Облегчение в ее глазах сменилось хмурым недоверием.
– Зачем это вам, полковник? Мне не нужна благотворительность.
– Это не благотворительность, а здравый смысл, – жестко произнес Стрелковский. – И мое удобство в том числе. Выслушайте меня, не перебивайте, – скомандовал он – северянка пыталась что-то сказать, но послушно замолчала. – Я крайне занят сейчас на работе, и у меня нет времени заезжать в общежитие, проверять ваше состояние. Но я обязан это делать как ваш командир. Вам на коляске ездить до реабилитационного центра и обратно, даже при наличии сиделки и машины, будет тяжело. Дом у меня большой, неудобства от соседства со мной вы испытывать не будете. Все процедуры можно проводить на дому, занятия тоже.
– Это все? – серьезно спросила Дробжек.
– Нет. Вы пострадали из-за моей недальновидности. Я ответственен за вас. Поэтому и задача поставить вас на ноги ложится на меня, капитан.
– Чувствуете себя виноватым? – усмехнулась она. – Я уже давно отвечаю за себя сама, полковник. Вы подумали, что скажут в Управлении? Какие слухи пойдут?
– Вас это смущает? – поинтересовался Игорь. Она задумалась, покачала головой.
– Нет.
– Вы согласны?
– Так точно, Игорь Иванович. Вы оставите меня работать с вами? – Люджина глядела на него прямо, испытующе, и на бледном лице отчетливо был виден разливающийся по щекам румянец.
– Об этом вы должны сейчас думать меньше всего, – сказал он и оглянулся – зашла медсестра с коляской, поздоровалась. Стрелковский достал телефон и набрал придворного мага. И не увидел, как нервно сжала пальцы его напарница.
Дом Игоря Ивановича оживал. Он был двухэтажным, очень удобным, но при этом слишком большим для одного человека. Стрелковский купил его, когда собирался жениться. Планы завести семью ушли в прошлое, а дом остался. И он все-таки привез сюда женщину, пусть не хозяйкой, а гостьей – ну хоть на это сгодился.
Кляйншвитцер открыл Зеркало прямо ко входным дверям. И хорошо – в своей пижаме напарница наверняка бы замерзла. А так даже нашла в себе силы оглядываться, рассматривать небольшой сад у дома. И он тоже посмотрел, будто заново увидев. Последние дни было не до этого: работа захватила его с головой, и Игорь целыми днями торчал в Управлении, впахивал, пил кофе, уставал как собака – и недоумевал, как почти семь лет обходился без этого напряженного труда.
Уже подровняли разросшийся газон, побелили деревья в саду, поставили новые скамейки. Вымыли окна, подкрасили стены, почистили крышу. Внутри все еще кипела работа: нанятые слуги приводили дом в порядок, повар, получив карт-бланш, колдовал на кухне, а горничные уже должны были подготовить комнаты на первом этаже для Люджины и сиделок, распаковать массажный стол и установить его.
– Я пошлю за вашими вещами в общежитие, – сказал Игорь напарнице. – Сейчас познакомлю вас с сиделками и горничными. И прошу, нет, приказываю, капитан: подумайте, что вам нужно из вещей. Вечером зайдет экономка, она поедет завтра за покупками. Подготовьте для нее список и не смейте ущемлять себя. Понятно?
Он вез Дробжек по коридору, устланному синей ковровой дорожкой, и смотрел на ее бритую голову – на страшный шрам, на аккуратные уши, сильную шею, плечи.
– Понятно? – повторил он, потому что Люджина молчала.
– Не пережимайте, полковник, – отозвалась она хрипло. – Деньги мне выдадут, вы сами сказали.
– Люджина, – она с трудом повернула голову, взглянула на него синими уставшими глазами, – вы уже согласились принять мою помощь. Мне нужно ехать в Управление, не заставляйте тратить время и убеждать вас. Все равно мне некуда и некогда тратить свое состояние. И вряд ли вы сделаете меня нищим.
– Я все верну, – произнесла северянка.
– Вернете, – покладисто согласился Стрелковский. – А пока выполняйте приказ. Может, есть нечто, что вы хотите прямо сейчас?
Она хмыкнула.
– Спать. И шоколада. А вообще – дайте мне прийти в себя, Игорь Иванович. И не забывайте, что я с Севера. Там неженок нет.
– Дробжек, – сказал он мягко, открывая дверь в ее комнату, – меньше всего вы похожи на неженку. Будет вам шоколад. Осваивайтесь. И не вздумайте вставать!
– Неделю потерплю, – ответила Люджина, рассматривая комнату, пока он вез ее к кровати. И Игорь тоже огляделся. Горничные постарались, получив указание подготовить покои для гостьи. Но Люджина среди нежно-розовых и белых обоев и тканей, кресел с цветочной обивкой, резного дамского будуара с большим зеркалом и множеством ящичков для украшений и косметики, изящной мебели – среди всего этого женского великолепия – смотрелась чуждо. Как солдат в спальне для маленькой принцессы.
– В кровать или в кресло? – спросил Игорь.
– К креслу, – как-то рассеянно отозвалась капитан, – належалась уже. Полковник! Что вы делаете? Я вешу не меньше вас!
– Не говорите ерунды, – пробурчал он ей в бритый висок – пахло от напарницы больницей и лекарствами, а под руками его чувствовались налитые мышцы бедер и спины. – Как иначе вас пересадить, если вам нельзя вставать?
– Подтянулась бы и перелезла, – недовольно высказалась Люджина, устраиваясь в кресле. – Спасибо, командир. На руках меня с детства не носили. А вот мне, – она усмехнулась, глянула на него синими глазами, – приходилось. Солдатика вытаскивать.
Он познакомил Дробжек с персоналом, отдал экономке указания исполнять все пожелания гостьи, покосился на часы – рабочий день подходил к концу, ехать или нет? Решил ехать.
Крутил руль и все думал: есть что-то крайне неправильное в том, что женщины, все равно какие – мягкие или твердые, сильные, синеглазые, – должны служить и рисковать собой. Их место – среди шелка и кашемира, и не должны на их телах появляться шрамы, а воевать и выполнять боевые операции – дело мужчин. Женщины пусть ждут мужчин дома. Чтобы было ради кого возвращаться.
Неизбежно вспомнилось, что до сего дня единственной, кого Игорь держал на руках, была его королева.
И он привычно задохнулся от боли, которая семь лет тонкой ледяной змейкой жила у сердца. Свернул на обочину, остановился, чтобы переждать.
Врут, когда говорят, что время лечит. Он давно привык к боли, к ощущению, что изнутри вырвали кусок мяса и рана дергает, саднит и не заживает. Свыкся. И все же каждый раз, когда вспоминал, холодная змея вгрызалась еще глубже, остервенелей, и ледяное кольцо в груди сжималось крепче – до потемнения в глазах и холодного пота на затылке.
Тогда, в зале телепорта, он долго держал ее на руках – светло-голубые глаза безучастно глядели в потолок, – и укачивал, прижимал, звал, и руки были в красном, липком, горячем, и на губах солоно от слез и ее крови. Во дворце бесновался народ, пахло дымом, и нужно было уходить и уносить ее с собой. Нельзя было оставлять тело на растерзание толпе.
Но не смог. За Смитсеном, как, видимо, и было спланировано, пришла команда зачистки – то ли помочь уничтожить королевскую семью, то ли арестовать, – и Стрелковский хладнокровно выпустил в появившихся в зале телепорта остаток обоймы и выпрыгнул в окно, пока за дверью готовились к штурму.
Смитсен хорошо его приложил, но Игорь нашел в себе силы добраться до гаража. Пылали конюшни, занимался огнем дворец, истошно ржали лошади, а сотни людей громили стекла, мебель, рвали занавески. Со стороны Зеленого крыла слышались выстрелы – видимо, сотрудники организовали оборону. Он мысленно пожелал им продержаться и выжить. И догадаться спрятать документы в тайник.
Потом был звонок домой с приказом распустить слуг, поездка в Лесовину, к Алмазу Григорьевичу Старову. Почему к нему? Игорь был уверен: даже если найдутся те, кто решит сунуться к этому старику, чтобы узнать, куда скрылся начальник разведуправления, обратно они не вернутся.
Старов принял его без лишних слов. Только подергал себя за бороду при известии о смерти королевы и о чем-то тихо выругался. Сказал, что принцессы, скорее всего, живы, но точно сказать он не может. И что Игорю, раз он собирается обратно, лучше не знать лишней информации. Если его схватят, то жизнь королевских детей снова окажется под угрозой.
И Стрелковский с ним согласился.
Этой же ночью он впервые почувствовал ледяную змею, сжавшуюся вокруг сердца.
Как он потом не сошел с ума от боли, чувства вины, злости, желания пустить себе пулю в висок, всепоглощающей ненависти? К себе, к тем, кто стал причиной ее смерти, к людям, которые проходили за оградой дома старого мага и смели жить, смеяться, разговаривать, когда она осталась там, в зале телепорта? От снов, где он успевал – успевал! – ее спасти, а потом просыпался, и реальность била осознанием необратимости произошедшего? От снов, где не успевал, и руки снова были в крови, и на ее груди под оплавленным платьем чернел страшный ожог, истекающий красным, горячим, и из-под сожженной плоти проглядывала кость ребра?
Через две недели он вернулся в Иоаннесбург. Пришел попрощаться со своей королевой на кладбище – не мог не прийти, хоть и рисковал. Но то ли заговорщикам было не до того – делили власть, – то ли боялись они старого захоронения Рудлогов и гнева предков убитой дочери Красного Иоанна – никто туда и близко не подходил.
Игорь остановился у Дорофеи Ивановны, старушки-ликвидаторши, торгующей молоком и присматривающей за штабом Управления. Вопросов она не задавала, показала ему свой тайник с оружием, открыла сейф с деньгами, выдала чистое белье и совершенно спокойно воспринимала его ночные отлучки и уменьшающееся количество магазинов для пистолета.
Игорь делал то, что должен был сделать до смерти Ирины. Он зачищал предателей. Девятнадцать трупов, и никакого сожаления. Двадцатым должен был стать генерал Бельведерский.
Но его он оставил в живых.
Что-то надломилось внутри, когда Игорь увидел глаза внучки старого предателя. Он мог пролить реки крови, но вернуть Ирину было невозможно.
На смену ненависти пришла опустошенность. В ту ночь, когда Стрелковский шел убивать Бельведерского и не сделал этого, он так и не вернулся в штаб. Вместо этого пошел в центральный храм столицы, сел на влажный после дождя песок и тупо глядел на чернеющие статуи Великих Стихий. Почему они не помогли, не предотвратили?