Обычный весенний день.
С другой стороны, а чего я ожидал – что мне на глаза тут же попадется пара котов-оборотней?
Было бы здорово. Но котов-оборотней не наблюдалось. Да что там, обычных котов и то не было.
Зато вокруг было полным-полно галдящих студентов. Понятно: стояла пятница, время близилось к четырем часам пополудни, а в здании доминиканского монастыря теперь была гимназия. От Мельничной улицы недалеко до вокзала, и весь этот молодняк шатался по старому городу, вопя, гогоча и поедая бутерброды с газировкой, прежде чем разъехаться на выходные по своим деревням.
А еще вокруг был ленивый и сонный март – та его разновидность, когда в воздухе задолго до заката проявляется золотая солнечная взвесь. Вдыхаешь ее, и время, разогнавшееся в бестолковой февральской суете, немного замедляется.
– Так что пан решил? – проскрипел кто-то у меня за спиной. Я обернулся. В дверях антикварной лавки стоял антикварный же старик. Я дал бы ему лет двести, не меньше, и он вполне мог бы счесть это за комплимент.
– Что пан решил? Будете брать книгу? Уже три часа и три четверти, – добавил он и постучал скрюченным пальцем по прикрученной у двери табличке. Тусклая позолота витиеватым шрифтом сообщала, что по пятницам лавка закрывалась в четыре.
Я с пониманием кивнул. Так уж принято в Южной Богемии: если заведение работает до четырех, последнему клиенту лучше бы оставить хозяина в покое еще в три тридцать. Если, конечно, он не хочет, чтобы его приняли за бесцеремонного нахала. Тем более, как я уже упомянул, на дворе была пятница – любимый день жителей Южной Богемии, и не столько потому, что означает начало выходных, сколько потому, что на этой неделе больше не нужно работать. А уж пятница после обеда в солнечный день во второй половине марта – вообще священное время, и никакие золотые горы не заставят южнобогемца задержаться на работе даже на десять минут. Потому что золотые горы – они где-то там, маячат неясно в тумане, а литровая кружка холодного будвайзера – тут, за углом, в корчме «У лисы и орла». Ждет.
– В этой куче любая книга за сто крон, но если вы поможете мне занести коробку внутрь, получите скидку, – сообщил предприимчивый старикан.
Я подхватил коробку и зашел в магазин.
– А что это за книги?
– В основном старые журналы и учебники. Мне их принес один знакомый. У него недавно умер дед, в наследство досталась развалина на окраине Чешского Крумлова и гора бесполезного хлама, по старой памяти называемая книгами. Продай, говорит, за сколько получится. Вы первый, кто заинтересовался.
Он был прав, я успел просмотреть содержимое ящика. В нем и в самом деле был бесполезный хлам: школьные атласы времен первой Чешской Республики, сборники плакатной поэзии семидесятых и такой же прозы, несколько дюжин журналов о новейших научных достижениях середины прошлого века. И «Перечень котов-оборотней». Я ожидал, что старик что-то скажет о манускрипте, но прямо спрашивать почему-то не хотел. Наверное, опасался, что он может передумать его продавать.
Я порылся в коробке, разыскал замеченный там раньше журнал начала шестидесятых с Гагариным на обложке и вместе с «Перечнем» протянул его хозяину лавки.
– Изволили выбрать два экземпляра? Пусть будет сто крон за оба. Обещанная скидка. О-о-о, первый полет человека в космос, – произнес дед, заворачивая улыбающегося космонавта в папиросную бумагу, – Помню, как же. В год, когда он полетел, мне исполнилось тридцать. Все были очень воодушевлены. Думали, что теперь-то Вселенная у нас в кармане. Моментик… пан уверен, что эта книга из той же коробки?
Я кивнул, достал из кармана пару монет по пятьдесят крон и положил их на край стола. Вся остальная поверхность столешницы была в несколько слоев завалена выцветшими открытками, гусиными перьями, чернильницами причудливых форм, фарфоровыми блюдцами, бронзовыми подсвечниками и прочей антикварной ерундой.
– Я эту рукопись не припоминаю… выглядит значительно старше всего остального в этом ящике. – Он нашарил среди хлама на столе очки. Толстые стекла сделали его похожим на подслеповатую растерянную черепаху.
– Может, кто-то из прохожих эту книгу подбросил? – пошутил я.
Старик задумчиво пожевал губами.
– Скорее я, перебирая книги, как-то проглядел этот манускрипт. В моем возрасте, знаете ли, приходится мириться с некоторой рассеянностью, – он снова покрутил книгу в руках. – Ну, как бы то ни было…
– Хотите ее себе оставить? – спросил я с самым беззаботным видом. В моей душе боролись ангелы и демоны. Ангелы справедливо, но очень многословно и запутанно указывали на то обстоятельство, что было бы нечестно пользоваться рассеянностью хозяина лавки и вынуждать его отдать даром предположительно очень ценную книгу. Демоны коротко и убедительно советовали выхватить книгу из рук старикана и со всех ног бежать на вокзал.
Ангелы, немного помолчав, молвили, что в таком случае не следует забывать про журнал с Гагариным, тем более что он-то уже честно оплачен.
– Как бы то ни было… что? О нет, ни в коем случае. Уговор есть уговор, – пробормотал старикан. – К тому же мой знакомый – тот, что принес эти книги – никак не обозначил какую-то особую ценность этого манускрипта. А уж если книгу в ящик и в самом деле закинул какой-то прохожий, то она ваша по праву. Вы ведь нашли ее первым.
Я поблагодарил хозяина за щедрое решение, хотя подозревал, что не последнюю роль тут играло его желание поскорее разделаться с работой, закрыть лавку и отправиться в корчму, где его наверняка уже ждали такие же антикварные приятели.
Старик протянул мне бумажный пакет с книгами, и мы распрощались. Я вышел из лавки, выдохнул книжную пыль, вдохнул полные легкие пьянящего мартовского воздуха и пошел к площади. На мостовой лежали солнечные отблески от окон, разбросанных по фасадам старинных домов с дерзким небрежением к симметрии. Да и сами дома на всякие глупые ровные линии и прямые углы чихали с высокой башни. Небось, той самой, что возвышалась над площадью, бликуя золотыми цифрами на старинных городских часах. До моего поезда в Прагу было чуть больше часа, так что я решил засесть в какой-нибудь кофейне недалеко от вокзала и скоротать время, изучая манускрипт. Бумажный пакет с логотипом антиквара жег мне руки.
Как есть добрый король мой Рудольф II бесконечно премудрый и благостный, повелел он от сего дня верному своему слуге Бертраму Новобыстрицкому составлять оный Перечень. Всесердечно признавая непогрешимость веры Христианской, веруя в Господа нашего Иисуса Христа, и в Отца его, и в Святой Дух, и заповеди прилежно блюдя, однако же не в согласии владыка мой с обвинениями, коими служители церкви обрекают на пытки и сожжения множество невинных душ, неправно приписуя им помыслы еретические и службу во благо Диавола.
…Ну и дела. В свое время я прочел несколько статей о Рудольфе II – он был странным королем. Кажется, именно при его дворе служил легендарный астроном Тихо Браге. И при его же дворе алхимики пытались найти философский камень. И знаменитого пражского голема создали во времена его правления. И недобрый колдун Джон Ди, еще при жизни обросший легендами и вписанный позднее в сюжет майринковского «Ангела западного окна», в самом деле жил в Праге во времена Рудольфа и работал на него. Уж не он ли – тот самый придворный алхимик, при котором старшим споспешителем служил этот Бертрам, автор манускрипта?
И еще я помнил, что добрый король Рудольф II был истовым католиком.
Король мой есть милостивый покровитель алхимических наук, а к тому и сам великий маг и магистр, ученый и зналец тонкостей метафизических, разумеет он потому волшебные способности и любознание, понимание в травах, камнях и элементалиях, и умение составлять зелья и эликсиры, и менять телесные формы свои и предметов и одушевленных существ свойством не диаволовым, а Боговым, врагу человеческому противным, а Создателю всецело приятельным.
Если память меня не обманывала, все эти «понимания в травах, камнях и элементалиях», не говоря уже о «волшебных способностях», по мнению тогдашних представителей церкви являлись самой настоящей ересью. Выходит, не таким уж и истовым католиком был Рудольф II? Бертрам Новобыстрицкий с готовностью ответил на мой вопрос:
Полагает король мой добрый, что милость Божия бесконечна и бесконечен разум Его, и могущество, а потому чудеса каждые в мире суть проявления воли Божией, а не диаволовой, ибо диавол пред Зиждителем бессилен, и мощен толико мелочно вредить, и искушать, и помутнять хилый рассудок человеческий, но не сотворять истинные чудеса, коими суть и вдухновение бессмертной души в смертное тело. И по всему тому утверждает мой добрый король, что урожденные знальцы природной магии, а також и одарованные магическими умениями существа, приобычно зовомые колдунами, ведьмами и оборотнями, не могли произойти в бытие без волеизволения и попущения премудрого нашего Создателя, а значит, без сомнения себя являют детьми Божиими, якож и остальные люди, имеют бессмертную душу и слугами диаволовыми быть могут едине постольку, поскольку сами того пожелают, а не по изначальной своей природе.
Полагает король мой також, что приписуемые сим знальцам беды погодные, падеж скотов домашних, мор и скудный урожай, и прочие несчастия случаются по воле сил темных и злокозненных и демонов зловредных, но не человека, а потому человек за них нести наказание смертное не должен, а возложение вины на него есть сомнение в благомудрии Божием, а також суеверие, противоречащее духу истинной веры католической Христианской и учению Христову.
…Ловкий ход. От противоречий с официальными церковными догматами Рудольф II просто отмахнулся аргументом «мое католичество гораздо католичнее, чем их». Я снова огляделся. Манускрипт поглотил меня целиком, и я не заметил, когда официантка успела принести заказанный мной эспрессо. Судя по всему, времени прошло прилично, и кофе успел остыть. Официальный чешский язык и в современной его разновидности даст фору самым забористым волшебным заклинаниям, а уж через тяжеловесные и хромые конструкции четырехсотлетней давности проходилось продираться, как через заросли дикой ежевики.