Персей больше всего ненавидел несправедливость. Он с раннего детства, от брошенного в море ковчега до унижений на Серифосе, успел вкусить ее горький вкус до дна. И потому всегда, без колебаний, был готов сражаться за правду, так, как он ее понимал. Сейчас правда заключалась в уничтожении Василиска.
— Посторонись! — раздался резкий, не терпящий возражений крик позади него.
Рефлексы полубога сработали мгновенно. Крылья на сандалиях рванули, отбрасывая его в сторону, как пушинку. И он увидел ее: крылатую девушку (Айко, шепнуло чужое знание в подсознании) с тем странным, коротким оружием в руках — обрезом. Она парила, как нимфа, но нимфа с необычайно экзотической, смуглой внешностью и взглядом, лишенным всякой нимфейной игривости: холодным, расчетливым, смертоносным.
Впрочем, Персей всегда умел ценить красоту во всех ее, порой самых неожиданных, проявлениях. Хоть он и не был утонченным афинским философом-эстетом, он вполне представлял, как после тяжелой, но победоносной битвы можно было бы провести время под мелодии арфы и бокал крепкого вина, лицезрея прекрасных танцовщиц. Эта воительница с крыльями и огнедышащей трубкой определенно добавила бы пикантности такому пиру.
Меж тем крылатая дева стремительно подлетела к королю змей, почти касаясь его чудовищной головы. Василиск, безумный от боли и ярости, рванулся к ней, его пасть разверзлась, готовясь раздавить дерзкую муху. Ему помешал это сделать оглушительный, раздирающий уши грохот. Оружие девушки эхом загрохотало по пещере, будто сам Зевс метнул свою самую яростную молнию. Результат был мгновенным и ужасным: ближайший мертвенно-золотой глаз Василиска лопнул, словно перезревшая слива, извергая клубы черного дыма и вязкой жидкости.
Василиск издал звук, не поддающийся описанию: смесь шипения, рева и предсмертного хрипа. Слепой яростью дёрнув головой, он дыхнул в сторону девушки облаком своего ядовитого, невыносимо вонючего дыхания: густого, зеленого, как гниющее болото. Айко, с нечеловеческой реакцией, почти увернулась от основного потока, но все же кончик ее огромного белого крыла в последний момент влетел в ядовитое облако. Раздался шипящий звук, как от раскаленного металла, опущенного в воду, и крик боли. Крылатая воительница беспомощно полетела вниз, к черной воде.
Персей не раздумывая ни секунды. Крылья Таларий рванули его вниз с такой скоростью, что воздух завыл. Он поймал Айко буквально в метре от леденящей поверхности озера, крепко обхватив ее за талию. Ее крыло дымилось, перья почернели и обуглились на краю, от нее несло едкой гарью и… чем-то еще, чужим и опасным.
— Прекрасная нимфа, — произнес он своим мелодичным, как стихи, голосом, стараясь придать ему обезоруживающую теплоту, — невероятная меткость! Но, кажется, твоему крылу требуется забота Гефеста. Не выпить ли нам после битвы вина за твою храбрость? Возможно, под звуки кифары?
Он ожидал испуга, благодарности, может, даже смущенного любопытства. Но взгляд, которым она его встретила, был холоднее вод Стикса. Глубокая враждебность и… знание. Она не видела героя. Она видела узурпатора.
— Это тело, — прошипела она, впиваясь в него ледяными серебристыми глазами сквозь непроглядную тьму шлема Аида, — не твое. Оно принадлежит моему другу. Кацураги. Верни его. Немедленно.
Слова ударили Персея с неожиданной силой. Тот самый дискомфорт в груди вспыхнул с новой, мучительной остротой. Несправедливость. Самое ненавистное для него чувство. Из-за него он нажил врагов среди богов и людей, но оно же было стержнем его легенды: защитника слабых, борца с тиранами. И вот теперь его обвиняли в несправедливости? Гнев и растерянность смешались в нем.
Даже если бы он захотел вернуть тело хозяину — это было уже физически невозможно. Он чувствовал это на уровне души: прежний владелец, этот Кацураги, УЖЕ начал распадаться, его душа таяла, как дым от костра на ветру. Даже если Персей уйдет сейчас, они получат лишь холодный, безжизненный труп. Он не забирал чужое силой, нет, он принял то, что было предложено, пусть и неосознанно. Он брал то, что принадлежало ему по праву призыва.
— Это невозможно, — вздохнул он, и в его обычно звонком голосе прозвучала нехарактерная тяжесть. — Прошлый владелец… его уже нет. Он угас. — Он попытался смягчить удар, добавив, глядя в сторону взбешенного, ослепленного на один глаз Василиска, который уже разворачивал свою гигантскую тушу для новой атаки: — Впрочем, об этом мы можем поговорить позже, когда… — Он не закончил. Змей, почуяв движение, рванул вперед, его здоровый глаз пылал безумной ненавистью, направленной прямо на Персея и сумку у его бедра, которая вибрировала с навязчивым гудением. — Пока же мне нужно закончить то, ради чего меня и призвали.
Крылатая Воительница (Айко, напомнило Персею эхо чужой памяти) замерла на каменной площадке, яростно сжимая обрез. Ее серебристый взгляд, холодный и оценивающий, просверлил спину Персея. Пальцы белели на прикладе, будто она взвешивала: выстрелить сейчас, пока он отвлечен? Яд пожирал края ее крыла, но боль лишь заостряла решимость. Она видела не героя, а лишь вора, занявшего тело друга.
Персей, будто почувствовав этот взгляд-кинжал, взмыл вверх. Крылья Таларий рвали сырой воздух пещеры. Его цель — ослепший, но не сломленный Василиск. Змей бился в слепой ярости, чешуя скрежетала по камню пирамиды, сбивая обломки в черную воду.
— Сдохни!
Резкий, молодой голос, полный неистовой отваги, перекресал даже шипение Василиска. К основанию чудовища, сверкая серебристыми латами Ланселота, подбежала Хана. Ее меч, пылая священным гневом, со всего размаха врезался в черную чешую у самого хвоста. Ш-Ш-ШИК! Сноп искр, ярких как звезды в подземном мраке, вырвался вверх. Видимого урона ни царапины.
Отличный отвлекающий маневр! Мысленно одобрил Персей, мгновенно оценив ситуацию. Рывок Ханы был безумным, самоубийственным… и идеально рассчитанным. Василиск, почуяв удар у своего хвоста, инстинктивно рванул голову вниз, к назойливой мухе в блестящей скорлупе. Его единственный оставшийся глаз, мертвенно-золотой шар ярости, на миг отвлекся от парящей угрозы в небе.
Этого мига хватило. Персей, как сокол, спикировал со стороны развороченной глазницы. Харпа Гермеса, холодная и неумолимая, описала короткую, смертоносную дугу. Не в глаз, змей уже начал поворачиваться обратно, а в разинутую пасть, извергающую зеленоватое смертельное облако. Лезвие божественного адаманта вонзилось в мягкую ткань внутри челюсти и рвануло вбок. Ч-Р-Р-АК! Черная, ядовитая кровь хлынула фонтаном. Василиск взревел так, что задрожали стены пещеры, сотрясая окаменевшие руины.
Отвлеченный Персеем, он пропустил атаку Ханы. Та, воспользовавшись замешательством монстра, стала не фигурой, а размытой серебристой молнией. Она запрыгнула на вздыбленный хвост, как на трамплин, и помчалась по гигантской спине, словно по дороге к Голгофе. Каждый ее шаг отдавался звоном стали по камнеподобной чешуе. Добежав до основания шеи, Хана прыгнула вверх, к слепой голове. Ее меч, пылая священным светом, описал в воздухе крест: два яростных, перекрещивающихся удара, вложивших всю ее ярость, страх за учителя и отчаянную надежду.
— ЗА КАЦУРАГИ! — яростно выдохнула она.
Клинок Ланселота с оглушительным лязгом врезался в последний мертвенно-желтый глаз Василиска. Стекловидная оболочка лопнула, внутренности глаза превратились в кровавую кашу. Змей взвыл последним, предсмертным воплем бесконечной боли и ярости. Но даже в агонии, инстинкт убийцы никуда не исчез. Ослепленная, истекающая ядом и кровью голова Василиска с чудовищной силой рванулась вверх, навстречу дерзкой наезднице. БАМ! Удар пришелся по грудным латам. Хана с глухим стоном, как кукла, отлетела в сторону, ударившись о каменный выступ пирамиды и замерла, латы звенели, гася удар, но сила была чудовищной.
Персей не смотрел на упавшую Хану. Ослепленный, смертельно раненый Василиск был все еще невероятно опасен в своей предсмертной агонии. Но у Персея уже был готов финальный ход. План, рожденный знанием самой сути этого чудовища. Его рука потянулась к кожаной сумке на бедре. Сумка вибрировала теперь не с гудением, а с яростным шипением, словно голова внутри проснулась и почуяла кровь своего порождения.
— Пора вернуть долг матери, змей, — холодно произнес Персей, его голос, обычно мелодичный, звучал как приговор.
Он не колебался ни секунды. Пальцы сжали холодный, окаменевший, но все еще живой клубок змей вместо волос. Он выдернул голову Медузы Горгоны из сумки. Змеи на ней шипели и извивались в невидимом ветре мифа, их каменные взгляды искали жертву. С хладнокровной точностью лучника Персей занес руку и швырнул голову своей величайшей жертвы прямо в разинутую, истекающую ядом и кровью пасть Василиска.
Чудовище, действуя на слепом инстинкте, сглотнуло. Массивный кадык дернулся вниз. На мгновение воцарилась тишина.
— Отличная, должно быть, закуска, — Персей с жестокой, торжествующей ухмылкой наблюдал за агонией порождения Медузы. — Смотри не подавись.
Василиск замер. Чудовищное тело напряглось в немой судороге. По его черной чешуе, начиная с пасти, где застряла голова матери, поползла волна мертвенно-серого камня. Окаменение было стремительным и необратимым. Чешуя теряла блеск, мускулы деревенели, ярость в слепом глазу сменилась пустотой окаменевшего шара. Через несколько вздрагивающих секунд на месте Царя Змей стояла лишь гигантская, устрашающая каменная статуя, застывшая в вечной агонии. Воздух наполнился запахом пыли, гари и древней магии.
Персей плавно опустился на вершину малой пирамиды у самого основания окаменевшего чудовища. Крылья Таларий сложились. Он ощущал приятную усталость триумфатора. Он сделал это. Легенда восторжествовала. Теперь можно было оглядеться, познакомиться с этими удивительными воительницами… Возможно, взять их под свое крыло? Их храбрость и дерзость были достойны героев.
Он повернулся, намереваясь снять шлем Аида и предложить перемирие… Но перед ним, стремительно приближаясь, звенел