Пятясь и оглядываясь, военный ушел к дороге и автомобилю, на котором приехал. Тот не заводился, дрожащими руками мужчина вытащил приемник и пытался вызвать подмогу.
Я вернулась в мамину спальню и присела на родительскую кровать.
Люди… их слишком много, а я одна. И нет у меня ни желания, ни сил играть с их пулями в догонялки.
– Кровь – ключ от Эдинбурга, – глядя на белые линии на руках, задумчиво повторила я слова Рэндольфа.
Резать себя не особенно приятно, и не нужно. Снег во дворе всё еще хранит мою кровь. Я закрыла глаза, растворяясь в черно-алом тумане. А люди … люди увидят пожар, а затем и развалины старой крепости.
Эдинбург отныне закрыт для гостей. Хозяйка перенесла его в бездну.
Крепость давно была сырой. Огонь разгорался неохотно. Но когда языки пламени достигли деревянных межэтажных перекрытий, весело затрещал, а я, рассмеявшись, заставила окна открыться.
Да! Огонь взметнулся до самой крыши. Стропила рухнули, разрушив жилой этаж. Я последний раз провела по покрывалу рукой – языки алого пламени обвили мою ладонь. Горела подо мной библиотека, и тлел наш с Александром договор. Я скинула промокшие насквозь туфли и с интересом смотрела за тем, как пытается сопротивляться пламени влажная ткань. Вокруг трещал огонь, он нежно гладил мои плечи. Самый верный, самый искренний любовник, из всех, что только может быть. Я улыбнулась и откинула голову назад, открывая его поцелуям шею.
Да-а-а… – он не предаст, он не скрывает своих планов, всё, что он хочет – убить.
На улице орали сирены. Люди приехали тушить пожар. Поздно. Развалины – всё, что осталось от закрытого объекта армейцев. И наш семейный склеп. Он уцелел.
Я вышла из разрушенной крепости в тень зимнего леса и прислушалась к крикам мужчин:
– Замыкание! В отрезанной от электричества крепости! Как, черт возьми, об этом узнал Холд?!
Холд?
Военный громко выругался, его собеседник, мрачно следивший за тем, как разматывают пожарные рукава, перевел взгляд на лес и ответил:
– Возможно, он еще не знает. Просто совпадение. Когда придет борт?
– У нас еще пара часов.
Холд будет здесь? Ну что ж, логично. Сбежавший ключик нужно вернуть. Пусть ищет. Найти тень в темноте это даже не забавно. Это – смешно.
– И что я должен ему сказать? – покачал головой мужчина. – Повторить бред патрульного про светловолосую девушку? Приплести, как местные это называют, духа леса?
Я криво усмехнулась, а потом шепнула:
– Почему нет?
Он резко дернул головой, а потом увидел меня. Босую девушку в тени высокой ели. Я рассмеялась, заметив, как исказилось ужасом его лицо и, растворяясь в темноте, утешила:
– Холд поверит.
***
Лиз очнулась, и это радовало. Младшая Холд дрожащими руками приняла из рук Ральфа стакан воды и, стуча зубами о стекло, сделала несколько больших глотков.
Ник был тут же, сидел на полу в гостиной, спиной опираясь о кресло в углу комнаты. Впрочем, был тут же, это сильно сказано. Пустой взгляд его не выражал ничего. Сестру Фостер вылечил. «Пойдем к Лиз» – было последним, что он сказал, но на вопросы её друг уже не реагировал, и Ральфа тоже не слышал. И так уже, наверное, минут двадцать.
– Я … – сглотнула Лиз. – Я видела, как отъезжает от дома машина отца. Ани с ним?
Ральф забрал стакан из её рук и, заметив, как дернулся Ник после её слов, ответил:
– Не думаю.
Бонк бросил взгляд на запястье. Стрелки часов по-прежнему показывали восемь пятьдесят две. Он огляделся: настенные часы вторили наручным. С уходом Алианы остановилось время. Ральф запретил себе паниковать, и думать о смерти сестры запретил. Застывшие часы – лишь суеверия. Она ушла в Эдинбург. Она жива. Точка.
И они с Ником её найдут. Проблема только в том, что ушел и Ник. В себя ушел. Не дозваться.
Слиплись стрелки часов, да только время утекает сквозь пальцы. И слышен с улицы звон траурных колоколов: началась церемония погребения. Черт с ним. Плевать ему на Александра.
– Ральф! – Бонк повернулся на отчаянный крик Элизабет.
Вот ведь… похоже, сумасшествие заразительно! Она звала его уже не первый раз, и он тоже не слышал.
– Да, Элизабет?
– Знаешь, почему я решила стать врачом? – вдруг спросила она.
Может быть, такой перевод темы и был странным, но не для Бонка. Ник и не такое отчебучивал…
– Почему? – Ральф не изображал интерес. Всё, что касалось Лиз было важным. Как бы не убеждал он себя в обратном.
Она сжала кулаки и кивком головы показала на брата.
– Когда Никки родился, я ревновала. Мечтала, чтобы он исчез, чтобы родители снова любили лишь меня одну, и всё стало как прежде. И моё желание сбылось: в три года его величество Александр забрал Николаса. Обычным ребенком забрал, а вернул … таким. Даже не растением, тенью. Психиатры настаивали на госпитализации, отец запретил. Никки не выносил людей, девятилетний мальчик обслуживал себя сам. Черт возьми, он себе готовил, он даже посуду за собой мыл! Ни с кем не говорил, но и никому не мешал … меня к себе он тоже не пускал. И я полгода провела у закрытой двери. С книгами по психиатрии.
Ральф не перебивал, хоть от боли её хотелось крушить. Какого черта, куда смотрели Холды, почему она себя винит?! Получив младшего сына на руки, они сосредоточились на нём и его болезни, напрочь забыв ребенка старшего?
– Я придумала себе искупление, – зло рассмеялась Элизабет.
– Все дети ревнуют родителей к братьям и сестрам, это нормально, – с нажимом возразил Ральф. – Твое искупление бессмысленно и не нужно.
Она покачала головой, замолчала. А потом набрала в рот воздуха, и, не отрывая взгляда от брата, продолжила эту странную исповедь:
– Отец не баловал нас визитами, но в один из вечеров застал меня у входа в крыло Николаса. Я сидела на полу и читала о шизофрении. Мне было четырнадцать. После этого меня отправили в колледж, учиться. Я уехала, а потом вернулась на каникулы. С Алианой, – она светло улыбнулась. – И Никки ожил.
Невыносимым стало желание дотронуться до неё, обнять и утешить. Ральф шагнул к Элизабет, но почему-то спрятал руки за спиной. С каких это пор ему стало страшно коснуться женщины?
Хрупкая. Сильная и такая красивая. Девочка с черно-белой фотографии выросла. Она, реальная, была в тысячу раз прекрасней мечты.
Лиз не заметила его робости. Наверное, к счастью. Младшая Холд была остра на язык, и наверняка с удовольствием прошлась бы по Ральфу. Нет, жаль. Жаль, что не заметила. Пусть бы дразнилась! Лучше так, чем видеть эту тоску в её взгляде.
– Ты прав, Ральф, – она рывком поднялась с дивана и встала напротив.
Миниатюрная. Ему по плечо. Он снял с неё туфли, когда укладывал на диван. И теперь не мог глаз оторвать от прозрачных черных чулок на её ногах. Впрочем, в ней всё было красиво.
– Прав? – повторил он.
– Да, – Лиз обняла себя руками. – Моё искупление бессмысленно и не нужно. Я сказала Алиане то, что не должна была говорить. Я потеряла сестру, но я прошу тебя, помоги! Верни мне хотя бы брата!
Ральф потер уставшие глаза. Если бы он мог, он повернул бы время вспять. Вправил бы Александру мозги, ну или хотя бы деду… да только не будь той истории, не было бы и самой Лиз. И Ника бы не было.
Если бы он мог… он дал бы ей весь мир, только всё что у него есть – испачканный кровью парадный китель.
Серебристая змейка обвила ладонь. Кончики пальцев заколола злость. Да, он беден. И чего теперь? Беден, но ведь жив! Пока человек жив, всё можно исправить!
Бонк шагнул к другу, и присел на корточки напротив его лица. Щелкнул костяшками пальцев и кулаком толкнул Фостера в плечо.
– Черт возьми Фостер, какого хрена ты тут сидишь?! Поднимай задницу, и едем к Алиане! – выкрикнул он ему в лицо.
Нет, он ни на что не надеялся. Так, пар спустил. Но Николас моргнул.
– Едем? – с трудом фокусируя на Бонке взгляд, переспросил он.
– Ну конечно едем! – счастливо улыбнулся Ральф.
Получилось! Достучался…Он бросил на Лиз быстрый взгляд, она смахнула слезы. Плачет. Это хорошо. Тоска уйдет со слезами.
– Ну не пешком же мы пойдем в Эдинбург? – хохотнул Бонк.
– В Эдинбург… – снова повторил Фостер, мотнул головой, и уставился на Ральфа с безумной надеждой: – Ты со мной?
Бонк поднялся на ноги и протянул ему ладонь. Николас ухватился за его руку и поднялся с пола, принимая помощь друга, так, как много раз до того делал сам Ральф.
– Да. Я с тобой, – с нажимом сказал ему Ральф. – Что бы ни случилось, Фостер. Не сомневайся.
Ник потер виски, сосредоточенно разглядывая следы грязной обуви на светлом ковре. Бросил взгляд в окно и заявил:
– Нет, ехать слишком долго. Мы полетим.
Лиз тихо вздохнула, не решаясь задать свой вопрос, но Фостер и без слов этот вопрос услышал.
– Нет, Элизабет, – качнул друг седой головой. – Тебе нельзя с нами. Езжай в Южный.
– Я останусь в столице, и буду ждать вас здесь, – упрямо сказала она.
Ральф спрятал улыбку. Воительница, попробуй возрази. Снова на улице ударил колокол, у Бонка потемнело в глазах, прошила виски острая боль. Благо, услышать Юрия он не успел – Фостер сразу же положил руку ему на лоб. Только тут и так всё ясно. Надо шевелиться, пока им обоим не прилетело за то, что они слиняли с похорон.
Николас кивнул сестре и быстрым шагом направился к выходу. Ральф шагнул вслед за ним, но обернулся на Лиз. Теперь, после её слов, Бонк видел, как холоден был с ней Ник. И ненормальное, болезненное смирение её тоже видел.
– Спасибо, – она вымученно ему улыбнулась
Нет, так не пойдет! Как он может уйти, оставив её так. Одну.
– Спасибо? – намеренно громко фыркнул Ральф. – Ну нет, госпожа Холд. Спасибо – не принимается.
Лиз растерянно на него посмотрела, и он, смеясь, договорил уже в дверях:
– Готовься! Я вернусь и стребую с тебя нормальную благодарность!
Ну вот, удивление, возмущение. Может быть, даже веселая злость! Всё лучше, чем безнадежность, от которой у него горчило во рту. Теперь можно идти.