«Надо сорвать маску с легенды о национальном единстве сербов, хорватов и словенцев, которой великодержавная сербская буржуазия пользуется, как орудием национального угнетения. Ни один коммунист не должен, хотя бы косвенно, помогать успеху этой легенды (путем разговоров о естественном процессе слияния в результате экономического развития)»[88].
Лебский Максим Александрович,
российский историк, публицист
Аннотация. В статье рассматриваются вопросы выработки и осуществления политики Третьего Коммунистического Интернационала и входящих в него коммунистических и рабочих партий по вопросу отношения к политике Югославского королевства. Особое внимание уделяется стратегии и тактике Коминтерна в предвоенный и военные периоды 1939–1945 гг., показываются особенности подходов к решению национального вопроса в регионе и формированию антифашистского фронта.
Ключевые слова: Югославское Королевство, Коминтерн, СССР, Сталин, Тито, национальный вопрос, Югославская Федерация.
Балканское направление занимало периферийное место в стратегии Третьего коммунистического интернационала в начале 1920-х гг., уступая по важности Германии и другим европейским странам (Италия и Польша). Однако после поражений революционных движений и стабилизации капитализма в Западной Европе, очаг революционной активности перемещается на Бакланы. Именно с этим регионом теоретики Коминтерна связывали перспективы революционного движения в Европе. Распад Австро-Венгрии сопровождался балканизацией Юго-Восточной Европы – созданием национальных государств южнославянских и других народов, которые стали новым источником политической напряженности на Балканах. В рамках небольшой обзорной статьи я постараюсь проанализировать формирование политики Коминтерна в отношении национальных движений Югославии за период 1920–1936 гг.
Среди важных исследований о политике Коминтерна на Балканах стоит назвать монографию А.А. Улуняна «Коминтерн и геополитика. Балканский рубеж 1919–1938 гг.»[89], в которой автор рассматривает деятельность Третьего интернационала с точки зрения геополитики, что на мой взгляд является явным анахронизмом. Улунян пытается сопоставить немецкую и советскую школу геополитики, концентрируясь на Балканах как на регионе, олицетворяющим «фронтир», т. е. своеобразный рубеж в политических концепциях геополитических направлений разных стран.
Важно напомнить, что геополитика – это учение о том, что внешняя политика каждой страны определяется ее физической и экономической географией. Однако, в политике Коминтерна переплетались две важных целей – мировая революция и внешнеполитические интересы Советского Союза. Зачастую они отождествлялись, но было бы явным упрощением тезис о том, что идеология мировой революции была с самого начала существования СССР лишь инструментом реализации его геополитических задач. Дело обстоит куда сложнее – СССР пытался маневрировать в послевоенных 1920-х гг., пытаясь нащупать слабые точки в архитектуре Версальской системы. Улунян уделяет слабое внимание внутренней специфики рассматриваемых стран и конкретной деятельности Коминтерна, стараясь рассматривать регион в целом, что не позволяет читателю понять, чем, например, отличалась политика штаба мировой революции в Болгарии от Югославии или Греции.
Еще одна важная работа принадлежит российскому слависту Сергею Романенко – «Между пролетарским интернационализмом" и "славянским братством»[90]. Исследование Романенко носит фундаментальный характер и охватывает практически весь период взаимоотношений Югославии и СССР. Большое внимание автор уделяет изучению деятельности Коминтерна в Югославии в 1920-30-х гг., демонстрируя развитие противоречий между НКИД и Третьим интернационалом, которые зачастую мешали друг другу. Это важный аргумент в пользу тезиса о том, что полное подчинение Коминтерна внешнеполитическим интересам СССР произошло не сразу в начале 1920-х гг., а было параллельно политической централизации в ВКП (б) и утверждению единоличной власти И.В. Сталина. Достоинство работы Романенко также состоит в том, что он приводит в своей книге интересные отрывки из документов посольства Великобритании в Королевстве сербов, хорватов и словенцев, где содержатся оценки советско-югославских отношений[91]. Таким образом мы можем узнать не только бинарное восприятие – советский политический режим/югославская монархия – но и взглянуть на конфликт со стороны великой державы.
В 2000–2003 гг. вышел двухтомник «Национальный вопрос на Балканах через призму мировой революции»[92], который содержит множество документов Балканской коммунистической федерации, Югославской комиссии ИККИ и других организаций, участвующих в выработке и реализации политики Коминтерна на Балканах. Однако данный сборник не включает в себя документы конца 1920-х – начала 1930-х гг. Не в полном составе, но недостающие документы представлены в оцифрованном архиве Коминтерна[93].
Чем нам может быть интересен полузабытый сюжет, связанный с политикой Коминтерна относительно национальных движений Югославии? Базируясь на концепции революционного экспансионизма, Третий интернационал в отношении западноевропейских стран делал основную ставку на революционное движение пролетариата. Исключением были Балканы, где тесно сплелись национальные, конфессиональные и социальные противоречия. На частном югославском примере, мы сможем лучше понять стратегию Коминтерна в национальном вопросе на рубеже 1920-30-х гг. и характер взаимоотношений Третьего Интернационала с Коммунистической партией Югославии.
Политическая философия большевизма рассматривала западные страны через призму классовости, а полуколониальные страны Востока (Турция и Персия и др.) и мусульманские регионы России (Северный Кавказ, Татарстан) через призму этничности. Это обуславливалось степенью социально-экономического развития и размытостью восточных обществ, где не существовало индустриальных классов в современном смысле, а превалировали зачастую клановые, религиозные и иные групповые интересы. В силу слабой структурированности восточных обществ и желания большевиков найти союзников против империалистических стран, большевики обращались не к восточному пролетариату, а к «народам востока». Даже в известном документе «Ко всем трудящимся мусульманам России и Востока», несмотря на его название, содержится призыв к мусульманским народам не бороться против собственных феодалов, а восстать именно против «империалистического запада»: «Мусульмане Востока, персы и турки, арабы и индусы, все те, головами и имуществом которых, свободой и родиной которых сотни лет торговали алчные хищники Европы, все те, страны которых хотят поделить начавшие войну грабители! <…> Свергайте же этих хищников и поработителей ваших стран. Теперь, когда война и разруха растаптывают устои старого мира, когда весь мир выдает негодованием против империалистов-захватчиков, когда всякая искра возмущения превращается в мощное пламя революции, когда далее индийские мусульмане, загнанные и замученные чужеземным игом, подымают восстание против своих поработителей, – теперь молчать нельзя. Не теряйте же времени и сбрасывайте с плеч вековых захватчиков ваших земель!»[94]. В этом контексте совершенно закономерно, что именно в советскому Баку 1920 г. прошел съезд народов Востока.
Балканы занимали серединное положение в политическом пространстве Европы, выступая промежуточным звеном – интерлендом – между Востоком и Западом. Г. Зиновьев говорил: «По своему географическому и экономическому положению балканско-дунайские страны давно уже были втянуты в сферу интересов империалистических государств. Стремление царско-капиталистической России к Средиземному морю, империалистической Австрии и Германии, к берегам Эгейского моря, к Малой Азии и Месопотамии, борьба Англии, Франции и Италии за преобладание на Средиземном море, в Египте, на Месопотамии, – всё это встречалось и переплеталось на Балканском полуострове, являвшимся центральным узлом дорог к югу и к Ближнему и к Дальнему Востоку…”[95].
В первой половине 1920-х гг. Болгария рассматривалась Коминтерном в качестве наиболее перспективной страны с точки зрения развития революционного процесса на Балканах. Однако поражение коммунистического восстания 1923 г., заставило руководство Коминтерна искать новое слабое звено на южном крыле Версальской системы, вырвав которое можно было бы разрушить «санитарный кордон», выстроенный вокруг Советской России. С середины 1920-х гг. таким слабым звеном становится Югославия – страна, созданная из осколков Австро-Венгерской, Османской империй и раздираемая противоречиями между сербами, хорватами, словенцами, македонцами и другими народами[96]. По мысли руководителей Третьего интернационала, сербская буржуазия благодаря поддержке империалистических стран Антанты силой присоединила к Сербии хорватов и словенцев, навязав им свою гегемонию. Королевство СХС – это детище империалистической войны, и соответственно в рамках данного государства национальный вопрос может быть решен только революционным путем.
Хотя на деле Государство сербов, хорватов и словенцев, возникшее на территории Австро-Венгрии в октябре 1918 г., под влиянием внутреннего кризиса и осложнения внешнеполитической ситуации вынуждено было самостоятельно обратиться за военной помощью к Сербии. Отступающие части австрийской армии взрывали железнодорожные пути и занимались мародерством, на территории нового государства действовало большое количество отрядов из вооруженных крестьян и дезертиров, т. н. «зеленые кадары» (зеленые отряды). «Зеленые кадары» включали в себя несколько десяткой тысяч дезертировавших из австрийской армии хорватских и сербских крестьян, которые вернувшись на родину, стали жечь усадьбы и реквизировать собственность господ[97]. Власти вновь образованного государства СХС не обладали собственной армией, что стало ключевым фактором для разрастания внутреннего политического кризиса. Государство СХС в условиях обострения продовольственного кризиса захлестнули забастовки и акции протеста[98].
Фото 16. Анте Трумбич – один из лидеров Югославянского комитета.
Распадом Австро-Венгрии воспользовалась Италия, оккупировавшая к концу ноября 1918 г. порты Истрии и Далмации – Триест, Пула, Риека, Сплит, Дубровник, Котор[99]. В декабре того же года было объявлено о создании Королевства сербов, хорватов и словенцев. Сербия, получившая независимость гораздо раньше в 1878 г., уже обладала выстроенной политической системой и потрёпанной, но овеянной славой армией. Таким образом, создание первой Югославии на базе Сербии было закономерным результатом Первой мировой войны и разрушения Австро-Венгрии. К этому стремились не только сербские политики, но и значительная часть хорватов и словенцев. Например, член Югославянского комитета, хорват Анте Трумбич говорил в декабре 1918 г.: «Для меня существует только одна директива – одно государство, основанное демократических принципах свободы и равноправия. Это наша аксиома. С этой позиции нужно вести бороться со всеми тенденциями, ведущими к племенному партикуляризму. Наше единство должно стать синтезом народной целостности, в котором должны слиться все народные достижения и особенности… Мы – народ, у которого три имени, три веры, три знамени, но независимо от этого нас не трое, как как ни имя, ни вера, ни знамя – это не народ. Народ – это душа, а она у нас одна»[100].
Один из основателей Коммунистической партии Югославии Сима Маркович писал: «Сербов, кроатов (старое наименование хорватов – прим. М.Л.) и словенцев можно рассматривать, как три ветви одной народности; но в одном государстве они были объединены впервые в истории. Веками жили они раздельно, в совершенно различных социальных, экономических, политических и культурных условиях, что создало ряд существенных отличий между ними. Несмотря на это, в дни объединения энтузиазм был настолько единодушным, что он передался даже рабочему классу провинций, раньше находившихся под властью австро-венгерского империализма. Национальное государство в период своего возникновения обладало довольно большой притягательной силой и заманчивостью даже в глазах рабочих тех областей, которые до того времени жили под национальным гнетом»[101].
Но единство южных славян базировалось на наличие более сильного и опасного противника – ненависть южных славян к «швабам» и желто-черной империи была самым сильным скрепляющим звеном югославизма. Сима Маркович говорил в Учредительном собрании: «Государство сербов, хорватов и словенцев является одним из вторичных продуктов мировой войны. Однако словенцы и хорваты с энтузиазмом подошли к объединению с Сербией, но не потому, что они знали, что они один и тот же народ с сербами, а потому, что объединение означало для них освобождение от ненавистной, деспотической и реакционной Австро-венгерской монархии»[102].
Как только внешняя угроза отошла на второй план, на первый план вышли внутренние противоречия, связанные со столкновением национальных проектов сербов и хорватов, претендовавших на одну и ту же территорию – Босния, Далмация и другие районы. Нарастали и социальные противоречия в новом южнославянском государстве. Молодые боснийские сербы, ждавшие сербскую армию как освободителей, с удивлением для себя обнаружили, что одного национального объединения для экономического процветания недостаточно. Послевоенная Югославия была истерзана мировой войной, что усугублялось аграрным характером экономики страны. Это стало питательной средой для развития рабочих забастовок среди малочисленного пролетариата и студенческого движения. Вот что вспоминал о своей учебе в Сараево в начале 1920-х гг., коммунист Родолюб Чолакович, будущий министр образования ФНРЮ: «Домой я возвратился поздно и за день насмотрелся разных сцен. Вот скачет по главной улице конный эскадрон в касках. Перед гостиницей «Европа» сидят господа. Завидев всадников, они вскакивают, восторженно аплодируют и кричат: «Да здравствует армия!». Дамы бросают цветы с балкона, а командир эскадрона, избоченясь в седле, сладко улыбается и посылает им воздушные поцелуи. Но не проехав и двадцати метров, он набрасывается на труппу рабочих, мирно и спокойно выходящих с боковой улицы на главную. Слышу, как сейчас, его визгливый голос: «Дави скотину!». Рабочие возмущены и кричат: «Долой армию!»– а господа и зеваки, сидевшие в то время у гостиницы, продолжают вопить: «Да здравствует армия!»»[103].
Национальная политика Коминтерна базировалась на тезисе о праве наций на самоопределение вплоть до отделения и создания независимого государства. Ведущим теоретиком по национальному вопросу в большевистской партии был И.В. Сталин. Его перу принадлежит известная брошюра «Марксизм и национальный вопрос», где дано ставшее классическим для советской науки определение нации.
В периоде 1921–1928 гг. проблемами Югославии занималась Югославская комиссия, на которой периодический выступал лично Сталин. Особенно интересна его дискуссия 1925 г. с югославским коммунистом Семичем (псевдоним С. Марковича), в которой Сталин высказал свои принципиальные суждения о перспективах югославского государства. Однако прежде, чем коснуться позиции Сталина, важно охарактеризовать взгляды самого Марковича с опорой на его книгу «Национальный вопрос в свете марксизма»[104]. Книга Марковича в своей теоретической части во многом является расширенным пересказом упомянутой выше работы Сталина. Например, текст Сталина: «Судьбы национального движения, в существе своем буржуазного, естественно связаны с судьбой буржуазии. Окончательное падение национального движения возможно лишь с падением буржуазии. Только в царстве социализма может быть установлен полный мир. Но довести национальную борьбу до минимума, подорвать ее в корне, сделать ее максимально безвредной для пролетариата – возможно и в рамках капитализма»[105].
Текст Марковича: «Рабочий класс осознает, что национальная борьба исчезнет в социалистическом обществе, но в высших интересах рабочего класса, чтобы национальная борьба в рамках капиталистического общества была сведена по крайней мере к минимуму. Буржуазия – это класс, который сознательно, своим планом и работой разжигает и питает национальную борьбу, чтобы разделить рабочих разных наций и разрушить объединенный интернациональный классовый фронт пролетариата»[106].
Также, как и Сталин, Маркович рассматривает национальные противоречия как борьбу между буржуазией разных регионов, применительно к Югославии – между сербской, хорватской и словенской буржуазией. Сербская буржуазия понесла серьезные потери во время Мировой войны, в результате чего в новом государстве она установила жесткий централизм, чтобы компенсировать свою экономическую отсталость. Ни одна из национальных организаций не настаивает на отделении от Югославии, так как более развитой хорватской и словенской буржуазии выгодно иметь доступ к рынку на всей территории Югославии. Также, как и Сталин в свой ранней работе, Маркович не считает национальный вопрос выражением крестьянского движения, рассматривая проблему лишь через призму отношений крупной буржуазии и пролетариата. В соответствии с этим анализом, югославский коммунист пишет, что наиболее приемлемый путь решения национального вопроса в его стране – создание автономии провинций и закрепление ее в новой конституции в ходе общей демократизации политического режима[107].
Интересно, что сам Иосиф Виссарионович поддерживает в своей книге общий принцип самоопределения наций вплоть до отделения, но применительно к конкретным народам Российский империи он занимает скорее централистские позиции. Сталин подверг критике требование национально-культурной автономии, который развивали австрийские социал-демократы. Он полагал, что национально-культурная автономия неразрывно связана с федерализмом и ведет в конечном счете к сепаратизму. Сталин не требовал отделения Польши, Литвы, Украины и Кавказа от империи, а выдвинул принцип областной автономии для данных территорий в рамках демократической России. Т. е. речь шал о простой территориальной автономии без создания каких-либо национальных институтов. Они, по мнению Сталина, могут снижать накал классовой борьбы в рамках иллюзии национального единства.
Для Сталина любое разделение пролетариата по национальному признаку (партии, профсоюзы) – реакционный шаг, препятствующей классовой борьбе: «Организуясь на основе национальности, рабочие замыкаются в национальные скорлупы, отгораживаясь друг от друга организационными перегородками. Подчеркивается не общее между рабочими, а то, чем они друг от друга отличаются. Здесь рабочий прежде всего – член своей нации: еврей, поляк и т. д. Неудивительно, что национальный федерализм в организации воспитывает в рабочих дух национальной обособленности»[108].
Однако в послеоктябрьский период Иосиф Виссарионович пересмотрел свои взгляды. Он посвятил полемике с Марковичем два выступления в Югославской комиссии[109]. Интересно, что дискуссия между ними шла на основе того, что югославский коммунист апеллировал к «раннему Сталину» против «зрелого Сталина» в национальном вопросе. Однако сам генеральный секретарь ВКП (б) говорил о том, что взгляды большевиков на национальные движения эволюционировали, в результате чего их можно разделить на два этапа: 1) дооктябрьский; 2) послеоктябрьский. В течение первого периода национальный вопрос был частью политической повестки буржуазно-демократической революции, в связи с чем основной упор делался на противоречия между буржуазией разных народов. Октябрьская революция привела к ослаблению мирового империализма и активизацию антиколониального движения на периферии: «Суть национального вопроса состоит теперь в борьбе народных масс колоний и зависимых национальностей против финансовой эксплуатации, против политического порабощения и культурного обезличения этих колоний и этих национальностей со стороны империалистической буржуазии господствующей национальности»[110]. Практическим выводом из этого тезиса стала установка о том, что теперь на стороне пролетарской революции в борьбу вовлекаются миллионы крестьян, живущих в колониях. В послеоктябрьскую эпоху Сталин рассматривает национальный вопрос через призму крестьянства. Национальные противоречия в Югославии связаны с экономической отсталостью страны и наличием нерешенного аграрного вопроса.
Фото 17. Слева: обложка книги С. Марковича «Национальный вопрос в свете марксизма» 1923 г. Справа: переиздание «еретической книги» Марковича состоялось лишь в 1985 г.
Сталин упрекает Марковича в недооценке революционных перспектив национальных движений в Югославии: «Я думаю, что в нежелании Семича принять эту формулу кроется недооценка внутренней мощи национального движения и непонимание глубоко народного, глубоко революционного характера национального движения. Это непонимание и эта недооценка представляют большую опасность, ибо они означают на практике недооценку внутренней потенциальной силы, кроющейся в движении, скажем, хорватов за национальную свободу, недооценку, чреватую серьёзными осложнениями для всей югославской компартии»[111].
Однако противоречие в мыслях Сталина состояло в том, что Хорватию или Словению нельзя было четко отнести к колониальным странам, по уровню своего экономического развития они превосходили метрополию – Сербию. Земельная реформа принципиальным путем не решила аграрный вопрос, но снизила градус социальных противоречий в деревне. Еще одним важным нюансом Югославии была смешанность и чересполосное расселение хорватов, сербов, словенцев. Маркович писал: «Однако нет сомнений в том, что почти никакая территория, даже демаркационная, не может быть однородной в национальном масштабе. В Хорватии, например, живут сербы и немцы и, возможно, словенцы; в Словении – немцы и хорваты; в Воеводине, помимо сербов живут венгры, немцы, хорваты, словаки и румыны; в Македонии, помимо сербов и болгар живут турки, арнауты (субэтнос албанцев – прим. М.Л.), куцовлахи (греческое название аромунов – М.Л.) и греки; в Боснии в основном сербы и хорваты и т. д.»[112]. Таким образом в результате реализации тезисов Сталина о создании в Югославии национально-территориальных автономий или вовсе независимых государств неизбежно возникли бы новые очаги этнического сепаратизма в виду того, что невозможно бы провести бесспорные территориальные границы между различными этническими общинами.
Принципиальная причина выше проанализированного спора заключалась в том, что Сталин видел ближайшую перспективу пролетарской революции в Югославии, в связи с чем национальные движения – важные союзник пролетариата в борьбе против великосербского политического режима. В то время как Маркович был ближе к югославской реальности, полагая, что Югославия характеризуется крайней отсталостью и компартия в несколько тысяч человек не может ставить перед собой столь нереальные задачи: «Говорить о высшей степени революционной ситуации в Юго-Славии – нелепость. Это я открыто говорю и готов это, если нужно, доказать. Товарищ из ЦК упорно настаивает на том, что ситуация в Юго-Славии в высшей степени революционна и не только там, но и во всех балканских странах. Это не соответствует действительности. У нас на Балканах чрезвычайно сложное и неустойчивое политическое и экономическое положение. Но у нас нет налицо непосредственной революционной ситуации. В политическом отношении партия оказалась полным банкротом. Коммунистическая партия в Юго-Славии не существует в качестве политического фактора»[113].
В первой статье с критикой Марковича, Сталин сделал важную оговорку о том, что право нации на самоопределение нельзя трактовать как обязательное требование, что получило распространение среди «некоторых товарищей» в отношении хорватов[114]. Однако, к сожалению, это верное замечание генерального секретаря осталось на уровне пожелания.
Тезисы Сталина были детализированы в выступлении видного функционера Коминтерна Д. Мануильского, который заявил, что единственное отличие Балкан от Западной Европы – это наличие аграрного вопроса. Мануильский мыслил крайне схематично, накладывая схему национальных проблем Российской империи на Югославию: «Сербские великодержавные властители в Юго-Славии ведут в настоящее время войну против кроатской республиканской крестьянской партии, точно также как в свое время русский царизм воевал против подготавливаемого в Польше восстания»[115]. Из этого сравнения получался вывод о том, что, как и в России национальные движения Югославии должны выступить на стороне пролетариата.
Еще более ярко выступил болгарский коммунист Г. Димитров, который заявил: «Какова должна быть наша позиция в этом вопросе (национальный вопрос в Югославии – М.Л.)? Нашими основными лозунгами и здесь должны быть, по возможности, самые радикальные: отделение, независимость всех республик, и т. д., так как необходимо поддерживать национальные конфликты. Впоследствии мы разберемся»[116]. В словах Димитрова нашел отражение основной подход Коминтерна к Югославии: не разбираться глубоко в местной специфике, а выдвигать радикальные национальные лозунги для дестабилизации политической ситуации в Югославском королевстве. Как верно отметил А.А. Улунян в своем исследовании: «Идеологизированный подход к социально-политическим и экономическим явлениям в тех или иных странах не допускал полутонов: или кризис и революция, или стабилизация, но временная (перед кризисом). Это существенно мешало проведению серьезной аналитической работы – одному из главных условий планирования геополитических схем и их реализации»[117].
Но какой должна была быть конечная цель коммунистов Югославии после создания на ее основе ряда независимых государств? По аналогии с СССР ставилась задача формирования Балканской социалистической федерации, что должно было решить основные национальные и социальные противоречия данного региона: «Исполнительный комитет Коммунистического Интернационала считал своим долгом содействовать тому, чтобы на Балканах как можно скорее была создана Балканская коммунистическая федерация. Вся история балканских войн показала, что рабочий класс и беднейшая часть крестьянства Балканского полуострова смогут избавиться от роли постоянного объекта разбойничьих нападений лишь в том случае, если, все балканские партии будут тесно объединены друг с другом в форме братской коммунистической федерации Балкан. Та же мысль зрела в широких кругах коммунистов Болгарии, Румынии, Югославии»[118]. В начале 1920 г. БКФ, состоящая из компартий Болгарии, Румынии, Югославии, Греции, стала секцией Коминтерна, поставив перед собой цель установления тесной координацией между коммунистами для взятия рабочими власти в регионе.
Идея Балканской федерации впервые была предложена сербским социалистом Светозаром Марковичем, который полагал, что задача балканских народов – путем революции добиться уничтожения всех государств, препятствующих объединению народов как свободных людей и равноправных тружеников в союз общин[119]. В начале 1900-х гг. активными сторонниками объединения балканских народов были сербские и болгарские социал-демократы. Возникновение независимой Сербии и Болгарии не привели к миру в регионе. Новые государства, освободившись от власти османов, стали предъявлять к друг другу территориальные претензии, что было неизбежным результатом столкновения двух национальных проектов – «Великой Сербии» и «Великой Болгарии». Войны 1885 г., 1913 г. стали для социалистов явным доказательством тупиковости национализма как политической парадигмы. Для решения национального вопроса предлагалась идея создания Балканской социалистической федерации[120]. Однако в отличие от Коминтерна социал-демократы предлагали создать общее государство южных славян и включить его в Балканскую федерацию: «Советская республика Югославия должна вступить в братский союз со всеми соседними народами с целью создания советской федерации балканско-дунайских стран, которая станет неотъемлемой частью международной федерации советских Республик. Эта международная федерация советских республик создаст общий союз и прочный мир между народами»[121].
Данные тезисы получили оформление в резолюции Пятого конгресса Коминтерна, в которой коммунистам Румынии, Греции, Югославии, Польши ставилась задача активной поддержки «национально-революционных движений» путем формирования в них коммунистических ячеек[122]. Коминтерн выразил поддержку созданию независимой Фракии и Македонии, решительно отвергнув автономию как путь решения национального вопроса на Балканах.
Относительно Югославии, руководство Третьего интернационала выступило резко против идей югославизма, которые определялись лишь как «маска сербского империализма», цель которой скрыть факт о том, что сербы, хорваты, словенцы представляют три отдельные нации. В этой связи КПЮ обязана была стремиться к объединению рабочего, крестьянской и национальных движений для выделения из Югославии независимой Хорватии, Словении и Македонии[123]. При этом в резолюциях Третьего интернационала содержался призыв к созданию единого фронта рабочих и крестьян всех народов Югославии для свержения югославского правительства[124]. Радикализм Коминтерна в национальном вопросе, превосходящий даже требования тех же сторонников Степана Радича, дезавуировал тактику единого фронта. В итоге, погнавшись за двумя зайцами, КПЮ не смогла преуспеть ни на одном из указанных направлений.
Национальный состав населения Югославии по переписи 1921 г.[125]
Концепция разрешения национального вопроса в Югославии, созданная Сталиным и Мануильским, имела большое значение для югославских коммунистов, учитывая тот факт, что фактически Югославская комиссия ИККИ и Балканская коммунистическая федерация разрабатывали политическую программу действий для югославской компартии. Тито впоследствии отмечал степень контроля Коминтерна над компартиями: «Исполнительный комитет вмешивался не только в утверждение программ и в политическую ориентацию некоторых секций, но и в вопросы кадров, назначение руководящих людей в некоторых партиях и подобное. Это лучше всего можно было заметить и в нашей партии, ибо в Коминтерне определялось кто будет возглавить ее»[126].
Фото 18. Фрагмент памятника члену Президиума Исполкома Коминтерна, академику АН УССР Д. З. Мануильскому. В настоящее время памятник разрушен киевскими неонацистами в феврале 2014 г. в рамках т. н. декоммунизации Украины.
Как уже выше отмечалось, Югославия, с точки зрения Москвы, выступала продуктом империалистической войны, являясь многонациональным государством, которое со дня своего существования находится в кризисе. Основу кризиса составляет нерешенные национальный и аграрный вопрос: это два полюса оси, вокруг которой вертится вся политическая жизнь Югославии[127]. Исходя из этого анализа, рабочий класс во главе с КПЮ должен проводить национальную политику, которая позволила бы постепенно приобрести доверие угнетенных наций и таким образом создать единый революционный фронт из рабочих и крестьян угнетенных наций[128].
В этом контексте совершенно логичными видятся попытки Третьего интернационала выстроить сотрудничество со Степаном Радичем, лидером Хорватской республиканской крестьянской партии. Радич приехал в СССР в июне 1924 г., где вел активные переговоры с советскими представителями. Идеология Радича была достаточно эклектичным переплетением идей крестьянской демократии и хорватского национализма. Несмотря на резкие высказывания против «сербского централизма» («…теперь никакая Югославия не существует, а есть только милитаристическая и хищническая Великая Сербия под официальным названием Королевство сербов, хорватов и словенцев»[129]) Радич прекрасно понимал, что независимая Хорватия не сможет стать полноценным субъектом международных отношений и неизбежно попадет под влияние более сильных государств, например, Италии. Поэтому он стремился к федерализации Югославии и объединению крестьянских партий Югославии, Венгрии, Румынии и Словакии ради создания Адриатическо-Дунайской федерации всех крестьянских народов от чешских гор до Адриатического моря[130]. В качестве основных методов борьбы Радич предлагал путь парламентской оппозиции в рамках легального поля.
Видимо с целью психологического давления на власти Югославии и получения помощи от СССР, ХРКП в 1924 г. вошла в Крестьянский интернационал, но стратегического сотрудничества между Радичем и коммунистами не получилось. Радич стремился не к свержению политической системы Югославского королевства, а к ее реформированию, вступив в 1925 г. в недолгую коалицию с Сербской радикальной партией[131].
Коминтерн данные маневры явно не устраивали. Э.С. Гольденштейн, сотрудник Коминтерна, после беседы с Радичем в 1924 г., дал следующую оценку хорватскому политику: «В общем должен признать, что Радич произвел на меня впечатление человека ограниченного, без широкого размаха – человека «из провинции». Думаю, однако, что при создавшемся положении мы можем и должны его использовать, тем более что он несколько раз подчеркнул, что сочувствует России и ищет связи с ней. При посредстве Радича мы можем усилить свое влияние в Хорватии, а через нее и в Югославии вообще. При наличии стремления хорватской партии к созданию балканской и даже балканско-придунайской федерации и, как этап к ней, югославянской федерации, мы можем использовать Радича и его партию в случае проведения плана объединения всех революционных организаций в Югославии и на Балканах для работы под нашим руководством»[132].
До 1925 г. Коминтерн активно подталкивал КПЮ к сотрудничеству с Радичем, однако капитуляция лидера ХРКП и его включение в правительство в качестве министра образования стало горьким разочарованием для стратегов Третьего интернационала. После 1925 г. они стали вырабатывать планы по дискредитации Радича и созданию в его партии левого крыла. Как отмечает исследователь С. Романенко: «Противоречивые и не всегда последовательно осуществляемые идеи Радича пользовались большой популярностью в Хорватии, а хорватский крестьянин вовсе не был готов воспринять «пролетарский интернационализм» в его кремлевской трактовке. «Вернуть» же его в лоно Коминтерна-Крестинтерна подобными методами также представлялось нереальным. Никакого серьезного и долгосрочного сотрудничества между столь политически разнородными силами и несовместимыми деятелями быть не могло»[133].
Активизация национальной линии в политике Коминтерна в 1924 г. была обусловлена сложными политическими комбинациями, которые были завязаны на организации нового вооруженного восстания в Болгарии. Москва опасалась, что Югославия осуществит интервенцию на болгарскую территорию с целью подавления революции. Для предотвращения этого болгарские коммунисты В. Коларов и Г. Димитров старались подтолкнуть КПЮ к союзу Радичем и македонцами в лице Т. Александрова для дестабилизации внутриполитической ситуации в Югославии[134]. Исследователь Стефан Гужвица сделал интересное предположение, что интерес Коминтерна к национальному вопросу на Балканах резко вырос в 1924 г. в связи с ролью македонских националистов в свержении болгарского правительства А. Стамболийского[135]. Игнорирование национального вопроса балканскими компартиями могло подтолкнуть националистов из малых народов вправо, превратив их в инструмент борьбы с коммунистами. Коминтерн попытался перехватить инициативу в этом вопросе. Данное предположение подтверждается и резолюцией по национальному вопросу, принятой на третьей конференции КПЮ в 1924 г. Особое внимание в ней уделялось необходимости поддержки македонского национального движения, чтобы пресечь любые попытки буржуазии использовать македонцев в своих целях[136].
Курс Коминтерна на поддержку национализмов южнославянских народов противоречил политической традиции сербского социалистического движения, которое еще со времен Светозара Марковича боролось против националистических концепций в пользу большого интегративного политического проекта. Именно единое южнославянское государство, по мысли сербских социалистов, могло позволить народам регионам обрести политическую субъектность в окружении крупных империалистических держав[137]. Но, пожалуй, еще большими югославистами, чем сербские социалисты, были члены Социал-демократической партии Хорватии и Славонии. Витомир Корач, лидер СДПХиС активно выступал за сближение южных славян в рамках единого государства. Неслучайно, некоторые руководители партии вошли сначала в Народное Вече Государства СХС, а затем в правительство Королевства СХС[138].
В связи с вышесказанным неудивительно, что на вуковарском съезде в 1920 г. КПЮ поставила цель создания Советской республики Югославии, которая в будущем должна была стать частью советской федерации балкано-придунайских стран. Важно также отметить следующий нюанс, связанный с тем, что с момента основания в документах КПЮ использовались объединяющая терминология: «югославский пролетариат», «югославские коммунисты» и т. д.[139]. Интересную деталь отмечает в своем исследовании Гордана Влайчич, в документах КПЮ используются три разных понятия: племя (pleme), нация (nacija), население (stanovnistvo). Термин «племя» использовалось в отношении сербов, хорватов, словенцев, что подчеркивало их этническую близость; нация – в отношении неславянских народов Югославии (немцев, венгров и других); нейтральное слово «население» применялось к жителям Македонии, которых КПЮ на раннем этапе своей деятельности еще не рассматривала как отдельную нацию[140].
Национальный вопрос не получил серьезного отражения в программе партии. Создание Югославии рассматривалось как национальная революция югославской буржуазии – прогрессивное историческое явление, способствующее формированию из сербов, хорватов и словенцев единой югославской нации. Национальные движения рассматривались в качестве угрозы, которая может подорвать единство рабочего класса[141]. У основной массы КПЮ не стоял вопрос признавать или не признавать Югославию, речь шла о конкретных политических и социально-экономических основах нового государства. В резолюции, принято на третьей конференции КПЮ в 1923 г., говорилось: «Объединение сербского, хорватского и словенского народов лежит в русле исторического прогресса и интересах классовой борьбы пролетариата. Но для того, чтобы это объединение выполнило свою миссию, общее государство должно быть основано на добровольном союзе и полном равенстве всех его частей, чего до сих пор не было»[142]. Коммунистов не мог устроить централизм Белграда, поэтому они требовали развития демократического самоуправления и создания республики[143]. Но в конечном счете были вынуждены были констатировать: «Наша» югославская буржуазия оказалась неспособной закончить национальную революцию»[144].
Важно также учесть тот факт, что коммунисты Югославии в начале 1920-х гг. жили в постоянном ожидании скорой мировой революции, которая должна привести к созданию Советской Югославии. В этой связи даже из чисто прагматических соображений, КПЮ выгодно было не дробить страну по национальным республикам, а брать власть на всей территории – от Вардара до Триглава[145]. Но революции не произошло, партия ушла в подполье и на этом фоне начались внутренние споры.
В 1923–1924 г. внутри компартии разгорелась дискуссия, в которой участвовали «автономисты» (Белградская партийная организация) во главе с С. Марковичем и «федералисты» (Загребская партийная организация), лидером которых был Д. Цвиич. Оба течения выступали за сохранение единой Югославии, правда, федералисты предлагали добиться через революцию создания советской федеративной Югославии, которая должна была уже в дальнейшем включиться в балканскую федерацию. Они поддерживали национальное самоопределение хорватов, словенцев и македонцев, полагая, что буржуазная демократия в Югославии переживает полный распад и перед коммунистами стоит задача создания рабоче-крестьянского правительства[146]. Автономисты полагали, что социально-экономических предпосылок для революции в стране нет, поэтому нужно выдвигать более умеренные задачи – решения национального вопроса конституционным путем.
Сепаратистская линия Коминтерна находила определенный отклик среди представителей левого крыла КПЮ, которые в штыки воспринимали официальную политику Белграда. В этой связи показателен эпизод из воспоминаний коммуниста Чолаковича. Отсидев 12 лет в югославских тюрьмах Чолакович вернулся в начале 1930-х гг. в родной город Биелена (Семберия – область на северо-востоке Боснии). Здесь он вынужден был отправиться в воинский отдел, чтобы встать на учет: «В канцелярии военного отдела меня весьма нелюбезно встретил тот самый референт, с которым у меня произошло столкновение еще в 1920 году <…> Тогда мы столкнулись с ним из-за того, что я свое заявление с просьбой об отсрочке, адресованное начальнику военного округа, написал латинским алфавитом. В таком виде он не хотел принять мое прошение. «Нельзя писать латинским алфавитом», – заявил он. «Напротив, можно и должно, так как это тоже официально принятый алфавит». – «Но неужели вам, сербу, не стыдно писать латинскими буквами?» – закричал на меня поручик. «, во-первых, я не серб, а югослав, а во-вторых, не ваша обязанность мне объяснять, что стыдно, а что не стыдно. Ваше дело – принять мое прошение и препроводить его в военный округ». Он злился, кричал, но все же вынужден был сдаться. Теперь я вспомнил об этом столкновении, подоплекой которого была плохо скрытая ненависть этого референта ко всем «красным» в нашем городе. А на этот раз капитан, даже не взглянув на меня, взял чистый бланк и стал меня опрашивать. Когда он дошел до графы «национальность», я сказал, что я серб. «Нельзя записывать «серб», надо писать «югослав»», – заявил он. «Я не югослав, а серб, – возразил я, – а впрочем, можете писать, что хотите». – «Теперь нет больше сербов, хорватов и прочих там, а есть одни только югославы»[147].
В словах военного референта проявилась противоречивость политической линии короля Александра в национальном вопросе. Если до 1929 г. Королевство сербов, хорватов и словенцев правящими воспринималось кругами воспринималось как расширенная Сербия, к которой были достроены новые постройки. То после роспуска парламента в 1929 г, монарх взял курс на развитие интегративного югославизма, чтобы как-то снизить накал межнациональных противоречий. Позиция многих коммунистов из Боснии строилась в противовес политики властей: если власть развивает сербский национализм, мы – югославы, если продвигает югославизм – мы сербы.
Взгляды КПЮ на национальный вопрос обрисовал в своей записке от 6 февраля 1923 г. представитель ИККИ в Венском бюро Коминтерна В.П. Милютин: «С национальным вопросом на Балканах вообще неблагополучно. На это следует обратить самое серьезное внимание. Шовинистическим духом здесь разит во всю» <…> Я буду в выборной кампании в Югославии настаивать на решительном выдвигании лозунга «право наций на самоопределение вплоть до отделения»[148]. Национальные партии рассматривались значительностью частью активистов КПЮ как детище сербской и хорватской буржуазии, которые хотят с помощью национальных лозунгов расколоть пролетариат. Даже левая фракция КПЮ придерживалась подобных позиций до 1924 г. В своей газете «Борьба» газете они писали: «Фразеология и идеология франковцев[149] и сторонников Радича всего лишь внешняя оболочка так называемой хорватской проблемы. Однако основное содержание этой проблемы заключается прежде всего в борьбе между хорватской и сербской буржуазией»[150].
Руководителей Коминтерна данная позиция не устраивала принципиально. Мануильский говорил, что основной ошибкой позиции югославов в национальном вопросе является то, что они не увязывает разрешения национального вопроса с революционной перспективой[151]. Но все разногласия отошли в тень после вмешательства в конфликт Коминтерна, занявшего крайне радикальную позицию, нацеленную на разрушение югославского государства. Сима Маркович, профессор математики из Белградского университета и один из основателей КПЮ[152], резко выступил против курса на дезинтеграцию единого государства, за что получил обвинения в оппортунизме и социал-демократическом уклоне. Он также подверг критике курс КПЮ на сотрудничество с партией Радича, заявив, что Хорватская республиканская крестьянская партия выражает интересы хорватской буржуазией, которая руководит крестьянским движением[153].
На третьей партийной конференции (1924 г,) КПЮ большинство делегатов поддержала позицию Коминтерна в результате чего была принята резолюция, в которой перед югославскими коммунистами ставилась задача поддержки требований о создании независимой Македонии, Хорватии и Словении. Однако дискуссии внутри партийного руководства КПЮ после это не прекратились[154]. В 1924 г. в КПЮ возникла т. н. «легальная оппозиция», куда входили Л. Стефанович, Ж. Млойкович, М. Колевич и др. Они подвергли критике «сервильную позицию» КПЮ по отношению к Коминтерну. По мнению представителей «легальной оппозиции», КПЮ уделяла недостаточное внимание профсоюзам и аграрному вопросу. Национальный вопрос, напротив, сильно переоценен. Как заявил Л. Стефанович на Седьмой Балканской коммунистической конференции: «Я считаю первой и самой серьезной задачей борьбу за социальную революцию. Иначе мы из-за национального вопроса потеряем массы в Сербии и не завоюем их в Кроации и Словении»[155].
После третьей партийной конференции формально возобладала левая фракция, опирающаяся на мощную поддержку со стороны Коминтерна. Как впоследствии писал Перо Морача в официальной версии истории КПЮ: «Приняв позицию о ликвидации Югославии и о создании федерации которая в таких условиях могла быть эвентуально лишь делом далекой перспективы, но не и непосредственной политической акцией, – КПЮ в большой мере оказалась вне политических событий в стране, которые именно в это время происходили под знаком острой борьбы между режимом и оппозиционными буржуазными партиями прежде всего по вопросу национальных отношений».[156]
Фракционная борьба раздирала компартию Югославии практически все 1920-е гг., что кстати стало одной из причин ослабления влияния КПЮ на рабочий класс. Как вспоминал впоследствии сам И. Б. Тито: «Эта фракционность настолько широко распространилась, что честные коммунисты не имели возможности вступить в партийные организации. Таким способом руководители обеспечивали прочность своих позиций <…>, ведь они получали помощь от Коминтерна. То есть не просто помощь, эта была регулярная ежемесячная плата <…>, намного большая, чем зарплата чиновников высокого ранга. <…> И это, помимо всего прочего, подвигло меня вступить в борьбу с фракционностью»[157]. Мне не удалось отыскать документов, где были бы указаны оклады функционеров КПЮ, но есть общие данные материальной поддержки СССР иностранных компартий. КПЮ занимала одно из последних, уступая даже компартии Норвегии и Швеции. Видимо, размеры материальной поддержки завесили от расстановки приоритетов и перспектив революционного движения с точки зрения Коминтерна. Хотя для более обобщенных оценок необходимы данные за несколько лет.
Фото 19. Смета финансирования коммунистических партий на 1925 г. (в зол. Рублях)[158]
Внутренние распри были вызваны фрагментарностью КПЮ, отражавшую композитарный характер югославского государства. КПЮ возникла на основе объединения сербских, хорватских и словенских социал-демократических партий, которые действовали в разных политических системах (Австро-Венгрия и независимая Сербия). Как говорил Маркович на третьем конгресс Коминтерна: «Коммунистическая Партия Юго-Славин является продолжением Сербской Социалистической Партии. Когда Сербия, благодаря крушения Австро-Венгрии, превратилась в Юго-Славию, то и Сербская Социалистическая Партия стала Коммунистической Партией Юго-Славии. Сербская буржуазия унаследовала крупные богатства от Австро-Венгрии. Мы, сербские социалисты, по можем сказать этого о себе. Нам австрийские наследие досталось в виде самого скверного оппортунизма и реформизма и, что хуже всего, мы получили еще и венгерский реформизм»[159].
На первых конгрессах КПЮ было достигнуто формальное, но не фактическое единство. Ключевые вопросы – аграрный и национальный – не получили подробной разработки в результате ожидания коммунистами скорой революции, которая должна была захлестнуть Балканы.
Политика Коминтерна в отношении КПЮ также способствовало ее внутренней раздробленности. Несмотря на решения Пятого конгресса Коминтерна по национальному вопросу и поддержку левого крыла, Москва поддерживала до 1928 г. идею создания компромиссного руководства из представителей «правых» и «левых» фракций. Тот же Маркович входил в руководство в КПЮ до Дрезденского конгресса, состоявшегося в 1928 г. Через год, он был исключен из партии. Как отмечает исследователь
Гордана Влайчич: «Создается впечатление, что до апреля 1928 года ИККИ настаивал на том, чтобы ЦК КПЮ и руководство партийных профсоюзов строились по принципу «баланса интересов» как гарантии того, что конечные последствия реализации той или иной концепции не возобладают в будущей практике нашего коммунистического движения»[160].
В начале 1920-х гг. КПЮ была достаточной влиятельной организацией, насчитывавшей в своих рядах около 65 тыс. человек. В профсоюзах, которые находились под влиянием компартии, входило 208 тыс. человек[161]. Однако, судя по воспоминаниям Чолаковича, прием в партию осуществлялся достаточно просто: личное заявление плюс рекомендация одного члена КПЮ и человеку без испытательного срока тут же выдавали партийный билет[162]. Неудивительно, что после запрета КПЮ основная масса попутчиков покинула тонущий корабль, численность партии сократилась в десятки раз. Чолакович пишет в своих мемуарах: «Она (КПЮ – прим. М.Л.) была подобна некой громоздкой и шумной машине, которую лишь время от времени приводили в движение, но коэффициент полезного действия которой очень незначителен. У нее хватало способности начать ту или иную широкую политическую кампанию, но этим она и ограничивалась»[163].
На выборах в Учредительную скупщину 1920 г. КПЮ заняла четвертое место, получив 12,3 % всех голосов. Лидер КПЮ Филип Филипович победил на выборах мэра Белграда, но власти не позволили ему занять должность под предлогом, что он отказался дать присягу королю[164]. Помимо Белграда коммунисты победили на выборах в муниципалитетах Загреба, Скопье, Подгорицы, Сплита, Ниша, Крагуеваца и других городов. Однако в том же году все коммунисты были объявлены в Югославии вне закона («Обзнана») и партия ушла на десятилетия в подполье. Наряду с запретом компартии, закрывались принадлежащие ей дома рабочих, органы печати, запрещались забастовки, подвергались увольнению с государственной службы все чиновники-коммунисты, студенты-коммунисты лишались стипендии[165].
Фото 20. Распределение голосов в поддержку КПЮ среди регионов Югославии (ось Y – регионы, ось X – количество голосов (тыс.))[166]
Отсутствие серьезного опыта нелегальной работы у КПЮ привело к многочисленным провалам не только в самой Югославии, но и в соседней Австрии. В Вене в руки полиции попал архив с личными данными членов КПЮ. Австрийская полиция передала его югославским властям[167].
После запрета компартии несколько молодых коммунистов создали организацию «Красная справедливость» («Црвена Правда»), нацеленную на индивидуальный террор против высших лиц югославской монархии. Выбор столь радикального средства борьбы был обусловлен как растерянностью членов КПЮ перед пассивностью собственного руководства в ответ на запрет компартии и красных профсоюзов, так и политическим наследим боснийских сербов – деятельность группы «Млада Босния». Интересно, что на югославских коммунистов повлиял и революционный опыт русских народников. Как вспоминал один из участников группы «Красная справедливость» Родолюб Чолакович, больше всего его поразили две книги: «Мать» Горького и «Подпольная Россия» Степняка-Кравчинского[168].
Официально КПЮ не поддерживала действия молодых радикалов, но и не смогла их остановить. В июне 1921 г. ими было совершенно неудачное покушение на регента Александра, а в июле коммунист Али Алиярич застрелил министра внутренних дел Милорада Драшковича[169]. Закономерно, что индивидуальный террор спровоцировал новую волну репрессий со стороны государства: Алиячич был казнен, многие коммунисты были арестованы и отправлены в тюрьмы[170]. В августе 1921 г. вышел Закон об охране государства, который ужесточил наказания за терроризм и пособничества ему, члены компартии отстранялись от работы в любых общественных службах[171]. Соответственно коммунистическая фракция в Скупщине была распущена.
Количество членов партии резко сократилась до 3,5 тыс. в 1929 г. Против КПЮ сыграл и крайне авантюрный призыв к вооруженному восстанию, который она выступила после установления диктатуры со стороны короля Александра в 1929 г[172]. Это дало властям новый повод, чтобы обрушиться с еще большей силой на региональные организации КПЮ. Многие югославские коммунисты были отправлены в тюрьмы и убиты. В столкновениях с полицией погибло шесть секретарей СКОЮ (югославский комсомол). Во время якобы имевшей попытке к бегству на югославо-австрийской границе в 1929 г. был застрел видный лидер КПЮ Джуро Джакович[173]. Компартия была деморализована и практически уничтожена, ее центральный комитет вынужден полностью перебраться в Вену, потеряв устойчивые связи с партийцами на местах[174].
По мнению Тито, слабость партии была в значительной степени была обусловлена структурой ее управления. Югославские коммунисты не имели самостоятельности в своих действиях, они ожидали инструкций от Центрального комитета, находящегося в Вене. Тот в свою очередь также не был самостоятелен и получал инструкции из Москвы, так как все важные решения были завязаны на Коминтерн. Выстроенная цепочка управления КПЮ (Москва – Вена – Югославия) не обеспечивала оперативности в деятельности партии, пока из Москвы приходила новая инструкция ход событий делал принятое решение уже не актуальным. Как вспоминал Тито: «Решения принимались людьми далекими от Югославии и непосредственной борьбы здесь, часто без какого-либо понимания условий в стране. Одним из следствий это стала постоянная перетасовка лидеров. Всякий раз, когда линия действий оказалась непригодной, Коминтерн выдвинул нового лидера. Как правило, Коминтерн делал свой выбор среди людей, которые жили в Москве и были частью его машины; он никогда не доверял товарищам, закалившим себя в борьбе на родине. Ясно, что никаких больших результатов в работе партии в Югославии ожидать не приходилось»[175].
После спада революционной волны в западноевропейских странах, Коминтерн ухватился за Балканы как за новый центр мировой революции. Практически каждый политический кризис в балканских странах, связанный с отставкой того или иного правительства, рассматривался как преддверие социалистической революции. Основной для данного ошибочного восприятия стали завышенные ожидания самого руководства Коминтерна, которые сформировались на основе сведений, полученных от болгарских политэмигрантов (Димитров, Коралов), склонных к преувеличениям. Однако в общей атмосфере ожидания новой революции на Балканах были и люди с холодной головой, открыто говорившие о том, что реакция временного победила и революция не стоит на повестке дня. Маркович заявил на первом заседании Югославской комиссии в 1925 г.: «Кто читает манифесты балканской федерации, у того получается впечатление, что на Балканах все уже охвачено пожаром. Когда мы, живущие в Юго-Славии, читаем эти манифесты, мы невольно смеемся над ними. И в само деле – смешно так искажать положение вещей»[176].
В начале 1930-х гг. Коминтерн активизирует свое давление на КПЮ с целью попыток наладить сотрудничество с национальными организациями. На 1931 г. планировались выборы в скупщину Югославии, к которым компартия не была допущена. В этой связи Политкомиссия Коминтерна направила телеграмму в ЦК КПЮ, где содержались конкретные лозунги, которыми должны руководствоваться югославы своей агитационной работе: «Долой великосербскую фашистскую диктатуру; Долой монархию великосербских капиталистов, помещиков и генералов; Право всех наций на самоопределение вплоть до государственного отделения; Да здравствует свободная и независимая Хорватия, Македония, Словения и Черногория. Вон всех сербских оккупантов, чиновников, жандармов. Вон белогвардейцев, провокаторов, и поджигателей войны»[177].
Правящий режим в Югославии именовался великосербским фашизмом, против которого сражаются свободолюбивые хорваты и словенцы. При этом важно подчеркнуть, что в резолюциях Коминтерна говорится о необходимости поддержать национальные и социальные требования крестьянства, которой выступает основным костяком национальных движений[178].
Наряду с политическим лозунгами Политкомиссия давала югославам инструкции, в которых говорилась о необходимости заключать соглашения с низовыми национально-освободительными организациями и посылать в эти организации и партии коммунистов в целях создания внутри этих движений левых фракций[179]. В первую очередь имелась в виду Хорватская крестьянская партия, которая критиковалась с точки зрения попустительства хорватской буржуазией сербской гегемонии в обмен на некоторые уступки.
С середины 1920-х гг. в СССР жили руководители КПЮ, работая в структурах Коминтерна, Института философии, Международном аграрном институте и Коммунистическом университете национальных меньшинств Запада. Самыми известными были Филип Филипович и Сима Маркович. Если Маркович отошел от активной политики, сконцентрировавшись на философских исследованиях, то Филипович написал ряд работ, посвященных крестьянскому и национальному вопросу на Балканах[180]. В них он развивал тезисы Коминтерна: ««Избранная» сербская нация занимает господствующее положение в Югославии и является угнетательницей всех остальных наций. Вся государственная власть находится в руках империалистической буржуазии сербской национальности и служит ее классовым интересам»[181] и т. д. Было бы сильным упрощением тезис о том, что Коминтерн лишь сверху навязывал КПЮ сецесионный путь решения национального вопроса. Он опирался на левое крыло югославских коммунистов, которое зачастую выходило даже за рамки, установленные ИККИ – критика не великосербской буржуазии, а сербов как «угнетающей нации».
Наряду с тактикой энтризма, в которой обычно обвиняли троцкистов, Коминтерн подталкивал КПЮ к созданию независимых национальных организаций, в которых бы негласно состояли бы коммунисты. Мне удалось отыскать в архиве Коминтерна интересный документ, который называется «Об отношении к хорватской группе К.»[182]. В нем говорилось о недостатках работы КПЮ с национально-революционными группами, под которыми, видимо, имелись в виду ответвления КПЮ[183]. В 1933 г. КПЮ стала выпускать газету «Хорватский путь» («Hrvatski put»), нацеленную на хорватских крестьян. Редактором газеты стал Дуро Цвиич[184].
Интересное описание деятельности национально-революционных групп оставил Эдвард Кардель в своих воспоминаниях. Позволю привести длинную цитату: «…за рубежом были выдуманы какие-то абстрактные конструкции, как, например, концепция о Революционной профсоюзной оппозиции (РПО), о революционных крестьянских комитетах и Словенских национальных революционерах (СНР). В один день нам сообщили из заграницы, что Центральный комитет Коммунистической партии Югославии направит к нам одного товарища с задачей организовать СНР. Мы были в восторге от того, что наконец нашелся один нелегальный национальный революционер, который не является членом Коммунистической партии и который готов взяться за работу над созданием подпольной национально-освободительной организации.
Мы приняли его с восторгом и сразу же договорились с ним о том, что мы направим в краевое руководство два члена Коммунистической партии, которые будут помогать ему в формировании этой новой нелегальной организации; а у этой организации, конечно, был бы какой-то смысл только в том случае, если в ней не сидели бы только организованные коммунисты. Однако наш восторг вскоре исчез. Когда мы закончили собрание, этот товарищ повел меня в сторону и сказал мне, что он получил от Центрального комитета строгий приказ сказать только мне, то есть Краевому комитету, что и он является членом партии и что свои партийные обязанности он будет выполнять в непосредственной связи с Краевым комитетом»[185].
Разумеется, мемуары Карделя написаны спустя тридцать лет после описываемых событий. На его восприятие тех событий очень сильно повлиял последующий острый конфликт между Тито и Сталиным. Но на мой взгляд, приведенная цитата в целом верно отражает скептический настрой определенной части югославских коммунистов к инструкциям Коминтерна, в которых слабо учитывалась местная специфика. Руководители Коминтерна не стремились глубоко изучить расклад политических сил в Югославии, предысторию национальных конфликтов, а ограничивались наложением «универсальной» схемы Октябрьской революции. Особенно ярко об этом свидетельствует полное игнорирование крайне важного для Балкан религиозного вопроса. Разделение южных славян на православных, католиков и мусульман стало основой для становления этнического самосознания сербов, хорватов и бошняков. Я просмотрел сотни страниц документов, подготовленных в Югославской комиссии и Политкомиссии Коминтерна и не нашел ни одного упоминания о значении конфессионального фактора.
В ответ на неудачи в ходе попытки создать неофициально аффилированные с КПЮ национальные организации, на четвертой партийной конференции в 1934 г. было принято решение о создании Коммунистической партии Хорватии, Коммунистической партии Словении и Коммунистической партии Македонии[186]. Однако, судя по всему, эти организации входили в рамки общепартийной структуры КПЮ и подчинялись ЦК югославской компартии[187]. Хотя данные решения на практике были реализованы лишь через три года. Видимо сказывался дефицит кадров КПЮ, которая постоянно находилась поду даром со стороны югославской монархии.
Особое внимание Коминтерн уделял македонскому вопросу. По мнению некоторых исследователей, именно Третий Интернационал был первой крупной международной организацией, который признал существование македонской нации[188]. Еще в 1920-е гг. установились тесные связи между ВМРО (Внутренняя македонская революционная организация) и Коминтерном. Москва была заинтересована в реализации идеи образования независимого македонского государства в его этнических границах и использовании структур Балканской комиссии, Венского центра, института уполномоченных ИККИ, а также различных советских органов (Разведуправление РККА, Иностранный отдел ГПУ – ОГПУ, дипломатический корпус) в интересах формирования македонской государственности[189]. Всем балканским компартиям Коминтерн давал инструкцию оказывать поддержку македонскому национальному движению, которое привлекало Москву своей активностью и радикальностью[190]. Важность Македонии была связана с ее расположением в центре Балкан, где проходили стратегические и экономические пути. Как говорилось в одной из резолюций Коминтерна: «Македония представляет собой не распутываемый клубок болгар, сербов, греков, албанцев, турок и румын и других славянских христианских народностей, с неразвитым национальным сознанием – сербским или болгарским»[191]. Македония выступает колонией, разделенной между Болгарией, Югославией и Грецией в связи с чем на первый план должен выйти лозунг «Македония для македонцев».
Принципиальным этапом для выработки Коминтерном новой стратегией стал Седьмой конгресс 1935 г, на котором произошел окончательный отказ от ультралевого курса и критики «социал-фашистов» в пользу борьбы за создание «народного фронта». Как подчеркивает словенский историк Й. Пирьевец у руководства СССР «… преобладало убеждение, что в деле защиты родины пролетариата принесет пользу и Югославия, уже не как санитарный кондор вокруг большевизма, а как заслон, выставленный СССР вместе с другими государствами Средней и Юго-Восточной Европы перед Гитлером»[192].
Однако в выступлении на Седьмом конгрессе секретаря КПЮ Милана Горкича содержался традиционная самокритика о недооценке местными коммунистами революционного потенциала национальных движений в Югославии[193]. В дальнейшем Горкич стал активным проводником концепции «Народного фронта», несмотря на сопротивление влиятельного среди югославских коммунистов тюремного комитета Сремска-Митровица, возглавляемого Петко Милетичем. Его сторонники за свою непримиримость и фанатичность получили прозвище «ваххабиты»[194].
Испанская гражданская война подтолкнула Сталина к размышлениям о важности внутриполитической стабильности и отсутствию «пятой колонны» в ходе предстоящей войны. Репрессии 1930-х гг. напрямую затронули югославских коммунистов. Сталин решил проблему постоянного фракционизма в КПЮ радикально – практически полностью уничтожив руководство югославской компартии, которое действовало за границей. Помимо Горкича, в 1937–1938 гг. были расстреляны Филип Филипович, Сима Маркович, Джука и Степан Цвиич, Антон Маврак, Йован Малисич и другие. Как вспоминал Тито, стоял на повестке вопрос роспуска КПЮ по примеру компартии Польши. Однако благодаря помощи Димитрова ему удалось отстоять КПЮ[195].
В оценке положениях дел на Балканах, данной Коминтерном в 1936 г., говорится о том, что ранее ВКП (б) выступала за отделение угнетенных народов от югославского государства[196]. Однако, это право ошибочно трактовалось КПЮ как обязанность. Возможность создания автономии отвергалась как реформистская уступка. В рамках нового курса подчеркивалось необходимость поддержания устремления югославских народов жить в рамках демократического и федеративного государства[197].
В одной из официальных брошюр КПЮ за 1936 г. говорилось: «Раньше наша партия открыто выступала за отделение угнетенных народов от югославского государства. Сегодня наша партия меняет свою установку по этому вопросу… И во внутреннем отношении этот вопрос изменился настолько, во сколько и большинство хорватских и других народов категорически и ясно высказываются за государственное объединение в нынешних границах при условии свободы хорватского и других народов… Если будет создан минимум гарантий для свободного развития каждого народа, если будет устранена национальная гегемония и если народы свободно выскажутся за сожительство с остальными народами в границах совместного югославского государства, тогда при этих условиях и коммунисты высказываются против отделения отдельных народов от Югославии…»[198].
Интересно отметить важную деталь, что в рассматриваемых документах за 1935–1936 гг. не представлен глубокий анализа причин и следствий ошибочного курса со стороны Коминтерна. Основная вина за ошибки в национальном вопросе возлагалась на КПЮ, которая придерживалась «сектантских позиций». Хотя документы говорят об обратном, именно Коминтерн выступал основным проводником политического курса 1923–1934 гг., нацеленного на распад Югославии.
Современные исследователи подчеркивают тот факт, что до середины 1930-х гг. КПЮ оставалась в стране маловлиятельной силой[199]. Рост ее популярности наметился после 1932 г., когда Югославия в полной мере ощутила на себе последствия Великой депрессии. Оппозиционные настроения не ограничивались городами, но затронули деревню и армию. Как вспоминал Чолакович про настроения крестьян и ремесленников в Восточной Боснии: «Кроме нескольких самых заядлых сторонников режима, все остальные были крайне недовольны положением в стране. Экономический кризис тяжелее всего отразился на крестьянах, а поэтому в трудное положение попали также ремесленники и лавочники, ибо их главными клиентами были крестьяне из Семберии. В силу этих причин в нашем типично сельскохозяйственном районе нарастала волна оппозиционных настроений. Ко мне заходили разные люди – ремесленники, торговцы, старые знакомые. И все они желали услышать, что думаю я, коммунист, о положении в стране. Сами они во всем винили Белград, куда утекали их деньги, обвиняли Петра Живковича[200] и даже самого короля, высказывались в пользу автономии и федерации, и хотя подчас не понимали, что значат эти слова, но были уверены, что хуже, чем теперь, им не будет»[201].
В компартию приходили новые люди, не имевшие за спиной опыта постоянной фракционной борьбы и нацеленные на практическую работу. На позиции партии в положительном ключе сказалась и изменения ситуации в Европе. После Седьмого конгресса Коминтерна, когда партия начала осуществлять политику по созданию «Народного фронта», активизировав контакты с профсоюзами и социал-демократическими организациями. В 1936 г. началась Гражданская война в Испании, куда стали стекаться добровольцы-антифашисты из разных стран. КПЮ занималась также отправкой югославов в Испанию через свой парижский центр. Всего в Испанию отправились около 1,6 югославов[202], многие из них сыграли в дальнейшем важную роль в партизанской войне на территории самой Югославии. Полученные боевой опыт не пропал даром.
Фото 21. Один из основателей и руководителей Коммунистической партии Югославии и югославской Федеративной Народной Республики маршал Иосип Броз Тито в своем рабочем кабинете. 1940-е гг.
Изменение курса Коминтерна в 1935 г. сподвигнуло КПЮ отказаться от радикальных лозунгов в национальном вопросе, но вместе с этим продолжались попытки коммунистов выстроить сотрудничество с ХРП в рамках единой коалиционной структуры. Однако ранее руководство КПЮ критиковал буржуазное руководство ХРП за реформистскую позицию и предательство национальных интересов хорватов, пытаясь создать левое крыло в рамках партии. В середине 1930-х тактика югославских коммунистов изменилась. Как заявил Милан Горкич: «О введении коммунизма в Хорватии сегодня не может быть и речи… следовательно, обязанность коммунистов – это… агитировать все [хорватское крестьянское] движение за Народный фронт. Это не означает раскола хорватской крестьянской партии или создания какого-либо отдельного левого крыла в оппозиции хорватской крестьянской партии»[203].
Данные слова не остались лишь декларацией, а стали руководством к действию. В августе 1935 г. состоялась встреча между И. Крнделя, членом ЦК КПЮ, и В. Мачеком, руководителем ХКП. На встрече представитель компартии предложил Мачеку присоединиться к «Народному фронту» в борьбе против режима и за равноправие хорватского народа.[204] Лидер ХКП отказался от данного предложения, сославшись на тот факт, что компартия просто слепо переносит на югославскую землю тактику Коминтерна без учета существующей Объединенной оппозиции. На базе данного объединения в 1937 г. было создано Блок народного согласия, в который вошли Радикальная, Демократическая, Земледельческая, Хорватская крестьянская и Независимая демократическая партии[205]. Несмотря на радикальные лозунги и риторику, лидеры ХКП всегда старались удержать свою партию в рамках легального поля, рассчитывая на компромисс с правительством. Вершиной для ХКП стало соглашение Цветковича – Мачека от 26 августа 1939 года, ознаменовавшей создание первой национально-территориальной автономии в составе Югославского королевства – Хорватская бановина. Сам Мачек был назначен вице-премьером в коалиционном правительстве.
В это время КПЮ пытается создать объединения с социалистами в рамках Единой рабочей партии, Объединенного рабочего профессионального союза и Партии трудового народа[206]. Однако, массовыми данные коалиции не стали. КПЮ, выдвинув через легальную ПТН своих кандидатов на выборы 1938 г., набрала всего 19 тыс. голосов. На территории Хорватии коммунисты даже не выдвигали своих кандидатов, агитируя избирателей голосовать за ХРП[207]. По сравнению с концом 1920-х гг. КПЮ укрепила свои позиции, но до начала Второй мировой война и оккупации Югославия партия оставалась маловлиятельной организацией.
Коминтерн рассматривал национальный вопрос в качестве ключевого для южнославянского государства. Принцип самоопределения трактовался штабом мировой революции исключительно в сецессионном ключе. Широко реализуемая в СССР политика по созданию национально-территориальной автономии в отношении буржуазных государств оценивалась как реформистская уступка правящему классу[208]. В национальном вопросе Коминтерн достигал максимального радикализма, руководствуясь принципом: «Все или ничего» – «Отделение или предательство». Любые реформы воспринимались как уступка социал-демократизму и австро-марксизму.
Третий Интернационал активно противостоял идеологии интегрального югославизма («Један народ, један краљ, једна држава» – один народ, один король, одна держава), продвигая тезис о существования трех отдельных наций (сербы, хорваты и словенцы). С целью дестабилизации политической ситуации в Югославии подталкивала КПЮ к поддержке национальных движений. И это касалось не только Югославии, Третий интернационал проводил подобную политику и в отношении Греции (Македония и Фракия), Румынии (Трансильвания, Бессарабия, Добруджа), Болгарии (Македония, Фракия)[209]. Однако Югославия в национальном плане представляло самое разнородное государство.
Данная политика встречала среди значительной массы членов КПЮ пассивное неприятие. Фактически, можно говорить о саботаже[210]. Однако левое крыло компартии (Д. Цвиич) активно поддерживали курс Москвы в национальном вопросе. Левое крыло предполагало, что выдвижение радикальной национальной программы привлечет к КПЮ массы крестьянства в ходе приближающегося революционного взрыва[211]. А в неизбежности скорой пролетарской революции в Югославии мало кто сомневался в руководстве Коминтерне и левой фракции КПЮ.
Фото 22. Динамика изменения численности КПЮ за период 1920–1941 гг.[212]
Расчеты на поддержку со стороны национальных движений в значительной степени были обусловлено слабостью и малочисленностью югославского промышленного пролетариата в аграрной стране. Если в первые годы после войны в Югославии активно развивалось забастовочное движение, то запрет красных профсоюзов в 1921 г. сильно подкосил рабочее движение. В данной ситуации вполне логично было переориентироваться на хорватских, словенских и македонских крестьян, что и сделала компартия. Как писал Филипович: «…как раз потому, что в Югославии промышленный пролетариат составляет тонкий слой, КПЮ должна рассчитывать в своих решительных боях, главным образом, на резервы крестьянства и угнетенных наций. А на это она может рассчитывать только при том условии, если она будет вести правильную, последовательную и чуждую всяких уклонов и колебаний национальную и крестьянскую политику»[213]. Проблема состояла в том, что крестьянство было настроено умеренно и не поддерживало революционный лозунги КПЮ, предпочитая голосовать за «свои» крестьянские партии – ХРКП, СНП (Словенская народная партия). Исключением стала Македония, где господствовали более радикальные настроения. Неслучайно именно там в 1921 г. КПЮ набрала большинство голосов.
В инструкциях Коминтерна, основная ставка делалась на создание левых фракций в массовых национальных организациях. В целом эта была неудачная практика, так как коммунисты выдвигали порой более радикальные лозунги, чем члены той же Хорватской крестьянской партии, которые боролись за автономию. Создание коммунистами собственных национальных организаций в целом также имело неудачные последствия. Вполне закономерно, что попытка со стороны коммунистов сыграть на чужом поле завершилась провалом. Они явно проигрывали по популярности той же Хорватской крестьянской партии с давней традицией и массовой крестьянской поддержкой. Секретарь КПЮ Милан Горкич был вынужден признаться в 1935 г: «…до 1935 г. большинство национально-освободительных и крестьянских выступлений фактически возникало и проходило мимо нашей партии»[214].
Как справедливо отмечает Улунян: «Фактически к 1930 г. произошло полное отождествление интересов Коммунистического Интернационала как международной идейно-политической организации и СССР, как “международного социалистического острова”. Во многом анализ ситуации в том или ином регионе Европы и мира в целом делался в структурах Коминтерна прежде всего с учетом национальных интересов Советского Союза, которые отождествлялись с общественно-политическими интересами наемных рабочих и большинства крестьянских слоев»[215].
Политическая философия большевизма носила подчеркнуто антиимперский характер, как и большинство политических движений 20 века, большевистские лидеры априорно ставили впереди на шкале прогрессивности любое национальное государство по сравнению с имперским или буржуазным многонациональным государством. Это было результатом абсолютизации итогов Октябрьской революции и распада Российской империи. Однако помимо большевиков были и другие политические силы готовые воспользоваться национальным фактором для дестабилизации Югославии – нацисты. Быстрый распад Югославского королевства и отсутствие организованного вооруженного сопротивления вторжению стран Оси были в немалой степени вызваны тем, что оккупанты сыграли на хорватском национализме, позволив усташам создать Независимое государство Хорватия.
Однако Коминтерн смог за несколько лет до войны смог изменить свою тактику в отношении национальных движений в Югославии, что стало основой для создания в будущем широкого антифашистского движения на Балканах. Компартия Югославия победила в кровопролитной гражданской войне в условиях немецко-итальянской оккупации именно благодаря тому, что предложила объединительный политический проект, основанный на принципах интернационализма и братства народов. История сделала круг – из руин возникла новая социалистическая Югославия, воплотившая в себе мечтания нескольких поколений сербских и хорватских политиков. Однако и она не устояла перед волнами национализма и экономического кризиса[216].
Вопрос о том, похоронена ли окончательно югославская идея на полях Боснии в 1992–1995 гг., остается риторическим. Однако хорватский писатель Мирослав Крлежа когда-то заметил: «Я не знаю, что будет, но люди, стоящие у власти в нашем государстве, убеждены, что история повторяется. Вы, конечно, слышали о битве при Косово? Это произошло в 1389 году. После этой битвы пало Царство, за пятьдесят лет до того процветавшее. Затем, через пятьсот двадцать три года, Косово было отмщено, и семь лет спустя Царство вновь воссияло в полном блеске, заполучив Конституцию в день святого Вида. Если история и вправду повторится (а она, несомненно, повторяется), то через пятьдесят лет нас ожидает новое падение Царства, то есть в 1974 году снова будет что-то вроде новой катастрофы при Косово. Через пятьсот двадцать три года, в 2437 году, мы опять отомстим за Косово, а в 2 504 году примем новую Конституцию в день святого Вида, и в ней снова запретим всякие помыслы о республике путем чрезвычайных мер, и все будет в полном порядке. Такие вот этапы предполагают люди, находящиеся у власти в нашем государстве. Но может произойти и по-другому. Подобные вопросы всегда остаются открытыми»[217].