«Покажи мне!» – мысленно приказал Ральф, и бездна показала.
Пустая упаковка от обезболивающих, нервные пальцы императора ласкают пистолет.
Один целует женщину, второй направляет дуло в собственный рот.
Ральф оторвался от сладких губ, провел по щеке Лиз рукой и, с трудом изображая спокойствие, попросил:
– Иди в залу, я сейчас.
Лиз послушалась, никаких лишних слов, а Ральф сорвался на бег.
«Юрий, твою мать!»
«Ты свободен, Ральф. Перед тобой весь мир…» – император снял пистолет с предохранителя и взвёл курок.
Свобода? Ну да, свобода. Расскажи это кому-то понаивнее. Но мир открыт, это правда. Только зачем ему мир, если он снова останется в темноте. Один. С дырой в груди.
«Не смей! Не смей, слышишь?! Не смей оставлять меня в этом дерьме! Одного…»
Ральф темнотой потянулся к Юрию. Перехватить руку, выкинуть пистолет! Не вышло… то, что работало с людьми, не могло подчинить самого себя – в венах императора жил красный лес.
«В соборе… ты помнишь», – тихий смех.
Бонк моргнул, глаза щипало. И не кончался бесконечный коридор. Слишком далеко, слишком долго. Он не успеет. Больше не нужно закрываться, пряча чувства и мысли.
Бонк прислонился спиной к шершавой стене и, закрывая глаза, впервые открылся полностью. Боль физическая ничто, если от горя тебя разрывает изнутри.
«В соборе, твоё величество? Похоронить. А ну подними свою задницу и выгляни в окно! Пусть он горит к чертовой матери! Может хоть это остановит тебя?!»
Всем существом Ральф потянулся к электричеству, собирая огромный смертоносный шар. Открыл глаза и, глядя на прекрасный собор, швырнул этот шар в крышу… Чтобы если и был там кто-то, успели бежать.
Император, пока еще император, негромко рассмеялся. Живой! Ральф устало опустился на каменный пол.
«Ну и зачем ты поджог мой любимый собор? Что изменит отсрочка? Я устал, Ральф».
«Зачем-зачем… это было спонтанное решение. Какого хрена ты собрался стреляться из моего подарка?»
Снова смех.
«Он просто оказался под рукой».
«Да… достойный ответ, – Ральф поднялся на ноги, намереваясь вернуться к Элизабет, пообещал: – Я придумаю … что-нибудь».
«Еще в любви мне признайся».
«Я люблю тебя, мой император», – бодро отрапортовал Бонк.
«Что ты говоришь? Можешь сделать мне предложение, – фыркнул Юрий. – А нет, не можешь. Ты уже женат».
Ральф расхохотался.
Нужна сила… только все они так вросли друг в друга, что жертву взять негде.
А что до угрозы Холда…остается надеяться лишь на то, что Валлия для него достаточный откуп.
Глава 25
Никки спал. Под головой плюшевый медведь, ноги прикрыты стеганым одеялом. И Арианна свернулась калачиком рядом. Всё бы ничего, но уснули они на ковре, а Николас недавно перенес воспаление легких.
На крыльце, тихо напевая, стучала спицами Синтия. Светило солнце, золотая пыль танцевала на ковре. Я потерла виски. Откуда у нас в доме ковер?
Три шага. Я присела на корточки и замерла. Ари как будто резко выросла. Я наклонилась к ней, целуя её в щечку и вдыхая самый сладкий запах на свете. Николас тихонько застонал во сне, я рукой провела по его щеке, чувствуя под пальцами отросшую щетину, и краешком сознания отмечая их удивительное сходство с младшей сестрой.
Мой Никки… каждый миг вдали от тебя – бесконечная пустота вне времени. Но даже это мимолетное прикосновение – моя награда. Ты здесь, моё сердце, со мной и ребенком, а значит, всё не зря.
Николас распахнул глаза, поймал мою ладонь и поцеловал.
– Ты пришла? – сонно спросил меня он.
– Пришла, – медленно повторила я, не узнавая собственный голос. – Сколько меня не было?
Никки отвернулся. Поднялся с пола, умудряясь подхватить на руки Арианну и не разбудить. Отнес ребенка в спальню, а вернувшись, наконец, ответил на мой вопрос:
– Завтра Арианне исполнится год. Ты вовремя, Ани.
– Пять месяцев … – меня качнуло, я осела на стул и закрыла лицо руками.
Пять месяцев! Почти полгода…
– Ничего. Мы привыкли ждать и неплохо справляемся, – Николас сел возле моих ног и обнял мои колени. – Знаешь, Ари сама укладывает всех спать. И медведей, и кукол, и Синтию. Даже меня.
– Замечательный ребенок… – прошептала я.
Нормальный ребенок. Ни алого пламени Холдов, ни черной крови Бонков. Человек. Просто человек. Свободный от проклятия, которое люди величают даром.
В спальне зашуршали.
– Папа! – звонко крикнул детский голосок.
– И уже говорит, – улыбнулся Никки: – мы здесь!
Топот маленьких ножек. Арианна выбежала в комнату и застыла, увидев меня.
– Иди, не бойся, – позвал её Николас.
Дочь смущенно наклонила голову, белые кудряшки упали на её лицо. Такие же непослушные как у Ральфа в далеком детстве. Прижимая вязанную куклу к груди, она подошла ко мне и, отворачиваясь куда-то в сторону протянула мне крохотную ручку. Я сжала её ладошку, Арианна посмотрела мне в лицо и улыбнулась. Сверкая темными глазками и чуть коверкая звуки, она радостно объявила:
– Ты – принцесса!
Принцесса… я прикрыла веки, удерживая слезы. А что ты хотела?
Не помогло, я ладонью отерла мокрые щеки, полно печалиться! Хотя бы не ведьма! Господи, она ведь совсем не знает меня… так, может быть, это к лучшему? Когда я уйду в следующий раз? Через сколько вернусь? И … вернусь ли?
Зачем ей такая мать?! Одной ногой то ли в лесу, то ли в могиле… и высоких, в кавычках, морально-волевых качеств!
Я сцепила челюсти.
– Ани? – тихо позвал меня Николас.
– Нет, моя радость. Я не принцесса, – сказала я девочке.
– Ани, до чего бы ты не додумалась, пожалуйста, не глупи, – устало попросил Никки.
Не глупи? Да уж какие тут глупости… Как я понимала свою маму сейчас… «Ложь во благо», так сказала мне Синтия в ответ на моё «почему?». Почему она не сказала? Вот он ответ, мама всего-то хотела уберечь меня от боли.
Ари беспомощно посмотрела на Никки, и я нашла силы ей улыбнуться. Николас любит её, нет, не так, он её обожает. Арианна отвечает ему взаимностью и зовет его папой. Всё не так уж и плохо.
Не зря я ещё прошлой зимой решила, что в свидетельстве о рождении Ари в графе мать должен стоять прочерк. Ей безопаснее быть Арианной Фостер. Тот самый знак…
Я потянулась к ней и, убрав светлый локон со лба Арианны, сказала:
– Зови меня Ана.
Она вся сжалась, личико её скривилось. Ари обняла куклу и горько расплакалась. Никки подхватил её на руки, прижал к себе и ласково погладил, утешая.
– Да, это больно, – тихо вздохнул он, целуя её в макушку, – я знаю.
Я поднялась на ноги и подошла к открытому окну. Лето в этом году задержалось, в саду еще цвели цветы, и одуряюще пахли созревшие яблоки, но листья на деревьях уже пожелтели, а старый клен горел красным.
В ушах зашумело, и словно наяву я услышала:
«Если Алиана не вернется, я спалю Эдинбургский лес к чертям».
Императорский дворец, господин Холд, застывший на балконе. Ральф! Такой красивый в алом мундире…
Да, всё это было!
– Алиана… прошу тебя… – позвал меня Николас.
Я повернулась к нему и сказала:
– Так будет правильно. Это – ложь во благо, Никки.
Он нервно дернул шеей.
– Я сейчас, – пообещал мне он и вынес затихшего ребенка Синтии, а вернувшись, закрыл за собой дверь. Подошел ко мне и, схватив в охапку, с нажимом сказал: – Ложь не бывает во благо, Алиана, никогда. Уж я то знаю…
Я уткнулась ему в грудь, на миг позволяя себе забыться.
– Твой отец пообещал, что если я не вернусь, он сожжет Эдинбургский лес к чертям. Ультиматум, как ультиматум, в общем-то. Только я и без него с радостью бы от вас не уходила! Вот и выходит, что я, вполне вероятно, сгорю вслед за нашей крепостью.
Николас напрягся, и в тишине я услышала, как быстро стучит под моей щекой его сердце.
– Я уверен, у моего отца есть дела поинтереснее Эдинбургского леса, – спокойно заметил Никки. – Месяц назад он стал императором Валлии, Юрий отрекся в его пользу от трона.
– Даже если так… что это меняет? Пять месяцев в небытии, из-за одного воспоминания. Ты ведь знаешь, что именно я не могу вспомнить, Николас.
– Знаю, – тихо ответил он.
– Так что же молчишь? – я отстранилась от него и, глядя в темные глаза, спросила: – Если ложь не бывает во благо, скажи мне?
Николас мотнул головой и, спрятав руки за спиной, отвел взгляд.
– Ты права. Мне нечего тебе сказать. Пусть всё будет так, как ты хочешь.
Я горько усмехнулась. Да. Пусть всё будет так. А пока… сколько бы не было дней или часов, не принцесса проведет их с тобой и дочерью. Счастливая.
Никки тяжело вздохнул.
– Садись за стол, – сказал он. – Я сделаю тебе завтрак.
Когда Синтия и Арианна вернулись в дом, я уже была накормлена. Я обняла няню и, расцеловав, опустилась на корточки, присев напротив тихой и удивительно серьезной дочери. Вот ведь генетика … совсем как Никки в детстве…
– Иди ко мне? – я раскрыла объятия.
Она задумчиво посмотрела на куклу, а затем, решилась. Положив её на пол параллельно светлой доске, Ари подошла ко мне и обняла меня за шею.
Остаток дня мы так и провели, не отпуская друг друга. К вечеру у меня крутило спину и болели руки, и это было болью радостной. Синтия качала головой, улыбалась и вытирала глаза платком, глядя на нас. И только Никки задумчиво молчал. Ребенок начал зевать, и Николас скомандовал нам всем ложиться.
В нашей с Арианной спальне царил идеальный порядок – я только улыбнулась, увидев две ровно застеленные кровати. Даже подушки лежали абсолютно одинаково!
– Помочь тебе перестелить бельё? – спросил Николас, укладывая сонную Арианну.
– Я сама, не нужно, – я шагнула к нему. Желание обнять его, прикоснуться, было невыносимым.
Никки напрягся, дернул щекой и, пряча руки за спиной, ответил:
– Спокойной ночи.
Он развернулся и, обойдя меня, оставил нас в спальне, аккуратно закрыв за собой дверь.