После этого дня Тенишев сам стал избегать встреч с ней, словно вступил в странную борьбу с собой. Тянуло зайти в ее комнату, столкнуться как бы случайно где-нибудь в коридоре или на улице – и несколько раз он видел Галю издалека, но тупая боль сидела в нем, не отпуская, и пересилить эту боль и досаду не удавалось. Если Галя была не одна, Тенишев даже ощущал непонятное удовлетворение, словно убеждался в том, о чем ему рассказал кто-то посторонний. Было в этом что-то похожее на слежку за близким человеком после сплетни, в которую, конечно же, не веришь, но она притягивает, утомляет, делая всех окружающих опостылевшими и до конца чужими.
Она пришла сама, когда он сидел в библиотеке, подсела к нему.
– Что-то случилось? – она заглянула, наклонившись, в глаза.
– Нет, а что?
Он сам понимал, что хочет так же спросить себя, и от этого вопроса уже ясная злость начала подниматься в нем молчанием.
– Ты какой-то странный в последнее время. Хмурый, как лишний человек.
Наверное, ей хотелось, чтобы он ответил привычно шутливо.
– Нет, почему лишний. Сам по себе – разве лишний?
– Сам по себе? А я?
– И ты сама по себе.
– Что с тобой, почему ты злишься?
– Да нет, со мной все в порядке, просто не хочу тебе портить жизнь. Повседневную. Столько радостей вокруг.
Тенишеву не нравилось, как он говорит, он казался себе чужим, но не мог пересилить себя, и это лишь усиливало тупое раздражение, запекшееся где-то в груди.
– Ладно, оставь меня одного. – Он услышал проскользнувшую просящую, миролюбивую интонацию и неожиданно добавил: – Продолжай веселиться.
– Веселиться?
Она смотрела широко открытыми глазами, и Тенишев ясно почувствовал, что она действительно ничего не понимает, но все равно не мог уже остановиться.
– Да, веселиться, просто жить. А я пока посижу здесь.
Галя встала и медленно пошла к выходу. Хотелось догнать ее, сказать, что пошутил, но словно держал его кто-то, оставляя возможность лишь провожать ее взглядом.
Потом он шлялся по улицам, заходя в какие-то кафе, выпивая то водки, то кофе, то вина, но не пьянел, и тягостное настроение не покидало его. Смотрел на людей, и все казались ему играющими свои неестественные роли. Было странное ощущение, что эти люди живут под чужими именами, а свои настоящие оставили где-то в другой, далекой жизни. Поднимаясь по лестнице в общежитии, он посмотрел на пролет, ведущий к ее комнате, и все-таки не поднялся туда.
Постепенно, со временем, они опять стали встречаться и так же целовались, и он оставался у нее в комнате, если соседки ночевали в другом месте. Но это уже походило на обычную студенческую связь – парой, и Тенишев с удивлением заметил, что таких пар в общежитии много: ну вот, сошлись, а почему бы и нет, и они ничем от других не отличаются. Они так же шутливо разговаривали, но уже не было в интонациях прежней искренности и открытости: все слова окрашивались одинаковой игривостью и притворством, которое чувствовали оба.
Тенишев стал видеть ее в компаниях незнакомых людей. Однажды увидел в кафе – сидящий рядом с ней мужчина с актерской внешностью положил руку на спинку ее стула и, когда за столом смеялись, незаметно поглаживал ее плечо. Галя обернулась и встретилась взглядом с Тенишевым. Он выпил у стойки рюмку водки и быстро вышел.
Сейчас Галя смотрела на него, и глаза живо и озорно блестели. Накрытая пледом, который сжимала кулаками у подбородка, она казалась совсем маленькой.
– Ты похожа на куколку. Неваляшку, – сказал он.
– А ты на ваньку-встаньку.
– Да. Это одно и то же. Говорят, что люди похожи на зверей, а видишь, можно сказать, что каждый похож на игрушку.
– Ты сейчас продолжишь: в руках судьбы.
– Да, в руках судьбы. Ты всегда читала мои мысли. И ты сейчас скажешь: что ж, забавное чтение.
– Интересное.
Тенишев понял, что они уже заводят друг друга. А ведь когда-то было счастье одинаковых чувств, общего взгляда, который превратился сейчас в насмешливое наблюдение друг за другом. Стало стыдно за то, что он затеял. Неожиданно для себя придумав эту встречу Дани с Галей – так когда-то приводили гимназистов в номера, – Тенишев, наверное, пытался предстать перед ней настолько ничтожным, чтобы их отношения наконец прекратились. Странно, но он почти ненавидел сейчас Даню за то, что тот согласился участвовать в глупом спектакле.
– Интереснее всего то, что у меня в комнате сидит Даня, которого я привел к тебе на свидание. Я пришел испросить, так сказать, твоего согласия, – неожиданно для себя сказал он.
Галя улыбнулась.
– Шутка?
– Да мы и шутим-то всегда серьезно. Я правду говорю, не сейчас придумал. Мы и шли сюда так решительно. Хотел бы я увидеть нас со стороны и знать при этом, с какой целью вышагивают эти двое, – я бы умер со смеху. Жалко, что один из них был я.
– Жалко. Ты серьезно?
– Ты хочешь, чтобы я все время шутил?
– Мог бы просто прийти и сказать, что не хочешь больше меня знать.
– А ты этого ждала?
– Уже все равно. Не решался без этой остроумной выходки?
Тенишев зло усмехнулся:
– Не помню. Смеясь, расстаюсь со своим прошлым. Ладно, я пойду.
– Подожди. – Галя отложила книгу и поднялась с кровати. – Хочется, чтоб ты запомнил свою глупость. Я пойду к этому мальчику. А ты погуляешь в своем парке и будешь представлять, что у нас там происходит.
– Не надо.
– А ты себе говорил: «Не надо»? Когда вы шли сюда? А он тебе не говорил? Я так и знала, что он намекнет тебе на твои «бездны»! Смешно.
Тенишев смотрел на нее, ошеломленный, ему хотелось ее помощи и понимания, но видно было, что она уже решилась на безжалостную расправу, и остановить ее невозможно. Он вздохнул, оборачиваясь к двери:
– Ох, не гожусь я на такие роли. Ухожу. Ты права, действительно в парк пойду. Один.
– Вот-вот, один. Убегай. И его бросай – на меня.
– Спасибо. Пока.
Даня встретил его испуганным взглядом:
– Поссорились? Пошли, я извинюсь, объясню – ты что, все сказал ей?
– Конечно. Подожди, она и сама придет. Что хочешь, то и говори. Я один хочу побыть. Позвоню потом.
Тенишев поспешил выйти, чтобы Даня не успел опомниться.
В коридоре он замедлил шаги, еще надеясь встретить Галю. Но открылся лифт, он вошел и нажал кнопку первого этажа. И вправду казалось, что он убегает.
Тенишев быстро добрался до парка и уже медленным шагом вошел в ворота, будто здесь ожидало спасение. Ощущение, что весь лишний груз жизни нес он сейчас на своих плечах, превращало этот день в подобие сна – и казалось, так близка возможность очнуться.
«Нет, не гожусь я на роль человека», – подумал он откуда-то всплывшие слова. Он хотел иметь друга, хотел любить какую-то несуществующую Галю, которая скрывалась под маской Гали настоящей. Почему и то и другое оказывалось невозможным? Только в полном одиночестве он понимал свои чувства, которые умирали, встречаясь с чувствами непохожих на него людей. Похожих на него нет. Притворство невозможно.
Тенишев подумал, что вся жизнь состоит из ситуаций, подобных сегодняшней. Никогда не верилось, что он является их участником, как не верилось никогда по-настоящему, что он живет на самом деле.
Во всем, что произошло, Тенишева поразила не глупость соткавшейся вдруг ситуации, не завораживающая странность действий – ведь никто не знал, ни он, ни Даня, дойдут ли они до общежития или, рассмеявшись, повернут назад, хотя бы в этот же парк. Его ошеломила простая мысль, что он не будет никогда и никем понят. И поэтому никто и никогда не будет знать его настоящего, того Тенишева, знает которого только он сам. Настоящим быть невозможно. Он вдруг с ужасом об этом подумал, как будто внезапно понял свою неизлечимую и вечную болезнь.
Тенишев вспомнил, как писал родителям письма. Они ждали от него «весточки» – жив, здоров. Можно было и не писать этих писем, ведь он часто приезжал домой. Но он увлекался, и письма, за исключением первых и последних строк, где он сообщал необходимые для родителей сведения, напоминали скорее страницы дневника. Он писал о жизни, о людях, о своих переживаниях и сомнениях… В ответных письмах родители просили приехать поскорее, при встрече стеснялись, отводили глаза, и это было похоже на то, будто они знали о каком-то странном и тяжком его грехе, тайной болезни, излечить которую они не в силах.
Переписка прекратилась сама собой: то ли Тенишев успел высказаться, то ли уловил страх родителей и снял с их плеч лишнюю ношу, притворившись обычным молодым человеком, их сыном.
9
В кафе, кроме Тенишева, никого не было. Только за стойкой, негромко переговариваясь, шелестели невидимыми бумагами два человека. Один из них, официант, поймав взгляд Тенишева, подошел к столику.
– Вообще-то мы не работаем, я и табличку на дверь уже повесил.
– Вы не сказали.
– Да мы поняли, что вы приезжий, ладно, думаем, пусть посидит, если недолго.
– А что, уже долго? – Тенишев почему-то оглянулся на пустые столики.
– Да уж. Как-то странно вы выглядите, мы не стали беспокоить. Сидит человек, мы отчет подбиваем. У каждого свое.
– Да, у каждого свое. Я вот хотел друга повидать, а он уехал далеко и навсегда.
Тенишев сразу пожалел, что это сказал. Словно проговорился. Он боялся, что сейчас завяжется долгий разговор. Но официанта ждали дела. Он оглянулся и понимающе подмигнул:
– Ничего. Значит – решился. Я думаю, там ему будет не хуже, чем здесь.
Тенишев молча пожал плечами – «наверное».
– Может, еще чего принести?
– Ну, если можно, то еще коньяку. С кофе.
– Закусывать надо, – улыбнулся официант.
– Это я сделаю дома.
– Ладно. Только до дома еще добраться надо.
– Доберусь. Спасибо за понимание. – Тенишев с улыбкой кивнул.
Покручивая рюмку, он думал о странности этого дня. Короткий разговор с официантом заставил Тенишева с удивлением взглянуть на себя со стороны. Он пьян? Вряд ли: небольшие обжигающие глотки коньяка оставались лишь привкусом на губах. Так что же происходит с ним? Целый день он вспоминает и вспоминает свою жизнь, как старик или как человек, вдруг оказавший