Подписал: «Прапорщик Крыленко».
Это была историческая минута. Историческая для революции. Для страны. Для армии. В конце концов и для него самого. Ему было тридцать два года. Он всегда причислял себя к людям сугубо штатской профессии. Был учителем истории и литературы. Получил диплом юриста. Мечтал о научной работе. Стал профессиональным революционером — агитатором, пропагандистом, деятелем партийного подполья. По чистой случайности, из-за провала и ареста, попал в армию.
Офицер в самом младшем офицерском чине снискал себе всеармейскую популярность.
И все же никогда не мог он подумать, даже при самом богатом воображении, что станет главковерхом.
В критический, переломный момент истории страны.
И что на плечи его лягут неслыханной трудности задачи: вести армию не в бой, а на переговоры о мире; не допустить хаоса, но парализовать войну; защитить завоевания революции от посягательств ее внутренних и внешних врагов.
Он всегда выполнял любое задание революции. Выполнит и это.
Снова придвинута тетрадь в кожаном переплете, Бегут по бумаге строки приказа главкома:
«Именем революции ко всем солдатам революционной армии и флота.
Товарищи! Сего числа я вступил в Могилев во главе революционных войск. Окруженная со всех сторон ставка сдалась без боя. Последнее препятствие к делу мира пало. Не могу умолчать о печальном акте самосуда над бывшим главковерхом генералом Духониным — народная ненависть сильно накипела; несмотря на все попытки, спасти его не удалось, он был вырван из вагона на станции Могилев и убит. Причиной этому послужило бегство генерала Корнилова накануне падения ставки.
Товарищи! Я не могу допустить пятен на знамени революции, с самым строгим осуждением следует отнестись к подобным актам; будьте достойны завоеванной свободы, не пятнайте власти народа. Революционный народ грозен в борьбе, но должен быть мягок после победы.
Товарищи! С падением ставки борьба за мир получит новую силу. Во имя революции и свободы я зову вас к революционной сплоченности».
Неумолчно стучит аппарат прямого провода, связывающий ставку с Петроградом.
Приказ исполнен — ставка стела советской. Первый народный главком диктует свой первый приказ.
Бежит лента в аппаратной Петроградского штаба.
Ленту наклеивают на длинные телеграфные листы, вестовой отвозит их в Смольный. Ночью они попадают на стол редактора «Правды».
И утром свежие номера газеты разносят приказ главкома по всей стране.
СЛОВО ДЛЯ ОБВИНЕНИЯ…
Старой армии уже не существовало. Новая армия революции, получившая название Красной, отразила немецкое наступление и спасла завоевания Октября.
У ее истоков тоже стоял Крыленко: вместе с Подвойским он возглавлял Всероссийскую коллегию, которая формировала красноармейские части.
Третьего марта восемнадцатого года был подписан Брестский мир, а еще через день приказом Высшего военного совета должность главкома была упразднена: в ней теперь не было нужды.
Седьмого марта Петроградский революционный трибунал начал рассмотрение очередных дел. Во дворце, который раньше принадлежал великому князю Николаю Николаевичу, с утра было многолюдно. В роскошных залах, отделанных мрамором и зеркалами, судьи из народа воздавали по заслугам врагам революции. Сотни людей, разместившись на простых дубовых скамейках, которые привезли сюда из каких-то «присутственных» мест, учились азбуке революционной справедливости: перед ними разворачивались драмы, о которых нельзя было прочитать ни в одном романе, открывались такие бездны человеческого падения, от которых захватывало дух.
Здесь судили заговорщиков, убийц, спекулянтов, саботажников, мародеров, провокаторов, доносчиков, клеветников — тех, кто пытался отнять у народа завоеванную им свободу, и тех, кто особенно рьяно и подло служил царизму.
Крыленко уже был здесь однажды — в начале января, когда приезжал из ставки на открытие Учредительного собрания. Раскрыл утром газету — в глаза бросилось сообщение: «Приговор по делу Пуришкевича и других заговорщиков будет вынесен сегодня». Времени не было, и все же любопытство заставило его выкроить четверть часа. Как-никак он имел некоторое отношение к этому делу.
Приговор читал первый советский судья — один из тех высокоинтеллигентных русских пролетариев, чей талант раскрыла революция, — столяр Иван Жуков.
По обе стороны от него стояли шесть заседателей.
Приговор вынесли «именем революционного народа». Приговор заговорщикам, преследовавшим контрреволюционные цели, «достижение которых могло бы вылиться в кровопролитие». Стоя, с непокрытыми головами, слушали люди:
— Пуришкевича подвергнуть принудительным общественным работам при тюрьме сроком на четыре года условно, причелл после первого года работ с зачетом предварительного заключения Пуришкевичу предоставляется свобода, и, если в течение первого года свободы он не проявит активной контрреволюционной деятельности, он освобождается от дальнейшего наказания.
— Мало дали, — пробасил кто-то.
— Мало, мало! — загудел зал.
Судья поднял руку, призывая к молчанию.
— Граждане публика! — сказал он. — Трибунал может объяснить несознательным и неразобравшимся вынесенный приговор. Победивший народ не мстит своим врагам. Это буржуи и их жены выкалывали зонтиком глаза коммунарам. А народ великодушен. Людей темного царства надо изолировать, чтобы сделать их безвредными. Когда наша революция укрепится, мы их на все четыре стороны отпустим.
Судью слушали с напряженным вниманием. Многое было еще непонятно. Законов не существовало: старые революция сломала, новые еще не успела создать. Прежние представления о совести были опрокинуты. Раньше считалось чуть ли не естественным, во всяком случае — привычным, когда суд жестоко расправлялся с врагами режима. А суд революции, оказывается, вовсе не собирается мстить врагам, он лишь хочет не дать им возможности мешать победившему народу. Все это не сразу укладывалось в сознании. Крыленко видел, с каким трудом воспринимали в суде рабочие и солдаты принципы новой морали.
Усевшись в уголке просторного зала, не утратившего за эти месяцы своей парадности, он с интересом разглядывал заполнившую все скамьи и проходы толпу.
Раньше по судам ходили только праздные зеваки, чтобы убить время и наслушаться занимательных историй.
Теперь туда пришли рабочие, солдаты, городская беднота-те, кто хотел воочию увидеть торжество революционной справедливости.
За судейским столом появились председатель и заседатели. Под конвоем ввели в зал долговязого арестанта с козлиной бородой, в пенсне на тесемочке. Руки его неуклюже вылезали из коротких рукавов кургузого пиджака.
— Слушается дело по обвинению гражданина Деконского в провокаторстве, объявил судья. — Желающие выступить обвинителем есть?
В ту пору не было еще ни советской прокуратуры, ни организации защитников. Любой из публики мог быть обвинителем. И любой — защищать.
— Есть! — раздался голос.
— Пройдите сюда. Ваша фамилия, имя?
— Крыленко, Николай Васильевич. Член партии большевиков. По образованию юрист.
Зал зашумел: «Крыленко? Тот самый?»
Деконский был одесский эсер, там он ходил в знаменитостях и считался большим революционером. Эсеры даже призывали избрать его в Учредительное собрание. А теперь, когда вскрылись полицейские архивы, оказалось, что он был платным агентом охранки.
На суд пришли не только рабочие и солдаты, но и приятели Деконского. Когда Крыленко сказал, что среди эсеров оказалось немало предателей и доносчиков, кто-то крикнул с издевкой:
— Посчитайте доносчиков в своей партии!
— Посчитаем, — спокойно ответил Крыленко. — Посчитаем, не сомневайтесь. И осудим их куда строже…
Прошло два дня. Крыленко допоздна засиделся в Смольном. Накануне закончился партийный съезд. Николай Васильевич снова и снова перечитывал принятые им документы. Неожиданно вошел курьер.
— Мне сказали, что вы еще здесь, товарищ Крыленко. Вам пакет.
Сургучная печать… Надпись красными чернилами в правом углу: «Секретно»… Вручают ночью… Значит, что-то чрезвычайное?..
«Тов. Крыленко Н. В.
1) Отъезд в Москву состоится 10 марта с. г., в воскресенье, ровно в десять часов вечера, с Цветочной площадки.
2) Цветочная площадка помещается за Московскими воротами… Через один квартал за воротами надо свернуть по Заставской улице налево и доехать до забора, ограждающего полотно, повернуть направо…
Управляющий делами Совета Народных Комиссаров
О том, что правительство готовится к отъезду из Петрограда, Крыленко слышал и раньше. Но руководивший этой операцией Бонч-Бруевич так сумел законспирировать ее, что даже Крыленко не знал никаких подробностей. Всем наркомам и наиболее видным деятелям Советской власти, отправлявшимся с этим поездом в Москву, сообщили об отъезде в последнюю минуту…
От пустынной, совершенно заброшенной Цветочной площадки — тупика соединительных путей, примыкавших к основной магистрали, — поезд отошел точно в десять вечера, без гудка и огней. Свет дали только через час, когда состав был уже далеко от Петрограда.
Вскоре в вагоне появился один из секретарей Совнаркома. «При остановке просьба на платформу не выходить», — громко сказал он.
Увидев Крыленко, он подошел к нему.
— Владимир Ильич ждет вас у себя.
В ярко освещенном салон-вагоне Председателя Совнаркома все окна были плотно завешены. Здесь собрались самые ближайшие соратники Ильича. Бонч-Бруевич с юмором рассказывал о том, как ему удалось перехитрить эсеров, которых он убедил, что правительство переедет не в Москву, а на Волгу, и не сейчас, а месяца через два.
Ленин заразительно смеялся.
— А квартиры в Москве, Владимир Дмитриевич, вы нам подберете? Вспомнив о чем-то, Ленин снова захохотал. — Когда мы уезжали из Швейцарии, я зашел проститься к хозяину. Фамилия его Каммерер, сапожник. — Он обратился к Крыленко: — Это было в Цюрихе, мы сняли там квартиру уже после вашего отъезда, Николай Васильевич… Каммерер удивился: «Смешно, господин Ульянов, уезжать, когда деньги за квартиру уплачены вперед. Разве у вас столько денег, что вы можете разбрасывать их на ветер?» Я ему объясняю: много, мол, у меня в России дел. «Больше, чем здесь?» — спрашивает. «Д