Однако стоило ему меня заметить, как он тут же сделал вид, что все хорошо.
Этим утром в меню у ректора были пышные оладьи, полдюжины вариантов соусов к ним, молодой сыр и фрукты. Сок и чай нам тоже подали, а горячий шоколад, как объяснил Фарлаг, должны были подать в конце завтрака в качестве десерта.
– Чтобы не остыл.
Этот завтрак мог бы поспорить с предыдущим кандидатом на звание лучшего в моей жизни, если бы над нами не висела масса очень неприятных вопросов.
– Вы правда считаете, что моя мама… не была моей мамой? – спросила я, когда первые две оладьи исчезли с моей тарелки подозрительно быстро, если учесть, что я не чувствовала себя голодной.
Фарлаг сосредоточенно кивнул, зачерпывая ложечкой мятный сливочный соус.
– Только так можно объяснить то, что Делла Блэк посещала занятия до самого пожара.
– Значит, отца я пока не нашла, а маму уже потеряла, – пробормотала я, глядя в тарелку.
– Если Делла Блэк заботилась о тебе всю жизнь, то она все равно твоя мама, – мягко заметил Фарлаг. – Просто не она тебя родила.
– А кто же тогда? – я оторвалась от созерцания тарелки и подняла взгляд на ректора. – Лилия Тор?
Других вариантов просто не приходило мне в голову. Чьего еще ребенка Делла могла увезти с собой?
– Ты кажется говорила, что у нее на портрете прозрачные глаза?
– Да, очень необычно, – кивнула я. – То ли такие светлые, то ли…
– То ли это было внешним проявлением проклятия. А ты не можешь плакать. Это может быть связано. Ты ведь понимаешь, что проклятие родителя всегда каким-то образом сказывается на ребенке? Причем как правило непредсказуемым образом.
Я снова кивнула, а потом с интересом посмотрела на него. Вопрос родился у меня в голове мгновенно, но озвучить его я не решилась. Однако Фарлаг поймал мой взгляд, и сам его озвучил:
– Хочешь спросить, есть ли дети у меня? Нет, детей мы завести не успели. Я получил свое проклятие через три месяца после свадьбы. А рожать детей с моим проклятием по меньшей мере жестоко по отношению к ним.
Наверное, это было нехорошо с моей стороны и совершенно неуместно, но я испытала облегчение.
– Как вообще все это произошло? – осторожно поинтересовалась я, не зная, как он воспримет такое любопытство. – Вы сказали, проклятым снадобьем вам отравили вино?
– Да. Мой… тесть, как ты понимаешь, на нашей с Алисией свадьбе не присутствовал, хотя я и опасался, что он явится и попытается ее сорвать. Даже специально пригласил несколько людей из Легиона, которых почти не знал. Возможно, их он и испугался. Ни поздравления, ни благословения мы, конечно, тоже не получили. Лишь через три месяца пришло сдержанное письмо, в котором он давал понять, что принимает выбор дочери. К письму прилагалось три бутылки очень хорошего вина, одну из которых мы и открыли к ужину. Алисия… выглядела очень обрадованной тем фактом, что отец все-таки не сердился на нее. Я же в глубине души был уверен, что он со временем так решит, потому что не видел, по какой причине чей-то отец может быть против меня. Поэтому тоже не увидел подвоха.
– И вы не почувствовали, что с вином что-то не так? – удивилась я. – Посторонний запах, например?
– Это были вина с очень насыщенным букетом, – он печально улыбнулся. – Довольно редкие, а потому мне незнакомые. Я понял, в чем дело, только когда выпил полбокала. Хорошо, что Алисия еще не успела его даже пригубить.
– Значит, свою дочь он хотел обречь на такие же муки, как и вас… Он точно ей родной отец?
– Чего не знаю, того не знаю. Я его даже никогда не видел. Алисия и сама не видела его с тех пор, как он ударился в бега.
Он сказал это спокойно, поливая оладьи очередным вариантом соуса, кажется, на этот раз карамельным, но у меня его признание вызвало смутную тревогу. Я даже не сразу поняла, почему оно вообще меня зацепило.
– А кто-нибудь другой его видел? – вырвалось у меня.
Фарлаг нахмурился и даже положил обратно наколотый на вилку кусочек, который собирался съесть.
– Кто-нибудь наверняка видел, – уверенно ответил он. – Просто я никого из этих людей не знаю лично. Почему ты спросила?
– Просто это прозвучало странно, – я пожала плечами. – Получается, о том, что он был против вашего брака вы знаете… только со слов вашей жены? Которая с ним долгое время не общалась. Вы уверены, что ее отец вообще существует?
– Конечно, он существует, – недовольно процедил ректор. – Иначе кто прислал мне отравленное вино?
– Тогда почему вы не знаете никого, кто знал бы его лично? – не сдавалась я, хотя видела, что Фарлаг раздражается от этих вопросов.
– Потому что он беглый темный маг, который годами скрывается от Легиона.
– А до этого? Кто-то же из ваших знакомых должен был знать его до того, как он начал скрываться от Легиона!
Фарлаг поставил локти на стол, сцепил руки в замок и подпер ими подбородок, сверля меня взглядом.
– В те времена никто из моих знакомых его не знал, потому что ни Алисия, ни ее отец никогда не принадлежали моему кругу. Я встретил ее на вечеринке, куда ее пригласили… как некую диковинку именно из-за таинственной истории с отцом.
– То есть вас уже тогда тянуло к простолюдинкам? – удивилась я. Еще больше меня удивила собственная наглость.
Фарлаг прищурил глаза. На этот раз – совсем недобро. Я почувствовала, что сердце забилось сильнее, но не ощутила страха, хотя в другой день наверняка испугалась бы. Но, кажется, признание ректора в том, что он просыпается по утрам ради меня, что-то необратимо изменило в наших отношениях.
– Мне всегда нравились необычные женщины, – признал Фарлаг, с трудом сдерживаясь. – Но я не понимаю, к чему ты клонишь.
– Разве вы не видите того, как странно и подозрительно это все? Вы встречаете женщину, о которой никто ничего толком не знает, она окружена только какими-то слухами. Вы разговариваете с ней два раза и один раз ужинаете и после этого сходите от нее с ума. Настолько, чтобы предложить ей замужество, несмотря на то, чем вам это грозит. А грозит оно от загадочного отца, которого никто никогда в глаза не видел…
– Перестань! – повысив голос и хлопнув ладонью по столу, потребовал Фарлаг. Его терпение лопнуло. – Ты ничего о ней не знаешь! Так что не смей судить!
Я впервые слышала, чтобы он так кричал. И впервые видела, чтобы он так злился. Даже во время нашего собеседования и когда я залезла в его кабинет, он злился более… сдержанно.
Мне оставалось только снова уткнуться взглядом в тарелку, нервно крутя вилку в руках. Есть расхотелось окончательно, и утро перестало казаться таким приятным. Мне хотелось уйти, но я осталась сидеть. Не хотелось выглядеть психованной истеричкой. Вспышка Фарлага только укрепила меня в моих подозрениях: одурманенные любовным снадобьем крайне болезненно реагируют на любые негативные слова в адрес объекта страсти.
Пока я молчала, глядя в тарелку, Фарлаг успокоился, шумно выдохнул и потер лицо руками. Все как по учебнику, даже страшно немного стало. Я решила, что лучше оставить эту тему: если он действительно одурманен, то толку от этого не будет.
– Прости, не хотел на тебя кричать, не знаю, что на меня нашло, – примирительно сказал он.
Я кивнула, давая понять, что извинения приняты, но продолжала молчать и смотреть в тарелку. Последняя оладья так и осталась одиноко лежать на ней, но я есть больше не собиралась, а потому отложила в сторону приборы.
Фарлаг, судя по всему, тоже потерял аппетит. С минуту он почти неподвижно и безмолвно сидел напротив меня, а потом сдержанно сообщил:
– Как бы ни было жаль, я вынужден тебя покинуть. Тебя я от практических занятий по снадобьям сегодня освобождаю, а сам вынужден на них отправиться. А потом у меня лекция у третьего года обучения.
Мою обиду как рукой сняло, я посмотрела на него с тревогой. Он и так ждал нового приступа сегодня, а тут еще практическое занятие! Вчерашний день выдался непростым, ночью он почти не спал, мучился от головной боли… Я не могла его так отпустить. Поэтому когда он поднялся из-за стола, я сделала то же самое и перехватила его за руку, не давая уйти.
– Сэр, позвольте мне помочь вам хотя бы с головной болью. Мне это несложно, правда.
Он удивленно посмотрел на мои пальцы сомкнувшиеся вокруг его запястья. Пожалуй, тут было чему удивиться: за это утро я уже дважды сама его коснулась, хотя до этого ни разу не позволяла себе таких вольностей. Потом он снова поднял взгляд и кивнул, поворачиваясь ко мне и разводя руки в стороны.
– Хорошо, если ты уверена, что тебе это не повредит, я весь твой.
– Очень опрометчивое заявление, – не удержалась я, в который раз за утро поражаясь собственной смелости.
– А главное, абсолютно искреннее, – заверил он, не отрывая взгляда от моего лица, пока я пыталась поймать вибрации.
Это сбивало меня с настроя, поэтому я закрыла глаза. Только тогда мне удалось наконец «настроиться» на волну его боли и выдать голосом нужную мелодию.
Когда вибрации – а вместе с ними и мой голос – смолкли, я разомкнула веки и посмотрела на него. Как и в прошлые разы, Фарлаг выглядел спокойным и безмятежным, словно погрузился в сон. Он не торопился открывать глаза, а я – убирать руки с его висков. Я разглядывала его лицо, такое молодое и красивое, скользила взглядом по двум глубоким скорбным складкам, образовавшимся вокруг рта, по обветренным губам и вспоминала его слова о том, что проклятие с каждым годом забирает у него все больше. Он искренне верил, что у него нет будущего. И все же сказал, что со мной в его жизни появилась слабая надежда на то, что какая-то радость его еще ждет.
Почему он сдался? На чем застряли его поиски снадобья противодействия? Можно ли как-то помочь сдвинуть дело с мертвой точки? Или хотя бы вернуть ему желание бороться за свое будущее?
Эти вопросы крутились у меня в голове, полностью вытеснив те, что еще вчера волновали меня куда сильнее. Почему? Неужели из-за простых слов: «Я просыпаюсь ради тебя»? Это ведь даже не признание в любви.