аконец, шестое — убийство, представленное как собственно убийство. Начнем с одного из самых сложных: убийства, представленного как несчастный случай…
Вот уже третий день Максим Нечаев находился на базе загадочной совсекретной струкруты «КР», изучая то, что Рябина скромно называл «теорией спецдеятельности». Шесть часов в день, три «пары» — занятия в аудиториях, притом наименование дисциплин наверняка бы сделали честь элитным спецшколам ЦРУ, МИ-6 или «Моссада»: «Основы диверсионной деятельности в условиях современного мегаполиса», «Выживание в экстремальных ситуациях», «Теория и практика компьютерного взлома», «Разведывательная деятельность», «Поведенческие модели потенциальных жертв», «Криминалистика», «Физиогномистика», «Пиротехника», «Прикладная наркология», «Средства спецсвязи»…
Особое внимание уделялось компьютеру — взлом кодов, сетевое пиратство, уничтожение баз данных посредством грамотно подобранных вирусов: специалист, ведший эту дисциплину, утверждал, что в современной информационной структуре спецдеятельность невозможна без компьютерной грамотности.
Все лекции сопровождались учебными и документальными фильмами, великолепно снятыми — так сказать, для пущей наглядности и лучшего усвоения материала. Записывать что-либо категорически запрещалось — услышанное и увиденное следовало подробно удерживать в памяти, и притом — на всю оставшуюся жизнь.
— Экзаменов у вас не будет, — равнодушно сообщил Рябина после первого дня занятий, — только единственный зачет по выживанию в экстремальных условиях. Вы — как саперы: экзамены придется держать каждый день, и в случае малейшего прокола…
Впрочем, он мог и не продолжать: Лютый уже прекрасно понимал, что с «красной зоны» его выдернули не для душеспасительных бесед, которые так любил зоновский «кум», в духе — «своим трудом смыть позор преступления», «на свободу с чистой совестью». Правда, конечная цель спецподготовки по-прежнему была тайной, покрытой мраком.
Кроме Нечаева, на занятия ходили еще четыре человека — лекции были построены так, что курсанты никоим образом не могли общаться друг с другом. Вход в аудиторию по одному, выход — тоже по одному. Никаких вопросов лекторам и друг другу, никаких имен и фамилий, никакой педагогики, никакого чувства здорового коллективизма. Лютый даже не пытался выяснить личности остальных — это было невозможно. Для житья были предназначены боксы. Питание развозили по комнатам на тележках. Это очень напоминало одноместные «хаты» следственного изолятора. Сразу же после занятий камеры запирались извне, превращая их хозяев в пленников. Рукомойник, унитаз, кровать, полочка со специально подобранной литературой, небольшое окно с синеватым пуленепробиваемым стеклом — вот и весь джентльменский набор. Правда, суперсовременный компьютер несколько скрашивал одиночество, однако «Ай-Би-Эм» стоял тут не для игр или письменных посланий по «Интернету» электронным любовницам: исключительно для упражнений.
Пока это была лишь теория — но зато какая! Курсантов учили всему, что касалось спецдеятельности: акциям по физической ликвидации, которые никогда не будут раскрыты, хакерской работе, изготовлению взрывных веществ из, казалось бы, совершено безобидных вещей, вроде тех, что продаются в магазине «Бытовая химия», методике установки и использованию прослушивающих устройств, основам слежки и конспирации, скорочтению, гримировке, прикладной медицине, воздействию на организм медикаментов, наркотиков, отравляющих веществ и радиоактивных элементов…
Конечно же, множество подобных дисциплин Максим когда-то уже изучал на 2-м факультете Высшей Краснознаменной Школы КГБ, учась на контрразведчика, но тот курс ни в коем случае не мог сравниться с курсом «КР» — ни содержанием, ни насыщенностью.
Серьезных практических занятий пока еще не было — если не считать утренней физподготовки в спортзале, занятий боевыми единоборствами да регулярных стельб в тире. На стрельбу отводилось два часа утром и два часа вечером, притом стрелять приходилось из любого оружия, использовавшегося почти всеми армиями и спецслужбами мира: от американской автоматической винтовки М-16 до родного «Калашникова», от австрийского пистолета «Глок» до снайперских винтовок, от станкового пулемета до сверхсовременного арбалета с лазерным прицелом… Из курсантов методично делали настоящих снайперов. Это ведь только в дебильных американских боевиках какой-нибудь Грязный Гарри палит во все стороны. Настоящий профессионал делает один-единственный выстрел…
Максим, подняв голову и прищурившись против солнца, внимательно взглянул на лектора — несомненно, он когда-то и где-то видел этого внешне безобидного старичка. Такие, как этот — люди непростые, штучная работа. Такие, как этот, опасней целой роты элитного спецназа. Интересно — где и как этому благообразному дедушке приходилось применять свои страшные знания на практике? Сколько человек на его совести?
Старичок, усмехнувшись так сладко, будто бы речь шла о каких-то очень милых и приятных вещах, продолжал мягко и безмятежно мурлыкать:
— Итак, рассмотрим первый вариант: убийство, заведомо представленное как несчастный случай. Наиболее типичны ситуации в так называемых «зонах риска»: верхние этажи зданий, шахты лифтов, практически любой наземный, подземный, воздушный и водный транспорт, бытовая электротехника, открытые водоемы…
Лютый сидел, не шелохнувшись — услышанное только раз, навсегда запечатлевалось в его памяти. Его глаза внимательно, почти не мигая, смотрели на старичка — лишь к концу лекции он вспомнил, где его видел: в восемьдесят четвертом году, когда Максим учился на втором курсе «вышки», этот человек выступал перед курсантами с лекциями — кажется, начальство представило его как бывшего резидента советской разведки в одной из ближневосточных стран. Кажется, он даже что-то вел на 1-м, разведовательном факультете…
Но ведь это — 1-й Главупр, разведка, выведенная ныне в отдельную структуру и переименованная в СВР.
Против кого теперь направлена мощь некогда грозных советских спецслужб?
На подавление новой, страшной волны криминала, почти полностью захлестнувшего Россию? Положение таково — мафия угрожает основам российской государственности, и если спустя несколько лет вместо Конституции будет принят Свод воровских понятий, это мало кого удивит; скорей, обрадует.
Но ведь был уже «13 отдел», спецподразделение, созданное для борьбы за конституционные нормы антиконституционными методами — проект провалился.
Тогда — зачем, для чего, почему? На чьей стороне ему придется воевать — а главное, против кого?
Эти вопросы не давали Лютому покоя ни на лекциях по «теории спецдеятельности», ни после них…
Больничная палата была очень большой. В ней — огромная деревянная кровать, вроде той, на которой почивали августейшие короли, стильные жалюзи на пуленепробиваемых окнах, телевизор с экраном в полстены, видеомагнитофон, два холодильника с прозрачными дверками — сквозь стекло виднелись такие деликатесы, названия которых среднестатистический гражданин вряд ли произнесет без ошибок.
Рядом с кроватью стоял столик — мудреная медицинская аппаратура в два этажа, тускло мерцающий экран осциллографа, зеленая точка на нем, выписывающая замысловатые траектории, компьютерный монитор с постоянно меняющимися данными состояния больного…
Человек, лежавший в этой палате, наверняка был не бедней французских королей эпохи абсолютной монархии — «богатство и власть» прочитывалось на его лице, несмотря на бледность и болезненную одутловатость. «Государство — это я», — сказал кто-то из Людовиков. Теперешние же хозяева жизни, хотя и вынуждены договариваться между собой, как именно следует делить общероссийские богатства друг с другом (таким образом, естественно ограничивая общероссийское воровство), могут с уверенностью сказать: «Государство — это мы».
А уж если такой человек имеет статус функционера…
Тогда даже такого чрезмерного комфорта может показаться мало. Правда, показной комфорт почти никогда не приносит комфорта внутреннего, и к обитателю палаты это относилось в полной мере.
Больной — высокий, седовласый мужчина представительной внешности — осторожно опустив подагрические ноги на пол с электроподогревом, нащупал ступнями мягкие тапочки. Теперь, когда первый кризис прошел, он чувствовал себя значительно лучше. Правда, главный вопрос — что будет с его деньгами, вложенными в проект «Русский оргазм», до сих пор не давал ему покоя. Но сегодня он кажется получит ответ и на этот вопрос… Это должно было произойти сейчас — пять минут назад охрана доложила по мобильному телефону, что сюда следует тот самый человек, от которого зависел внутренний комфорт функционера — и не одного его.
Скрипнула дверь — обитатель палаты поднял глаза и, насилуя мышцы лица, изобразил нечто вроде улыбки. Консервативный костюм, либеральный галстук, очки в старомодной золотой оправе, а главное — жесткий, всепроникающий взгляд долгожданного посетителя всегда заставлял функционера ежиться — и двадцать лет назад, когда он работал в аппарате ЦК КПСС, и лет десять назад, когда получил свой первый министерский портфель, и даже теперь, когда находился, казалось, на одной из заоблачных вершин кремлевской власти.
— А, Прокурор… — улыбка на лице больного вышла неестественной, резиновой, и он поспешил спрятать ее, — очень тронут…
Прокурор мягко подошел к кровати, осторожно присел на краешек и, одернув полу белоснежного халата, с показным чувством пожал руку функционера.
Начало беседы было недолгим, но легко предсказуемым. Неизбежные сочувствия, сдержанные восклицания, вопросы «как здоровье?», «что говорит лечащий профессор?», «когда мы вас, наконец, увидим на службе?» — и столь же неизбежные ответы: «спасибо, что пришел ко мне, дорогой друг — только ты меня и помнишь», «как Бог даст», «помаленьку», «без меня, наверное, эти подлецы совсем работу забросили». Дипломатический этикет для людей калибра Прокурора и его собеседника — тягостная, неизбежная рутина.