Визитер из Москвы принес весть столь же невероятную, сколь и радостную до неправдоподобия: с сегодняшнего дня он, Максим Александрович Нечаев, никакой не осужденный, а вольный человек. Специальным указом, подписанным очень высоким кремлевским начальством ему, в порядке исключения, была дарована амнистия.
Впрочем — дарована ли?
Ведь такие подарки не делаются просто так…
Стараясь придать своему голосу спокойствие с явным оттенком безразличия, Лютый спросил:
— Я что-то должен буду взамен?
— Разумеется, — голос столичного гостя был ровен и бесстрастен.
— Кому?
— Человеку, который хлопотал за вас. Человеку, благодаря которому вы становитесь свободным.
Максим, нервно нащупав в кармане сигарету и спички, закурил.
— Вы имеете в виду Прокурора?
— Да, — ответил гость, — я имею в виду человека, известного как Прокурор. Больше вам о нем знать не положено.
— И что я должен буду делать?
— То, что вам скажут, — собеседник поморщился — видимо, он был некурящий и не переносил табачного дыма. — И вообще, советую не задавать лишних вопросов.
— А если я не соглашусь?
— Почему? — этот вопрос немного удивил визитера.
— Ну, потому, скажем, что я теперь свободный человек, и потому вправе сам распоряжаться своей жизнью. Я принадлежу только сам себе…
На резиновых губах киборга обозначилось некое подобие улыбки.
— Вы ошибаетесь. Я не принадлежу себе. Прокурор не принадлежит себе. Президент не принадлежит себе. Никто не принадлежит себе. И вы тоже не принадлежите себе, Лютый, — по тому, что его назвали не по фамилии и не по имени, а по старому оперативному псевдониму, Максим приблизительно понял, какая плата за свободу от него потребуется.
— И все-таки? — не сдавался Максим, желая внести ясность.
Ни слова не говоря, гость щелкнул замочками атташе-кейса и выложил перед собеседником пачку цветных фотографий.
На одной были изображены внутренности дотла обгоревшей квартиры и обугленный труп какой-то женщины. На другой…
Максим вздрогнул от неожиданности: пышная копна каштановых волос, по-девичьи острый подбородок, печальный взгляд…
Это была Наташа Найденко — единственный человек, которому он посылал отсюда письма.
— На первом снимке — квартира, в которой проживала Наталья Васильевна Найденко. Вы видите обгоревший труп матери. Судебно-медицинская экспертиза установила следы удушения. А саму девочку похитили. Сразу же после выпускного вечера. И до сих пор не нашли, — прокомментировал собеседник. — И ваша задача… Надеюсь, теперь вы поняли, Лютый, что больше не принадлежите себе? И никогда не принадлежали, — как бы между прочим добавил он.
Нечаев взял снимок, пристально всмотрелся в него, словно пытаясь воскресить в памяти черты лица девушки…
Да, выбора не было: его вновь использовали, из него вновь делали марионетку, и вновь приемы были самыми недостойными.
Прокурор для Лютого: кто он — друг, враг?
— Собирайтесь, с вашим начальством я уже обо всем договорился, — посланец Прокурора деловито сложил снимки в конверт. — Через пять с половиной часов у нас самолет на Москву…
Глава восьмая
Дорога до аэропорта заняла не более сорока минут — все это время Максим провел в напряженном молчании, то и дело посматривая на спутника. Тот выглядел совершенно невозмутимым — шелестел газетами, решал кроссворды (притом самые сложные, из пятидесяти двух пунктов, занимали у него не больше десяти минут). Киборг не обращал на недавнего зэка никакого внимания — словно бы Лютый и не человеком был, а каким-то неодушевленным предметом, который следовало доставить по месту назначения и сдать под расписку.
— Да, чуть не забыл: называйте меня Рябина, — неожиданно представился киборг.
— А по имени-отчеству? — осторожно поинтересовался Лютый.
— Большего вам знать не следует, — коротко отрезал Рябина, всем своим видом давая понять, что разговор на этом завершен.
Не следует так не следует. Только непонятно, что означало «Рябина» — фамилию, оперативный псевдоним?
Максим отвернулся. Долго смотрел сквозь пыльное стекло автобуса на долгожданную волю, о которой так долго мечтал, на пробегавшие мимо окон перелески, нежно-изумрудные луга с пасущимися на них пятнистыми коровами, небольшие поселки. На маленьких огородах копошились люди — серые, грязные, угрюмые. Вид их никак не гармонировал с сочной, цветущей зеленью мая и вообще с тем, что называют «свободой».
Тут, на вольняшке, все осталось по-прежнему — ничего не изменилось. Изменился только он, Лютый…
Максим сомкнул веки, откинул голову на спинку сидения и, отодвинув локоть в сторону, чтобы не касаться Рябины, задумался…
Что ждет его на воле, в Москве?
Для чего его так подозрительно спешно освободили?
Верить в благородство не приходилось — у бывшего офицера спецслужб, человека опытного и проницательного, и в мыслях не было подобного: такие, как Прокурор, действуют исключительно из соображений целесообразности. Тогда, два года назад, подставил его, потому что это было целесообразно, теперь целесообразно изъять из зоновской жизни, переправив, как чемодан, в Москву… Холодный расчет интригана, позволяющий осуществить задуманное — не более.
Какой сюрприз приготовил он для Лютого на этот раз?!
Естественно, вопросы не находили ответов, а спрашивать у бездушного киборга было бы глупо.
Уже в аэропорту, в кассах, взяв у подопечного справку об освобождении, порученец Прокурора приказным тоном попросил ее обладателя держаться рядом.
— Вы бы меня к себе наручниками пристегнули, как кейс с совсекретными документами, — не выдержал Максим.
Рябина посмотрел на него с укором.
— Я просто выполняю свою работу. Я на службе, и делаю то, что мне приказано. Я строго следую инструкции. И кому, как не вам, бывшему старшему лейтенанту КГБ, не знать этого…
И вот — стойка аэропорта, паспортный контроль, заплеванная комнатка под омерзительным названием «накопитель», желтый аэрофлотовский «Икарус», подвозящий пассажиров к трапу ИЛа…
Вот она, желанная воля — дорога домой.
Пассажиры расселись по местам. Максим, устроившись у иллюминатора, печально взглянул на приземистые строения аэропорта, ангары, склады, на бело-голубые самолеты, застывшие на взлетной полосе. Этому суровому краю он отдал почти два года жизни — не дай Бог вернуться сюда еще раз.
Заревели двигатели — самолет, качнувшись, медленно подался вперед.
— Товарищ Рябина, — Лютый со скрытой издевкой произнес слово «товарищ», до сих пор принятое в чекистских кругах, — а в Москве вам приказано доставить меня домой? Или сразу к товарищу Прокурору?
Киборг не прореагировал никак — даже не взглянул в сторону спутника. Неожиданно Лютому пришло в голову странное сравнение с электрическим турникетом в метро — бросил жетончик, турникет открылся. Бросил пуговицу — не открылся. Только тут вместо жетончика вопросы, но варианта, как и в метрополитене, два: ответить или проигнорировать. Видимо, последний вопрос-жетончик не проходил в каком-то фильтрационном механизме электронного мозга киборга: жетончик не соответствовал, входа нет, турникет выставил штангу, ответа не будет.
Максим, отвернувшись, долго и растерянно смотрел в налитое неестественно глубокой голубизной небо, в перистые облака, скрывавшие землю под крылом самолета они казались совершенно неподвижными.
А ИЛ тем временем быстро набрал высоту — от перемены высоты и шума двигателей ватно закладывало уши. Лютый, опустив сидение, задремал: теперь душевное спокойствие было ему нужней всего…
Самолет приземлился во Внуково ночью — на взлетной полосе стояла серая тридцать первая «Волга», и Максим безошибочно определил, что машина прибыла за ним и Рябиной.
Сойдя с трапа, Лютый вдохнул воздух полной грудью… Воздух Москвы, воздух свободы: он не дышал им столько времени! И пусть ругают столицу за грязь, за пыль и загазованность, но ее атмосфера несравнима ни с какой другой.
— Прошу вас, — корректно произнес Рябина, легонько взяв спутника за локоть и, указывая в сторону машины, добавил: — У нас мало времени…
Спустя час «Волга», оставив за собой ряд московских магистралей, снова выехала за пределы столицы.
— Куда вы меня везете? — Максим не скрывал беспокойства; впрочем, оно было вполне объяснимо.
— На загородную базу структуры «КР», — наконец-то снизошел до объяснения киборг. — Пока вас поселят в казарме. После все узнаете…
Максим не стал спрашивать — что это за структура, почему так загадочно называется, и почему, собственно, его вновь будут держать в положении арестованного (а то с чего бы вдруг в казарме селить?): Рябина и так сказал слишком много. Наверное, даже больше, чем допускалось по инструкции…
Наверное, никогда еще Сухой не был так доволен собой, как теперь. Сидя в своем роскошном кабинете, он с улыбкой слушал доклад старшего группы ликвидаторов о событиях в элитном ресторане.
— Так говоришь — в жареного тетерева взрывчатку подложили? — рачьи глазки Сухарева словно маслянистым налетом подернулись.
— Да, я ж тебе говорил: халдей, официант ихний — наш человек. От него мы о том сходняке и узнали. Ну, дальше и вычислили, что и как… Остальное, как говорится, дело техники.
Конечно же, и Крест, и Казан, и Краб, и Гаврила, и прочие авторитетные люди, присутствовавшие в ресторане, не были личными врагами Сухого. Более того — никого из них он ни разу не видел, ни с кем не был знаком и даже не имел общих интересов.
Но теперь в этом сволочном мире, в этой долбанной стране все друг другу враги: и чем весомей твои успехи, тем этих врагов больше. Враги могут быть реальные и потенциальные. Реальных вроде бы не осталось (не считая Коттона), а вот потенциальные…
Нанести упреждающий удар, нажать на спусковой крючок первым, чтобы потенциальные никогда не превратились в реальных — Сухарев никогда не отступал от столь нехитрой, жестокой, но, тем не менее, очень верной для криминального мира философии.