Как бы то ни было, но к 1937 году в его письмах жене уже явно чувствовалось — сидеть придется весь срок, все 10 лет. А жена была не первой и моложе его на 15 лет. И осталась с 4-х летним ребенком на руках.
Как же тяжело понимать мотивы поступков этих «благородий» из дворян таким, как я, потомственным пролетариям!
Потомственные пролетарии, чтобы вы сами решили насчет молодой жены с малолетним ребенком, если бы получили в 53 года по приговору «десятку», если бы любили жену и своего ребенка?
Мне очень интересно знать это. Напишите обязательно в комментариях.
Отношения осужденных «политических» с их оставшимися на свободе женами — еще одна загадка эпохи. Мы сегодня знаем, что уже после ареста мужей начинались проблемы для их близких. Жен увольняли с работы, выселяли из квартир, детям наличие в анкете осужденного отца серьезно осложняло жизнь. Пошел вал разводов и заявлений: «Не считаю моего папу-вредителя своим отцом». Страшное время. Прямо ужас — какое страшное.
Но вот голова профессора Вангенгейма ничего этого не понимала. Она не только сама не предложила жене… Стоп. В такой ситуации мужчина не должен женщине предлагать выбор. Предлагать выбор в такой ситуации (разводиться или нет) — это подлость по отношению к женщине. Мужчина обязан настоять на разводе. Сам.
Вместо этого, вроде бы логичного шага любящего мужа и отца в реалиях тех лет, Вангенгейм, находясь в заключении, начинает свою 4-летнюю дочурку… готовить к школе. Отправляет домой по несколько писем в месяц специально для дочери, рисует в них ягодки-грибочки, объясняет, как они растут, гербарий для дочери собирает, чтобы она знала, как разная травка выглядит, объясняет явления природы и т. п..
Папа сильно доченьку любит! Папа хочет, чтобы она о нем не забывала и тоже любила. А мама же у доченьки — дурочка, она сама развитием ребенка не занимается, поэтому папе, страдающему на каторжной должности библиотекаря, приходится из тюрьмы самому заниматься развитием ребенка.
Да, конечно, поздний ребенок, любимая дочурка… Но, пардон, как мне не хочется выглядеть циником, но это не любовь к дочери. Это боязнь того, что жена может бросить получившего приличный срок сидельца, стремление сделать всё возможное, чтобы привязать ее к себе с помощью ребенка. Да и не о жене он думал, а о том, что она после развода не будет отправлять ему на зону посылки.
Либо — другой вариант: никто в те времена не третировал семьи «врагов народа», если члены семьи не были вовлечены в преступную деятельность мужей. «Сын за отца не отвечает». Жены и дочери тоже. И тогда профессор Вангенгейм не выглядит подлецом, который удерживал с помощью дочери жену от развода, если он точно знал, что на жизни близких его биография никак не скажется.
И ведь, действительно… Снова обратимся к книге о нашем герое:
«После ареста мужа Варвара Ивановна осталась единственной кормилицей большого семейства (младшая сестра, которая училась в техникуме, старый отец, маленькая дочь, а еще приходилось помогать сестрам и брату, жившим в деревне, обремененным многочисленными детьми, ну и, конечно, посылать продуктовые посылки и деньги на Соловки), поэтому приходилось очень много работать».
Вот она — каторга. Без всякого ареста и лагеря. Муженек-то, по сравнению с женой, жил как кум королю на Соловках. Но не спешите, дальше:
«Тем не менее, Варвара Ивановна поступила на вечернее отделение географического факультета Московского педагогического института и успешно его окончила к 1938 году. После закрытия школы №40 она преподавала географию в старших классах московских общеобразовательных школ, а во время эвакуации — в г. Магнитогорске (конец 1941–1943 гг.). И где бы она ни работала, она всюду организовывала краеведческие кружки для школьников, которые пользовались большой популярностью и высоко оценивались руководством школ, отделами народного образования и т. п. (об этом можно судить по многочисленным почетным грамотам)».
Помните мерзкий фильмец «Завтра была война»? Инженера только арестовали, а у его дочери-старшеклассницы начались такие проблемы, что девчонка дошла до самоубийства. Так это уже накануне войны, когда волна «Большого террора» спала.
А тут — как раз в разгар его. По Москве стаями носятся «воронки», в которых сидят звероящеры-чекисты, хватают десятками тысяч ни в чем не повинных людей и расстреливают их на Бутовском полигоне. Жена же осужденного по «политической» статье спокойно учится в педагогическом институте, заканчивает его и идет преподавать в школу. Пока учится в институте, переписывается с осужденным мужем, шлет ему посылки, ходит с ходатайствами, добиваясь его реабилитации. Как она проскочила между шестеренок молоха «Большого террора»?
Так и этого мало. Пока Варвара Ивановна училась в пединституте, до 1938 года, до закрытия школы №40, она работала … директором этой школы. Жена «врага народа». В период «Большого террора». В 1946 году была награждена медалью «За доблестный труд в Великой отечественной войне 1941–1945 гг.». В 1949 году стала кавалером ордена Ленина. Жена «врага народа».
Это с каким героизмом жена А. Ф. Вангенгейма преподавала детям географию и вела краеведческий кружок, если ее за это орденом Ленина наградили?! Да еще с таким анкетным пятном — расстрелянный за «контрреволюцию» муж.
Давайте так определимся, если профессор Вангенгейм жил в то время и в той стране, по которой в 30-е годы катилось кровавое колесо «Большого террора», то он являлся эгоистичным подонком, держащимся за свою жену, как за источник «подогрева» в тюрьме, наплевавший на то, что губит и ее жизнь, и жизнь своей дочери.
Если же судьба профессора никоим образом не сказывалась на жене и дочери, как это видно из биографии Варвары Ивановны, то… в той реальности страшным 37–38 гг. элементарно не находится места. 37–38 годы, как мы их знаем, присобачены к настоящей истории СССР из какого-то другого, полностью фантастического мира.
Предвижу и предупреждаю вопрос насчет возможного развода наших супругов. Не разводились. В письмах на это нет даже намека, за дочерью сохранилась отцовская фамилия.
Вот так в припадке антисталинского и антикоммунистического безумия те, кто пытался сделать иконами «безвинно пострадавших», поместив их в выдуманный мир сталинских ужасов, на иконах изобразили эгоистичных подонков, не думающих даже о своих близких.
«Холодное лето 53-го» — еще один антисталинский пасквиль. Фильм выявляет подонками семью репрессированного (в исполнении актера А. Папанова) — пока глава семьи сидел в лагере, жена и сын отказались от него. Предали. Извините, но это какая-то мораль навыворот. Здесь подонок как раз герой Пананова, если он сам, чтобы предотвратить малейшую угрозу для близких, не порвал с семьей. Не предлагать жене и сыну отказаться от него, а самому заявление написать: знать вас не желаю, ничего общего с вами иметь не хочу.
Впрочем, весь антисталинизм — это мораль навыворот. Мораль подонков…
В октябре 1937 года страдальцев из Соловецкой каторги повезли на расстрел. Биографы Вангенгейма приводят описание перевозки по книге Ю. И. Чиркова:
«В конце октября неожиданно выгнали всех обитателей открытых камер (открытая камере — это такая камера из которой можно было ходить в лес собирать грибы и ягоды — авт.) кремля на генеральную проверку. На проверке зачитали огромный список — несколько сотен фамилий — отправляемых в этап. Срок подготовки — два часа. Сбор на этой же площади. Началась ужасная суета. Одни бежали укладывать вещи, другие — прощаться со знакомыми. Через два часа большая часть этапируемых уже стояла с вещами… В рядах проходящих мелькнуло лицо профессора Флоренского… Вангенгейм (в черном пальто и пыжиковой шапке). Увидели меня. Кивают головами, а руки заняты чемоданами…».
Я представляю, как выглядела эта колона зэков. Пальто, пыжиковые шапки, в руках чемоданы. Не хватает только носильщиков. Ни дать, ни взять — члены обкома собрались в отпуск в Сочи.
У Чиркова есть продолжение:
«Это был уже второй этап из Соловков, названный „большим“… Прошел страшный слух, будто второй этап был утоплен в море».
Жаль, что я не художник. Обязательно нарисовал бы это — эпическое по своей трагичности полотно. Серые волны студеного моря под низким серым северным небом. И на волнах, до горизонта — чемоданы и пыжиковые шапки. Назвал бы просто — «Второй Соловецкий этап».
В последний раз голову профессора в пыжиковой шапке и видели. Жена перестала получать от него письма и забеспокоилась, как повествуют нам биографы Вангенгейма:
«На запрос Варвары Ивановны о судьбе мужа 28 июня 1939 г. ей ответили из Прокуратуры СССР: А. Ф. Вангенгейм жив, работает, в 1937 г. его дело было рассмотрено особой тройкой Ленинградской области и его снова осудили на 10 лет без учета прежнего срока, из Соловков перевели в дальние лагеря без права переписки».
Деятели из «Мемориала», видимо, считают жену профессора конченной дурочкой. Разумеется, директорами школ только дурочек назначали. Её мужа арестовало ОГПУ, осудило ОГПУ, содержался он в тюрьме НКВД, но запросы она слала прокурору. Совсем, дамочка, запуталась. Так мало того, что дурочка, еще и обманщица. По версии «Мемориала», конечно, который представляет в своих экспозициях такое письмо за подписью В. И. Кургузовой:
Да, дурочка, конечно. Свой адрес в заявлении наркому НКВД указала: «Москва. Дукучаев пер.». Директор школы, учится заочно в педагогическом институте, а название улицы, на которой живет (Докучаев переулок), пишет в заявлении наркому с ошибкой.
Еще и дочь Варвары Ивановны передала «Мемориалу» письма отца с Соловков, последнее датировано 19 сентября 1937 года. В заявлении — август. Обманула Берию.
Наконец, как это заявление оказалось у «Мемориала»? Нашли в архивах НКВД? Где тогда на нем входящий номер и резолюция, да хоть какая-то отметка о принятии его в работу? Ладно, допустим, что сотрудник НКВД без всяких отметок его в папку бросил, но как это заявление вообще можно было обнаружить в архиве? Его сотрудник НКВД бросил в папку с грифом «Особо ценный исторический документ. Хранить вечно»? Это же обычная переписка, заявления и обращения граждан, с очень ограниченным сроком их хранения, иначе никаких архивов не хватит для такой макулатуры. Сейчас они хранятся 3 года. При Берии — вечно?