потому что… ты не так себе представляла семью, которую ищешь? Конечно, полоумный старик-преподаватель – это, скорее, обуза. С него ни денег, ни положения в обществе. Думаешь, с папочкой больше повезет? Даже если так, с чего ты взяла, что будешь ему нужна? Двадцать лет он тебя знать не хотел, не захочет и теперь.
С каждым его словом боль в груди становилась все сильнее и сильнее. Это уже был не огонь, и не стальные обручи, и не камень, придавливающий к земле. С тем же успехом Фарлаг мог вонзить в меня кинжал и исступленно проворачивать, пока я не истеку кровью до смерти. Я не могла оторвать взгляд от его лица в зеркальном отражении и видела, что его собственные глаза блестят все заметнее. В конце концов он ослабил хватку и просто отвернулся, отошел в противоположный конец комнаты, тяжело дыша.
А я осталась стоять у зеркала, глядя теперь уже только на свое отражение. Бледное, нездоровое, но с совершенно сухими глазами. Как всегда. Сегодня они даже болели от этой сухости, вероятно, из-за поднимающейся температуры.
Было обидно. Больно и обидно, как и всегда в такие моменты, когда люди судили о моих чувствах – точнее, об их отсутствии – по отсутствию слез. Отчаянно захотелось ему все объяснить, но я остановила себя. Зачем? Он не поверит. Он уже сделал свои выводы. Довольно банальные и предсказуемые.
– Похоже, я в вас тоже ошиблась, сэр.
Я бросилась прочь, пока была возможность сбежать. И пока он не сказал чего-нибудь еще, чего я никогда не смогу забыть.
Глава 19
Спать я легла рано. В том состоянии, в котором я вернулась к себе, все равно было невозможно что-либо делать. Я даже поужинать толком не смогла: кусок в горло не лез. Я ограничилась горячим молоком и хлебом, от которых боль в горле притуплялась.
Лечь я легла, а вот уснуть так и не смогла. Мне было то жарко, то холодно, то начинал мучить кашель, то в груди снова пекло, когда я прокручивала в голове наш разговор с Фарлагом, вспоминала выражение его лица в зеркале.