Около полуночи в мою спальню неожиданно вошла Реджина с чашкой горячего молока. Я и не знала, что ночью на кухне все равно можно что-то заказывать.
– Перестань уже кашлять, я из-за тебя спать не могу, – недовольным тоном заявила она, поставив чашку на прикроватную тумбочку. – Объясни мне, почему ты противопростудное не взяла в лазарете?
– Я до него не дошла, – призналась я.
Реджина смутилась. О том, что случилось с профессором Блэком, она, конечно, знала. Каким-то образом новости в Лексе разлетались в считанные минуты.
– Она не дошла, а я мучайся, – проворчала она, уходя. – Завтра хотя бы дойди, мне тут неделю из-за тебя не спать?
И она плотно закрыла дверь, лишая мою спальню света из гостиной. Я зажгла небольшой шар и принялась пить молоко маленькими глотками, стараясь растянуть удовольствие.
Реджина была права: мы сейчас обе мучились без сна из-за того, что я затянула поход в лазарет. Все думала, что само пройдет. И если для нее я могла постараться кашлять потише или приглушать звуки подушкой, то мне грозила полностью бессонная ночь, после которой я едва ли смогу пойти на занятия.
Поэтому, допив молоко, я встала и оделась. Лазарет в это время был, конечно, закрыт, но ничто не мешало мне забраться в лабораторию. То, что чары безопасности не работали, меня не смущало: противопростудное снадобье я могла сварить с закрытыми глазами, опасности оно для меня не таило.
Идти по ночным коридорам Лекса оказалось непривычно страшно. Ночью освещение становилось еще хуже, половину пути приходилось проходить чуть ли не наощупь, ориентируясь лишь по неверному свету свечей далеко впереди. Но хотя нырять в плотную темноту порой было неприятно, я успокаивала себя тем, что в столь изолированном университете мне некого бояться. Зажигать шар я малодушно опасалась: конечно, едва ли кто-то еще бродил по замку ночью, но привлекать внимание потенциального другого полуночника не хотелось.
Вскрыть лабораторию оказалось довольно просто: я даже сигнальных чар здесь не заметила. Оказавшись внутри, в привычной обстановке, я облегченно выдохнула и со спокойной совестью зажгла свет. По привычке выбрала свое обычное рабочее место. Набрала по шкафам необходимые ингредиенты, к ним в компанию выложила на стол половинку лимона, оставленную мне внезапно заботливой соседкой еще после обеда. Выдвинула высокий стул, на который можно было присаживаться во время приготовления, чтобы снять нагрузку со спины и ног. Противопростудное снадобье готовилось не так уж и долго, но сейчас меня слегка шатало и ноги подкашивались от слабости.
Рецепт хоть и был простым и хорошо мне знакомым, а все равно требовал определенной сосредоточенности, которая вытеснила из головы мрачные мысли о ректоре, о смерти Блэка и о том, что к ней привело. Я работала, не торопясь: чистила и нарезала одни ингредиенты, взвешивала другие, смешивала и перетирала третьи. Учитывая поздний час и мое не очень хорошее состояние, я предпочла сначала подготовить все, чтобы в процессе только добавлять их в нужный момент. Это удлиняло приготовление, зато гарантировало, что я ничего не забуду и мне не придется начинать сначала.
Я уже была близка к завершению, когда услышала за дверью шаги и голоса, а потом та распахнулась, впуская в лабораторию профессора Арта и ректора Фарлага. Первый вел себя с неестественным для такого времени энтузиазмом, а второй недовольно хмурился.
– Вот, видите! Я же говорил вам! – профессор Арт с торжествующим видом ткнул в меня пальцем.
Как ни странно, я в этот момент не испытала вообще никаких эмоций: ни страха, ни досады. Ни даже злости или обиды при виде ректора. Наверное, на эмоции у меня просто не осталось сил. Я только взглянула на вошедших, а потом опустила взгляд на снадобье, продолжая его равномерно помешивать на медленном огне.
– Я вижу, – согласился ректор, вместе с Артом подходя ко мне ближе. – Студентка варит снадобье в лаборатории для приготовления снадобий. Просто вопиющее нарушение порядка.
Несмотря на то, как мы расстались, сарказм в его тоне, адресованный профессору Арту, вызвал у меня улыбку. Я бросила на преподавателя взгляд исподлобья: с него сталось бы не уловить посыл ректора.
Однако тот уловил. И с важным видом уточнил:
– Ночью. Вскрыв запирающее заклятие и без сопровождения чар безопасности. Не удивлюсь, если и снадобье запрещенное. Наверняка варит себе противозачаточное. Что еще ожидать от такой, как она?
Я удивленно кашлянула и на этот раз посмотрела сначала на Арта, а потом перевела растерянный взгляд на Фарлага. Тот уже успел окинуть взглядом набор ингредиентов на моем столе, поэтому комментарий коллеги заставил его раздраженно закатить глаза и покоситься на него со смесью презрения и жалости.
– От какой – такой? – все-таки спросила я, снова посмотрев на Арта.
У того на лице появилось надменное выражение. Он уже собирался в красках рассказать мне, какая я, но Фарлаг опередил его:
– Профессор Арт, покиньте помещение, дальше я сам разберусь. И на досуге полистайте справочник распространенных снадобий, для жизни пригодится.
Арт перевел взгляд с меня на ректора, потом кивнул и без лишних споров удалился. Только у двери еще раз обернулся на нас с некоторым недоумением во взгляде.
Только когда мы с Фарлагом опять остались наедине, я почувствовала волнение. Я не хотела, чтобы он снова начал нападать на меня. Я сейчас была не в том состоянии, чтобы достойно справиться с этим.
Однако Фарлаг не торопился начинать разговор – ни плохой, ни хороший. Вместо этого он какое-то время молча наблюдал, как я помешиваю снадобье, а потом равнодушно заметил:
– Вы чем-то сильно задели профессора Арта, имейте это в виду. Судя по всему, он наложил на вас какие-то следящие чары, чтобы знать о любых нарушениях дисциплины.
– С чего вы взяли?
– Не представляю, как еще он мог узнать, что вы здесь в этот час.
– Он моему появлению здесь рад даже меньше, чем вы. На днях посоветовал мне вернуться обратно на ферму, с которой я вылезла. Думаю, он хочет поспособствовать моему отчислению.
– Серьезно? Странно, что он вас так невзлюбил.
В его голосе я не услышала иронии, словно он говорил серьезно. Я не удержалась от выразительного взгляда в его адрес.
– Мне странно, что вам это кажется странным. Это стандартная реакция на меня здесь.
К моему удивлению, он заметно смутился и отвел взгляд в сторону. Сейчас он был так не похож на самого себя, каким я его видела всего несколько часов назад. Он выглядел уставшим, опустошенным, но спокойным. Острая фаза его скорби миновала.
Так ничего мне и не ответив, Фарлаг подошел ближе к моему столу и остановился у его торца. Когда я снова посмотрела на него, на этот раз вопросительно, он вежливо произнес:
– Не отвлекайтесь, продолжайте. Я просто понаблюдаю.
– Вы никогда не видели, как варится противопростудное? – удивилась я.
– Мне интересно, что вы собрались делать с лимонной цедрой. Не знаю такого варианта рецепта, – его голос звучал непривычно мягко. Так он разговаривал со мной только во время завтрака и вечернего чая в малой гостиной.
– Просто добавлю в конце, чтобы немного смягчить вкус. Он становится не таким гадким.
– Сама придумала?
– Нет, мамина идея. Она любила улучшать вкус таких снадобий: противопростудных, обезболивающих, желудочных, от пневмонии. Поэтому соседи предпочитали покупать их у нее, а не в аптеках.
– Ты поэтому варишь снадобье сама: вкус стандартных не устраивает? – по его губам скользнула улыбка. Какая-то несмелая, нерешительная, как будто он не был уверен, что она будет уместна.
Я покачала головой.
– Просто докторов не люблю, все тянула с походом в лазарет. И дождалась.
У меня вырвался красноречивый кашель, заставивший его нахмуриться.
– Когда ты успела простудиться?
– Еще в воскресенье, судя по всему. Возможностей у меня в тот день была масса.
Он недовольно поморщился, а потом бросил еще один взгляд на рабочий стол.
– Варишь по памяти? – удивился он.
– Я эти снадобья помогала варить с двенадцати лет, – теперь и я не сдержала улыбку, хотя хотела вести себя с ним более сдержанно и отстраненно. – Отец всегда жестко контролировал, на что мама тратит деньги, которые дает он. А деньги за снадобья были только ее, она тратила их по своему усмотрению. Потом стала привлекать меня и давала из заработанного мне на карманные расходы. Это очень стимулировало помогать. Мы варили от силы десяток видов снадобий, каждую неделю одни и те же. Поэтому все эти рецепты я не забуду до конца жизни.
Он кивнул, помолчал, над чем-то размышляя, а потом неожиданно поинтересовался:
– А что плохого тебе сделали доктора?
– Да ничего плохого они мне не сделали, просто меня в детстве часто к ним водили, все искали патологию или следы проклятия.
Я бросила на него быстрый взгляд, убеждаясь, что он слушает меня спокойно, внимательно. Даже заинтересованно. И тогда решилась пояснить:
– Я никогда не плачу. С самого детства. С рождения, если быть точной. Никто не знает почему. Отец… то есть муж мамы долго искал причину и способ это исправить, чтобы я… стала нормальной. Но ничего не помогло.
Фарлаг выглядел одновременно потрясенным и сомневающимся. Он слегка хмурился, но в его взгляде чувство вины стало чуть более заметно.
– Разве так бывает?
– Если не верите, можете написать моему отцу и спросить. Думаю, он подтвердит.
– И каково это? – непривычно тихо поинтересовался Фарлаг, наблюдая, как я добавляю в снадобье последние ингредиенты. – Не плакать.
– Не так здорово, как может показаться, – я позволила себе еще одну небольшую улыбку. – Когда ты не плачешь, люди думают, что тебе не бывает больно, грустно или страшно. Одни этому удивляются, другие осуждают. Кто-то, наверное, даже завидует. Но дело в том, что не грустить и не плакать – не одно и то же. Я испытываю эти эмоции, просто не могу дать им выход. Они сгорают – вот тут, – я приложила руку к груди, к тому месту, где обычно чувствовала жжение. – Говорят, что слезы помогают, что после них чувствуешь очищение. Своего рода освобождение. Я не знаю этог