– Я был в крепости, – пояснил Ник. – У госпожи Арианны. Как целитель был.
– И … как? – Ральф сглотнул, заталкивая давно уснувшую, а теперь, после слов Николаса, рвущуюся отчаянную надежду в дальний пыльный угол подсознания. Сознание-то давно смирилось с тем, что матери никто не мог помочь.
– Никак, – тихо ответил Фостер и добавил, к удивлению Бонка: – Я потому и не говорил.
– Понял, – кивнул Ральф и вновь уставился в окно, сдерживая тяжелый вздох, не желая делить боль с другом. У всех свои трудности. Фостеру тоже отнюдь нелегко.
Ник положил ладонь ему на плечо и крепко сжал. Ни слова не сказал, но они и не нужны были молодому Бонку. Достаточно понимать – он не один.
Дорога свернула, машину занесло на повороте, и Ральф напрягся: слишком рано они ушли с маршрута.
– Прошу прощения, – извинился перед ними водитель, и Ральф поймал его заинтересованный взгляд в зеркале заднего вида. – Дороги плохие, под снегом гололедица.
– Север, – рассеянно ответил ему Ральф и, нахмурившись, обратился к другу. – Мы разве не в крепость едем?
– Лейтенант? – вздернул бровь Фостер.
– Мне приказано отвезти вас в часть, господин Холд, – спокойно ответил мужчина, только руки его чуть крепче сжали руль.
– Остановите машину и объяснитесь, – распорядился Николас.
Мужчина послушал. Сбавил скорость и съехал на обочину. Заглушил двигатель и повернулся боком, так, чтобы Ральф с Ником его видели.
– Это распоряжение начальства. В крепости произошло возгорание. Пожар обширный, спецслужбы еще не затушили огонь, мы будем мешать.
– Пожар? – вскинулся Ральф. – Замыкание? Что произошло? Все живы?
– Не могу знать, – коротко ответил военный. – Крепость давно обесточена, патруль следил, чтобы к зданию не подходили, но пустая крепость могла привлечь подростков.
– Подождите, о чем вы?! – заискрился Ральф. – Почему крепость пустая? Где Бонки? В Рудниках? Переехали?
Мужчина дернулся, не сумев сдержать страх.
– Спокойно, Ральф, – приказал Ник и мягко сказал военному: – Мой друг – одаренный, он может управлять электричеством. Иногда электричество управляет им. Вас не предупредили?
– Нет, – взяв себя в руки, хрипло ответил водитель и, смело глядя Бонку в глаза договорил: – Насколько мне известно, госпожа Бонк давно проживает в столице. Как и её брат.
– Да, проживаю, – потер виски Ральф. – Но я спрашиваю вас о старших Бонках. Где сейчас мои родители, офицер?
– Ваши родители? – опешил мужчина. – Вам не сообщили?
В горле встал ком. Ральф закаменел, и, уже понимая, что именно ему не сообщили, всё же спросил:
– Не сообщили что?
– Госпожа Арианна умерла после продолжительной болезни еще осенью. Всего через несколько дней из жизни ушел и её супруг. Мне жаль, господин Бонк.
Ему бы вспыхнуть, разозлиться. Выйти из автомобиля, хлопнув дверью. Пнуть ногой колесо, запустить электрический шар в белый снег. Да только не было у Ральфа злости, ничего не было. Догорающий в паре миль дом – всё, что осталось от него самого.
– Благодарю, – кивнул он военному.
– Разворачивайтесь, лейтенант, – приказал Ник. – Мы едем в крепость. Сейчас.
– Слушаюсь, – водитель завел мотор, машина дернулась с места.
Ральф взглянул на Фостера, тот болезненно поморщился, но не отвел глаза. В памяти всплыло его извечное «если сочту необходимым» в ответ на просьбу поделиться информацией.
Не счел…
Бонк прикрыл веки. Холод сковал эмоции, и разрасталась внутри пустота. Снова он в темноте, сбылся детский кошмар. Но теперь страха нет. Одиночество – это не страшно. Бездна внутри забирает боль, она тает, словно лед у огня. Вместе с ней уходит ненужное: человеческие чувства.
Темнота гладит волосы, и Рэндольф смеется.
«Иди ко мне, мальчик мой. Я утешу тебя…»
Полыхает алым луч пентаграммы. Еще немного, и разрушена будет тюрьма. Несколько месяцев, а может, мгновение. Время не имеет значения, боли не существует, одиночества нет. Все мы и есть – пустота.
– Не смей, Бонк, – зашипел Фостер. – Не смей уходить от меня!
Ральф распахнул глаза и сощурился, пытаясь собрать из расплывчатого пятна напротив человеческое лицо. Болело всё. Ноги, руки, черт возьми, даже зубы!
– Ты избил меня что ли, я не понял? Нормальное сочувствие, Фостер, как раз в твоём духе, – хмыкнул Бонк и потер скулу.
Николас опустил плечи и, медленно выдохнув, откинулся на сидении. Ральф посмотрел на дорогу и почувствовал аккуратное внимание водителя. Вопросы подождут. Не стоит им ничего обсуждать при посторонних. Ехать всего пару часов. Бонк обернулся на Фостера и нахмурился, разглядев темные круги под его глазами. Напугал он его, да и сам … испугался.
Стать ничем – это действительно страшно.
– Я снова ошибся, Ральф, – поймал его взгляд Ник.
– В чем? – Бонк моргнул.
Николас не ответил, уронил лицо в ладони, но потом дернулся и, подняв на Бонка воспаленные глаза, заявил:
– Ты знал, что мать умирает, но тебе больно, Ральф. Значит, больно и Алиане.
– Ты придурок, Фостер, – едва слышно огласил вердикт Ральф, в очередной раз убеждаясь, насколько друг его был не от мира.
Николас дернул краешком рта.
– Так придурок, или малолетка?
Ральф хохотнул, даже горечь потери чуть отступила. Есть такое дело, в выражениях он, действительно, не стеснялся.
– Хорошо-хорошо, – поднял он руки ладонями вверх. – Не придурок, и не малолетка. Гений ты наш, несовершеннолетний. Только в человеческих отношениях, дружище, не понимаешь ты ни хрена.
Фостер согласно вздохнул, а Ральф вдруг подумал, что, вопреки всякой логике, из всех кровью и жертвами связанных с лесом, как раз в Николасе было меньше всего человеческого.
Глава 10
Ральф предчувствовал скорую смерть матери. Знал он и то, что отец долго без неё не протянет. Тоска? Печаль? Ерунда! Лес с радостью утешит любого из Бонков…
От злой беспомощности заныли зубы. Если у него самого в груди сейчас зияет дыра, то что говорить об Алиане? Ральф видел родителей всего год назад, а сестра много лет ждала новой встречи. Она обожала мать и отца и очень по ним тосковала.
Ральф покосился на Фостера. Ну как? Как это возможно? С такой головой так напортачить! И не потому ли Ани сказала им убираться? С другой стороны одно то, что она ответила уже неплохо. Она жива! Но надолго ли… Темнота манит, она нежна, она слаще малинового вина. Если бы не Фостер сейчас, она бы и Ральфа забрала. А Ани совсем одна…
– Факт смерти – не подлежащий изменению факт, но факт, который с вероятностью сто процентов причинит вам боль, – вдруг выдал Фостер.
– Логично, – согласился Ральф. – Вероятность негативной реакции от сокрытия этого факта ты тоже высчитал?
– Восемь с половиной процентов, – убито выдал Николас.
Да-а-а… Ральф покачал головой. Непостижимо. И смешно и грустно. Просчитать чувства, не умея чувствовать – непосильная задача даже для гения. Ничего, научится. Уже учится. Все волосы белые.
– В принципе почти так, – вздохнул Ральф. – Сто процентов и по восемь с половиной процента за каждый день молчания. Твой счет огромен.
– Пусть, – прикрыл веки младший Холд. – Я рад, что эти дни были. Каждый из них был украден нами у Эдинбургского леса.
Младший Бонк подобрался. Николас ничего не говорил просто так, и сейчас эта оговорка друга показалась ему крайне важной. Ключик, на который не изучи он Фостера за эти месяцы, он бы не обратил внимание.
– Нами? – переспросил он.
– Арианна говорила, для любого из Бонков нет ничего страшнее и желаннее, чем раствориться среди красного леса. Чем дальше и дольше вы будете от Эдинбурга, тем спокойней будет её неизбежная смерть.
Ральф отвернулся и посмотрел на заснеженный лес. Белый снег на много миль вокруг, пусть под ним будет боль и обида. Почему мать доверилась Нику, но не Алиане и Ральфу?
– Глупо, – горько улыбнулся Бонк. – Для темноты нет расстояния, Ник. И времени для неё тоже нет. А нам, живым, досталось сто восемь с половиной процентов боли. Растущей в геометрической прогрессии.
Черный дым стал виден задолго до самой крепости. Чем ближе автомобиль подъезжал к пожару, тем спокойнее и собранней становился Ральф. Нервничать не имеет смысла. С психованным мальчишкой военные не станут объясняться, а услышать их версию причины возгорания хотелось.
Автомобиль остановился, Бонк открыл дверь и, на ходу надевая перчатки, спрыгнул на черный снег. Поднял голову и посмотрел в зияющие провалы прогоревших окон.
С огнем боролись – проигрывали. Воду подвозили на военных грузовиках, и, судя по крикам, пока автомобили делали очередную ходку, пожар успевал разгораться вновь.
Ник подошел к Ральфу, встал плечом к плечу и уронил:
– Ани здесь нет.
– Нет, – кивнул Бонк и невесело хмыкнул. Еще немного, и он станет общаться как Фостер – без лишних слов.
К ним подошли. Ник безошибочно нашел глазами старшего, но даже не пошевелился, вынуждая военного подойти самому. Тот отдал ему честь и, едва мазнув по Ральфу недовольным взглядом, уточнил:
– Господин Холд-младший, полагаю?
– Верно, – подтвердил Ник.
Интересно… Фостера здесь не знали в лицо, и пиетета никакого перед сыном маршала не выказывали, а там, в столице, чуть ли не на цыпочках при нем ходили. Почему?
– Капитан Миллер, – представился военный. – Боюсь, я не смогу уделить вам время еще как минимум несколько часов, господин Холд. Как вы можете наблюдать, все заняты. Нам не хватает мощностей, чтобы ликвидировать пожар.
Николас повернулся к Ральфу и вопросительно изогнул бровь.
– Снимайте людей, – заявил Бонк. – Пусть догорает.
Мужчина вспыхнул, и, едва сдерживая раздражение, нарочито медленно, как если бы говорил с умственно отсталыми детьми, ответил:
– Мы не можем уехать. Огонь перекинется на лес, и снег его не спасет.
Ральф хохотнул, и Фостер зло рассмеялся рядом.
– Давайте проверим, капитан? – сощурился Ральф.