Значит, помощи ждать неоткуда. Георгий на адвокатов тратиться не будет — рискует сам попасть в немилость и загреметь на лесоповал. Замятин, конечно, тоже рисковать не станет — у него перспективы, ему мараться нельзя.
Почему-то вдруг вспомнилось, что брат Мурада Владлен где-то в Москве и, кажется, неплохо устроился. Он бы, наверное, мог постараться для «невесты» брата. Только как и где его искать, и вообще, глупости это все.
Полоса удач кончилась. Но ведь по большому счету сразу было понятно, что она не может длиться вечно. В конце концов, в колонии тоже можно стенгазеты рисовать, транспаранты писать типа «На свободу с чистой совестью».
На целых десять дней Инару оставили в покое. Что ж, значит, оформляют последние бумажки, потом ознакомление с материалами дела, и еще неизвестно, сколько ждать суда. Соседки по камере говорят, что можно месяц проторчать в СИЗО, а можно и полгода.
Ознакомление с делом состоялось утром в понедельник. Инара еще подумала, что с понедельника обычно начинают новую жизнь.
А Пирогова внешне вдруг радикально преобразилась — накрасилась, сменила селедочного цвета и покроя костюм на вполне человеческого вида платье, которое, правда, сидело на ней отвратительно. Но самое главное, как бы невзначай, сознательно демонстрировала свеженькое обручальное колечко.
Кому могло прийти в голову жениться на такой уродине, удивлялась про себя Инара.
— Вот что, Инара. — Пирогова вместе со стулом перебралась поближе к Инаре и продолжила чуть ли не задушевным тоном: — Ничего личного между нами не было. Я делала свою работу, по мере сил стараясь относиться к вам справедливо и объективно. Так что держать зла на меня не стоит…
Оказывается, перемены затронули не только внешний облик Елены Владимировны, но и внутренний ее мир. Неужели замужество на нее так повлияло, удивлялась Инара, кончилось женоненавистничество?
— Сегодня мы с вами беседуем, я надеюсь, в последний раз. Вам очень крупно повезло. Курт Гроссмайер изменил свои показания, долго оправдывался перед моим начальством и извинялся за причинение вам вреда. Мне содержание этой беседы не известно, но известен результат. Есть распоряжение отпустить вас на все четыре стороны и прекратить уголовное дело против вас. Но предварительно провести беседу с вами, сказали, просто необходимо.
А как же результаты искусствоведческой экспертизы?!
Инара все еще не верила своим ушам.
Так не бывает!
Как же валюта, найденная у нее дома, недописанные иконы и записная книжка с фамилиями иностранных туристов? Это тоже все забыто и прощено? Может, и валюту вернут?
— О чем я должна с вами поговорить, думаю, вы догадываетесь, — тем же задушевным полуироническим тоном продолжала Пирогова. — Если вы не смените род деятельности и у вас снова возникнут конфликты с иностранцами, так легко вы уже не отделаетесь. Так что советую вам подумать и найти себе достойное занятие. В конце концов, талантливые художники стране нужны. Вот, собственно, и все.
— И вы меня даже не станете вербовать?! — Инара была просто в шоке — все происходящее находилось за рамками ее понимания.
— Зачем? — осклабилась Пирогова. — Мы же только что договорились, что к иностранцам вы ни ногой. А во всех прочих отраслях хозяйства трудятся нормальные советские честные люди, и шпионить там не за кем. Вот постановление об освобождении вас из-под стражи. Ознакомьтесь и распишитесь.
Содержание документа так и не дошло до сознания Инары. Первое, что она увидела, — подпись внизу документа: «Пирогова-Замятина».
Инара долго смотрела на эту подпись, соображая, сколько в Москве Замятиных? Десятки, сотни, тысячи? Или это все же тот самый единственный и неповторимый Вова?
Целый день Инара бродила по квартире как лунатик. Перекладывала с места на место разбросанные при обыске вещи. Раз пять ходила в душ, пытаясь смыть с себя запах камеры, но он, похоже, засел в голове, а оттуда смыть его было трудно.
Вечером пришел Замятин, с остервенением отодрал от двери сургучную печать — Инара о ней забыла, шнурок разрезала, а печать так и осталась висеть.
— Как ты? — Обнял, прижал к мокрому плащу, на улице, наверное, дождь.
— Нормально.
Инара отстранилась, взглянула на его правую руку. На ней сверкало обручальное кольцо.
— Да. — Замятин уныло вздохнул. — Пришлось жениться. Давай чайку попьем?
Инара поставила чайник. Замятин достал из сумки колбасу и хлеб:
— Вот привыкаю к семейной жизни, в магазин ходил… Ничего, еще раз схожу. — Взялся мастерить бутерброды.
— Значит, самопожертвование? — спросила Инара.
— А что мне оставалось? — пожал плечами. — Не мог же я тебя бросить после всего, что у нас было? Ты бы не вынесла ужасов колонии. Не мог я этого допустить. А она сразу прямо мне заявила: вначале свадьба, а уже потом просьбы.
Инара уселась, глядя в окно, действительно дождь.
— И какой ответной жертвы ты ждешь от меня?
— Перестань. — Сел рядом, взял за руки. — Ничего я от тебя не жду. Тебе надо отдохнуть от этого кошмара, а потом мы спокойно подумаем, как тебе жить дальше. Надеюсь, у тебя нет желания снова оказаться в каталажке?
— Не знаю.
— Что значит «не знаю»? Тебе там понравилось?
— Зачем ты это сделал? — заглянула в глаза, он их не отвел — честные, открытые, в глубине ничего, кроме сочувствия.
— Что значит «зачем»?
— Что ты заладил: «что значит», «что значит»? — вырвала руки, спрятала в карманы брюк. — Ты ведь никогда и ничего не делаешь, не видя реальных перспектив от содеянного. Хочешь перевести на меня свой долг чести? Ты должен Мураду, я должна тебе — ты выпадаешь как промежуточное звено, так? Переводишь стрелки? Только Мурада ты предал, а я тебя нет. Я о помощи не просила…
— Что ты городишь? — возмутился. — Какие стрелки?!
— Значит, все безвозмездно?! Засунул шею в ярмо, связал себя печатью с уродливой дурой и ничегошеньки не хочешь взамен?!
— Хочу, чтобы с тобой все было в порядке. Инара! Я не могу без тебя, понимаешь? Жениться на тебе я не смог бы, но я хочу быть с тобой всегда. И ради этого готов жениться на ком угодно.
— Забавно звучит, — усмехнулась Инара. — Женился, чтобы быть с тобой, а как же жена?
— Ты же сама сказала: она уродливая дура. Ей нужен был муж, штамп в паспорте, а мне нужна была ты. Хотя, конечно, она не дура, с ней можно и даже приятно поговорить, но в остальном ты права. А семья — это не только разговоры. Семья — это семья.
— Иди домой, Вова, — устало попросила Инара. — А то все магазины закроются и мадам Замятина останется без колбасы.
В восемь утра Инара проснулась оттого, что кто-то кулаками колотил в дверь. Неужели милиция? Передумали отпускать? Или Замятин обиделся и снова натравил свою Пирогову?
Колотила все же не милиция — Георгий с какими-то двумя бабульками.
— Привет. Это Ивановна и Романовна, мои коллеги по дворницкому цеху, они тут наведут порядок, а мы пока пойдем погуляем.
На улице опять шел дождь, Георгий раскрыл огромный зонт и взял Инару под руку. Медленно побрели вокруг квартала.
— Я знаю, что ты подумала, когда тебя взяли, — сказал Георгий. — Ты подумала, что я тебя подставил, да? Это не совсем так. Меня действительно предупредили, что Курта пасут и с ним лучше не встречаться. Но ты, в общем, ничем не рисковала… то есть я тогда так думал. Всех нас рано или поздно берут за жабры, таков порядок. Беседуют, пугают, дают подписать бумажку о сотрудничестве с органами и отпускают с миром. А дальше уже твое дело — доносить или не доносить, но по опыту знаю, что хоть иногда стучать нужно, чтобы спокойно спать. Иногда нужно и деньгами поделиться, а иногда они сами платят, как повезет. О том, что у столичной милиции месячник по борьбе со спекуляцией, я не знал и, что тебя будут обрабатывать не в ГБ, тоже не знал. Извини.
— Почему меня все-таки отпустили? — спросила Инара.
— Потому что я дал Курту, дал майору из милицейского Следственного управления, он еще поделился с полковником, всего четыре штуки «зеленых». Но ты не бери в голову, ты мне ничего не должна. План по арестованным спекулянтам они и без тебя выполнили, так что проблем особых не было.
— Спасибо, Георгий.
И кто же из них врет? Георгий или Вовик? Или они спасали ее параллельно и независимо друг от друга? Спросить Курта или майора с полковником, получали ли они взятки, увы, не получится, допросить Пирогову-Замятину — тоже. Остается не забивать себе голову, а верить в то, что дело закрыто надежно. Навсегда.
Когда они вернулись, квартира сияла чистотой. Георгий, выдав бабушкам по десятке, спровадил их, достал из пакета традиционное шампанское.
— Все хорошо, что хорошо кончается.
— А что дальше? — спросила Инара. — Переходим на нелегальное положение и продолжаем?
— Наоборот, легализуемся. Я уже подыскал тебе место в реставрационной мастерской, хватит ходить в уборщицах. Люди там понятливые, вопросов задавать не будут. И еще я подумал, а не купить ли тебе диплом искусствоведа?
Турецкий. 14 апреля. 22.20
Ильин отпоил Лидочку валерьянкой, накормил снотворным и уложил в постель, но при появлении Меркулова поспешил ретироваться.
Меркулов сидел на кухне, массировал грудь и хмуро молчал в ожидании, пока Турецкий сам все объяснит. А Турецкий возился с чаем, делал бутерброды, шуровал в холодильнике и ждал, что первым заговорит Меркулов, — отвечать на конкретные вопросы все-таки проще, чем излагать длинную и запутанную историю, почему он взвалил на себя дело Шестова.
Сколько бы они еще играли в молчанку, неизвестно, но, разбуженная возней Турецкого, на кухню прихромала Лидочка:
— Извини, пап…
Она была такая виноватая, такая бедная, такая несчастная, что Турецкий, будь он на месте Меркулова, давно бы уже все простил, растаял и бросился ее утешать.
— Ну я же уже не маленькая девочка, стыдно бегать плакаться к тебе по любому поводу…
— А к нему не стыдно? — проворчал Меркулов все еще сурово.