1770
Раздел первыйО понятии мира вообще
§ 1
Подобно тому как анализ субстанциально сложного завершается только такой частью, которая не есть целое, т. е. чем-то простым, так и синтез [завершается] только таким целым, которое не есть часть, т. е. миром.
В этом толковании основного понятия я принял в соображение не только признаки, служащие для отчетливого понимания предмета, но и двоякое происхождение этого понятия из природы ума, что представляется мне заслуживающим большого внимания, ибо может в качестве примера служить для более глубокого постижения метода в метафизике. Ведь одно дело – мыслить себе по данным частям сложение целого при помощи абстрактного понятия рассудка (intellectus), другое – установить это общее понятие словно некую проблему разума с помощью способности чувственного познания, т. е. конкретно представить себе это понятие путем отчетливого созерцания (intuitu). Первое происходит посредством общего понятия сложения, поскольку многое содержится в нем (во взаимном отношении друг к другу), значит, через идеи рассудка и общие идеи. Второе зависит от условий времени, поскольку путем последовательного присоединения одной части к другой понятие сложного возможно генетически, т. е. через синтез, и подчиняется законам созерцания. Равным образом, когда дано нечто субстанциально сложное, мы легко приходим к идее простых [частей], устраняя вообще рассудочное понятие сложения; ведь то, что остается по устранении всякой связи, и есть простое. Но по законам созерцательного познания это не происходит, т. е. всякое сложение устраняется только путем обратного движения от данного [целого] ко всем возможным [его] частям, т. е. посредством анализа[13], который, в свою очередь, зависит от условия времени. Но так как для сложного требуется множество частей, а для целого – все части, то ни анализ, ни синтез не будут полными, и, таким образом, через первое не возникнет понятия простого, а через второе – понятия целого, если то и другое нельзя завершить в конечное и определенное время.
Но так как в непрерывном количестве обратное движение от целого к возможным частям, а в бесконечном восхождении от частей к данному целому не имеют предела и потому невозможны ни полный анализ, ни полный синтез, то совершенно немыслимы по законам созерцания ни целое относительно сложения в первом случае, ни сложное относительно целостности во втором случае. Отсюда ясно, почему многие, обычно отождествляя непредставимое с невозможным, отвергают понятия непрерывного и бесконечного как понятия, которые нельзя представить себе по законам созерцательного познания.
Но хотя я не хочу защищать эти многими школами отвергаемые понятия, особенно первое, однако очень важно напомнить, что те, кто пользуется столь превратным способом доказательства, впадают в серьезнейшую ошибку[14]. Все то, что противоречит законам рассудка и разума, невозможно при всех случаях; однако с тем, что, будучи предметом чистого разума, не подчиняется только законам созерцательного познания, дело обстоит иначе. Ведь это расхождение между чувственной и рассудочной способностью (природу которых я вскоре изложу) указывает только на то, что ум часто не может выразить конкретно и превратить в созерцание те абстрактные идеи, которые он получил от рассудка. Но эта субъективная трудность, как это нередко бывает, ошибочно кажется каким-то объективным противоречием и легко вводит в заблуждение людей неосмотрительных, заставляя их принимать границы человеческого ума за пределы, в которых содержится сама сущность вещей.
Впрочем, доводами рассудка легко доказывается, что, когда свидетельством чувств или как-нибудь иначе даны сложные субстанции, даны также и простые [части], и мир; причины этого, коренящиеся в природе субъекта, я ясно указал в своей дефиниции, дабы понятие мира перестало казаться совершенно произвольным и, как бывает в математике, придуманным только для выведения из него следствий. В самом деле, ум наш, обращенный на понятие сложного, – расчленяет ли он его или складывает, – требует для себя пределов и предполагает границы, на которых он может остановиться как a priori, так и a posteriori.
§ 2
Моменты, которые надлежит выделить, определяя мир:
I. Материя (в трансцендентальном смысле), т. е. части, которые здесь принимают за субстанции. Мы могли совершенно не обращать внимание на согласие нашей дефиниции с обычным значением слова, так как она представляет собой только как рассмотрение проблемы, возникающей по законам разума: каким образом многие субстанции могут соединяться в одну и от каких условий зависит то, что это единое не есть часть другого? Но значение слова мир в обычном его употреблении нам подходит. Ведь считают акциденции не частями мира, а определениями его состояний. Поэтому так называемый мир отдельного Я (egoisticus), который состоит из одной субстанции с ее акциденциями, напрасно называется миром, если только это не воображаемый мир. По той же самой причине не следует к мировому целому относить в качестве частей ряд его последовательных состояний, так как видоизменения – это не части субъекта, а следствия его. Наконец, я не обсуждаю здесь природы составляющих мир субстанций, – случайны они или необходимы – и в дефиниции я вовсе не утаиваю такого признака, с тем чтобы, как бывает, впоследствии оттуда же извлечь его с помощью какого-либо благовидного способа доказательства. Но я дальше покажу, что из установленных здесь условий легко можно заключить об их случайности.
II. Форма, которая состоит в координации субстанций, а не в подчинении их. Дело в том, что вещи координированные относятся друг к другу как дополнения до целого, а подчиненные — как действие и причина или, говоря вообще, как принцип и следствие. Первое отношение взаимно и однородно (homonyma), так что любая соотносящаяся [сторона] и определяет другую, и определяется ею. Второе отношение неоднородно (heteronyma), а именно, с одной стороны, оно только зависимость, а с другой – [только] причинность. Эта координация мыслится как реальная и объективная, а не как идеальная и опирающаяся только на благоусмотрение субъекта, который, суммируя какое угодно множество, создает в мысли целое. В самом деле, охватывая многое, мы легко создаем цельное представление, но [еще] не представление целого. Поэтому если бы случайно было несколько целых, состоящих из субстанций, которые ничем не соединены между собой, то сочетание их, при помощи которого ум сводит множество в одно идеальное целое, выражало бы только множество миров, охваченных лишь мыслью. А связь, составляющая сущностную форму мира, рассматривается как принцип возможных влияний друг на друга субстанций, составляющих мир. Ведь действительные влияния относятся не к сущности, а к состоянию, и сами переходящие силы, [т. е.] причины влияний, предполагают некий принцип, благодаря которому возможно, чтобы состояния многих [субстанций], существование которых вообще-то независимо друг от друга, относились друг к другу как следствия. Если отказаться от этого принципа, то нельзя предполагать и возможность переходящих сил в мире. И именно эта форма мира сущностна, а потому она постоянна и не подвержена никаким переменам, и это прежде всего на логическом основании, так как любое изменение предполагает тождество субъекта, определения которого следуют друг за другом. Поэтому мир, через все следующие друг за другом состояния оставаясь тем же миром, сохраняет одну и ту же основную форму, так как для тождества целого недостаточно тождества частей, а требуется и тождество в характере их сложения. Однако главным образом [указанное положение] следует из реального основания. Ведь природа мира, которая есть первый внутренний принцип каких угодно изменчивых [определений], относящихся к его состоянию, естественным образом, т. е. сама по себе, неизменна, так как сама не может быть противоположна себе. Поэтому в каждом мире дается некоторая форма, присущая природе его, постоянная, неизменная, как бы вечный принцип какой угодно случайной и преходящей формы, которая относится к состоянию мира. Кто это исследование считает излишним, у того ошибочные понятия пространства и времени: он принимает их за уже сами по себе данные и первичные условия, с помощью которых без всякого другого принципа не только возможно, но и необходимо, чтобы многие действительные вещи относились друг к другу как сопринадлежащие части и составляли целое. Но я вскоре докажу, что эти понятия отнюдь не понятия разума и не объективные идеи вышеупомянутой связи, а явления, и что они, правда, указывают на какой-то общий принцип всеобщей связи, но еще не объясняют его.
III. Всеобщность, которая есть соединение абсолютно всех сопринадлежащих частей. Ведь в отношении к какому-нибудь данному сложному, хотя бы оно составляло еще часть другого, всегда сохраняется некоторая сравнительная целокупность, а именно частей, относящихся к данному количеству. Здесь, однако, все то, что относится к каждому целому как сопринадлежащие части, понимается как взятое вместе. Эта абсолютная целостность, хотя и представляется понятием обыденным и ясным, особенно когда она выражена негативно, как это делается в дефиниции, при более глубоком размышлении представляет, по-видимому, для философа величайшие трудности. Ведь трудно понять, каким образом можно было бы свести в одно целое, охватывающее все вообще перемены, бесконечный ряд состояний мира, следующих друг за другом в вечность. Действительно, само понятие бесконечности делает необходимым, чтобы этот ряд не имел предела, и, стало быть, нет ряда следующих друг за другом [состояний], который не составлял бы части другого [ряда] таким образом, что по той же самой причине полнота, или абсолютная целостность, здесь, по-видимому, совершенно исключена. В самом деле, хотя понятие части можно взять вообще и все то, что содержится в этом понятии, если рассматривать это как расположенное в одном и том же ряду, составляет единое, однако, очевидно, понятие целого требует, чтобы все это было взято вместе, а в данном случае это невозможно. Действительно, так как за целым рядом не следует ничего, а во взятом ряду последовательностей только за последней [из них] ничего не следует, то в вечности было бы нечто последнее, что нелепо. Быть может, кто-нибудь подумает, что то затруднение, которое встречается в [понятии] целостности последовательного бесконечного, не существует для одновременного бесконечного, так как одновременность, надо полагать, ясно указывает на совокупность всего в одно и то же время. Но если допустить одновременное бесконечное, то нужно также допустить и целостность последовательного бесконечного, а отрицая последнее, мы должны отвергнуть и первое. Ибо одновременное бесконечное дает вечности неисчерпаемый материал для последовательного восхождения через бесчисленные его части в бесконечность. Однако этот ряд во всех своих составных частях действительно был бы дан вполне в одновременном бесконечном, и, стало быть, тот ряд, который никогда не заканчивается при последовательном прибавлении, все же мог бы быть дан как целый. Чтобы выпутаться из этого трудного положения, нужно заметить следующее: как последовательная, так и одновременная координация многих [частей] (так как она опирается на понятие времени) относится не к рассудочному понятию целого, а только к условиям чувственного созерцания и, таким образом, если даже она и не может быть воспринята чувственно, все же из-за этого не перестает быть доступна рассудку. А для этого достаточно, чтобы каким бы то ни было образом были даны координированные [части] и чтобы все они числились как относящиеся к единому.