Очень занятная книжонка оказалась. Называлась она «Карманная наука от А до Зет». Вначале я поглядел на нее скептически, полагая, что еще в возрасте десяти лет превзошел карманную науку во всех тонкостях и спектральных особенностях этого мастерства. Но, похоже, автор не имел в виду ничего такого, по крайней мере, ни на одну из имеющихся в книжке букв я не нашел и слова о ремесле карманника, а скорее эпитет этот относился к умозрительной возможности держать книжку в кармане...
Я читал ее от А до Зет, а потом наоборот. Она пленила мою душу и стимулировала гастроэнтерологическую активность воображения. Не то чтобы я стал много о себе воображать, но все же приятно бывало, пока все стадо с надзирателями во главе дремлет на каком-нибудь вестерне из жизни восточных падишахов, забрести к старине Ханту и неспешно потолковать с ним о Нутации, Прецессии или Перистальтике. Позже, когда научные познания пустили корни у меня в мозгах и начали куститься, решил я задать Ханту давно волновавший меня вопрос: какое же научное достижение позволяло ему надеяться на Нобелевскую премию?
Джимми снял очки, протер их полой своей арестантской куртки и ответил:
— Я разработал способ стопроцентной гипнотизации, который безотказно подействует даже на самого стойкого к гипнозу и угрызениям совести мерзавца, вроде гарлемского сборщика квартирной платы. И если вы сумеете преодолеть свою идиосинкразию к порождениям голливудской музы и перенести полтора часа объятий целлулоидной анаконды, то на себе испытаете все величие и благотворное действие моего открытия.
От этого предложения во мне поднялась не меньшая волна протеста, чем в штате Калифорния во времена принятия сухого закона. Но мне не хотелось обидеть отказом этого славного парня, который раскрыл вековую научную тайну с такой же легкостью, как Тони Фаустпатрони вскрывает жестяной сейф в Скотопромышленном банке города Тишоминго, штат Оклахома. В общем, пришли мы в кинозал вместе с другими заключенными и уселись в шестом ряду возле Бенди Такера. Неодолимая тяга Бенди к созданию братьев Люмьер казалась мне нелепой, сам же он объяснял ее желаниям приобщиться к Великой Американской Мечте и глубже понять душу американского народа, чтобы еще ловчее доить из такового никели и доллары. Наконец Фред Роммель, который считал себя родней знаменитого генерала и на этом основании шулеровал в Лас-Вегасе, включил аппарат.
Это была обычная галиматья из жизни бизонов, лошадей, широкополых шляп, орлиных перьев, кольтов и винчестеров. Первые три минуты меня тошнило, потом я вдруг заметил, что страсть, охватившая очаровательную дочку Спящего Медведя, наиглавнейшего вождя племени ошкошей, выглядит на редкость убедительной, а предмет этой страсти, некто Джонни Мак-Кони, обычное ничтожество с улыбкой пять на три дюйма, оказывается, вполне подходящий парень для такой самостоятельной и привлекательной девицы по имени Рассветная Роса. К моменту кровопролитной схватки с бандой Хозе Мерзито я понял, что лучшего фильма в жизни не видел, и даже перестал замечать запах носков из девятого ряда. Потом вулкан изверг из себя сколько-то там баррелей огненной лавы, река подмыла корни секвойи, на ветвях которой спасались от бенгальского ягуара Рассветная Роса и Джонни Мак-Кони, секвойя рухнула в поток и благополучно пронесла героев через водопады Каньона Дьявола, а когда она, наконец, причалила к флоридскому пляжу, на ее корнях чисто случайно обнаружились переметные сумы с золотым песком на приличную сумму, укрытые там некогда покойным отцом Росы...
Весь финал я просидел обалдевший и еще часа два потом испытывал смешанные чувства восторга от этого шедевра искусства и тоски по тем годам жизни, которые провел, не видев такового.
Рядом приходил в себя Бенди Такер—глаза его сияли, щеки горели, а уши пылали.
— Мак,— прошептал Бенди, и в его голосе прозвучали благоговейные нотки, как в речи Линдона Б. Джонсона.— Теперь ты понимаешь, какие великие возможности таит в себе кинематограф? Они скрыты от заросших бельмами скептицизма бестолковых гляделок заурядного жулика и проходимца, каким тебя сделали природа и воспитание, лишив последней капли романтики и здоровой тяги к Приключению с самой большой буквы «П»...
Бенди всегда здоров был по части ораторства и демагогии. Время от времени он впадал в Риторику и разражался Филиппиками ничуть не короче, чем адвокат, защищающий беднягу- полицейского, застрелившего в растерянности восемь негров во время демонстрации в Атланте, штат Джорджия...
— Мак,— говорит тут Джимми Хант,— кто этот человек? Он напоминает мне телевизор, сбесившийся в предвыборную кампанию. Или, может быть, это новое воплощение Цицерона?
— Бросьте, Джимми,— говорю я.— Этот парень не имеет никакого отношения к древнефилософской Индии, он простой американец уголовного происхождения по имени Бенджамин Такер, мой давний друг и компаньон. Бенди, познакомься с мистером Джимми Хантом.
— Как поживаете, коллега? — сказал Бенди и шаркнул ножкой.
— Коллега?—удивился Хант.—А вы какой университет кончали?
— Ну, сэр... вы меня не за того приняли. Я просто хотел сказать, что мы тут все жулики. Но это вовсе не повод, чтобы обвинять человека в университетском образовании. Я вам так скажу: в нашей профессии от образования толку не больше, чем от прошлогоднего биржевого бюллетеня...
Тут Джимми улыбнулся и говорит:
— А ведь вы не правы, коллега. Образование — это ценность, и человек с головой из него всегда сумеет извлечь немалую пользу. Вот, например, вы сейчас поглядели очередной набор нелепостей, которые нам выдают за произведения искусства.
— Простите, сэр,— взвился Бенди,— это был великий фильм!
— Который ничем не отличался от сотни других...
— А я вам говорю,— настаивал Бенди,— это был лучший фильм в моей жизни, чтоб мне с места не сойти!
Джимми Хант хмыкнул и повел нас в кинобудку.
— Фредди,— сказал он киномеханику,— я хотел бы показать моим друзьям этот шедевр в должных подробностях...
Фредди ухмыльнулся, выкрутил из аппарата пару линз, а потом размотал с бобины ленту. И что же вы думаете? На одном из кадров я обнаружил надпись, процарапанную прямо поперек белозубой улыбки Рассветной Росы: «Лучший фильм в твоей жизни!» Та же беззастенчивая реклама повторялась примерно каждые две дюжины кадров.
— Ну и что? — говорит Бенди.— Должны же быть на свете случаи, когда реклама соответствует, истинному качеству товара?
— Еще чего! — возмутился Джимми.— Кому она тогда нужна? Реклама должна быть не правдивой, а убедительной!
Тут он нас и посвятил во все тонкости своего уголовно ненаказуемого замысла, который должен был принести картелю отцов-основателей баснословные прибыли, а наивным кинозрителям — сказочное удовольствие. Не стану приводить все тонкости: если вы незнакомы с «Карманной наукой», они вам будут не по зубам. Но главный секрет вот в чем. Оказывается, эти надписи, которые Джимми нацарапал на пленке, для зрителей совершенно незаметны, потому что мелькают слишком быстро и человек не успевает их увидеть. Однако какой-то след в мозгах остается, и потом злополучный кинолюбитель воспринимает как свои собственные мысли любые несусветные несуразности, вроде того, что это «самая красивая актриса в мире», «лучший фильм вашей жизни» и тому подобное. Для Джимми это был в первую очередь научный эксперимент: он видел в этом деле безотказное средство массового гипноза, потому что от его злокозненных надписей обалдевали даже самые гипнозостойкие особи уголовного рода. Я же здесь усмотрел замечательное коммерческое начинание: ведь стоит вставить в фильм сообщение, что «только в нашем кинотеатре вы можете увидеть такие замечательные фильмы», от зрителей отбоя не будет!..
Я упоминал, кажется, что уже был на воле, а Бенди еще досиживал полгода. Как меня выпустили, поспешил я покинуть гостеприимную Одессу, штат Техас, и перевел дух только тогда, когда между нею и мною оказалось довольно много сотен миль родимых Штатов. Оглядевшись по сторонам, я обнаружил, что подсознание привело меня в уютнейшее местечко, где сходились две железные дороги, два шоссе и в меру судоходная речушка. В нашей профессии это очень важно — иметь квартиру с запасными выходами... Называлось все это вместе, как гласила надпись на заборе, город Вандейлия, штат Иллинойс.
Остановился я в отеле под названием «Старый добрый постоялый двор», позвонил приятелю в Небоскребвилль , и через пару дней получил от него чек, по которому мне в местной меняльной лавке выдали пачку сотенных толщиной в лодыжку. Принялся я отдыхать и бездельничать, но месяца через два заскучал без дела — и вспомнил про Ханта. Прошелся по Мэйн-стрит, насчитал там с полдюжины киношёк, тихо отдающих концы под ударами телевидения, и выбрал среди них некое заведение, где мелькали дамские шляпки: возможно, удачное расположение между кондитерской и парикмахерским салоном помогло ему сохранить кой-какую клиентуру. Владелец, некто Смит-Ковалик, для виду покочевряжился, но в конце концов уступил мне свое святилище целлулоидного Молоха чуть дороже «Понтиака» выпуска 72 года, но намного дешевле трехдюймовой базуки.
Через месяц я получил от Ханта партию шедевров его научного искусства — и началось... Первыми жертвами пали представительницы противного пола. Выходили они после сеанса растроганные и прослезившиеся, с полными ридикюлями неумеренных восторгов. Естественно, на следующий день в зале перебывали все подруги пострадавших, потом их мамаши, а к концу недели — и благоверные муженьки, с мясом оторванные от покерных столов. Через месяц в городе снова вошли в моду стетсоновские шляпы, пояса-патронташи и никелированные револьверы калибром с полкулака. Я нанял сменного киномеханика и крутил волшебные ленты до изнеможения, пока с них не начинала сыпаться эмульсия, так что к концу смены ее приходилось выметать волосяной щеткой. Джимми Хант время от времени присылал очередную дозу своего киногиптонического зелья, я добросовестно перечислял в банк его долю, и все шло чинно-благородно. Через пару месяцев я вернул долг нью-йоркскому приятелю, а мой счет в местном капище Маммоны достиг такой величины, что начальник полиции начал здороваться со мной на улице. Я обзавелся японскими электронными часами, черной квакерской