Если во второй половине 1914 года забастовки полностью прекратились, то уже в следующем году начинается некоторое оживление.
В мае 1915 года с требованием улучшить питание бастовали 146 батраков в Никольском Царевского уезда. В июне приостанавливали работу тридцать болдинских грузчиков. В августе свыше ста работников трамвая бастовали, добиваясь повышения зарплаты, но зарплату не повысили, а лидеров уволили[257].
В 1916 году бастовали бондари. В январе в стачке участвовало 148 человек и 3 предприятие, в феврале – 216 человек и 6 предприятий, в июле – 40 человек и 1 предприятие, в августе – 316 человек и 11 предприятий. Стачки продолжались 2–3 дня и в целом не были успешны[258].
Наконец, в январе 1917 года прекращали работу несколько десятков бондарей, а в феврале около двухсот работников пароходного общества «Волга». К рабочим приходил исправник, побеседовал, и стачка прекратилась. В общем, ничего не предвещало кризиса[259].
В марте 1917 года из далекого Петрограда пришла телеграмма об отречении Николая II. Под окнами губернаторского дома собрались внушительные полторы тысячи человек. Соколовский вышел на балкон и сказал: «Господа, поздравляю вас с новой жизнью (крики „ура!“). У нас теперь новое правительство, назначенное избранниками народа! Я слуга нового правительства и буду исполнять то, что мне прикажут!».
Спустя полтора часа взявший на себя управление гарнизоном бывший командир 156-го пехотного полка полковник Маркевич сообщил руководству Думы, что он арестовал Соколовского. На полковнике красовалась красная ленточка, как и на стоявшем рядом с ним атамане Астраханского казачьего войска Иване Бирюкове. Через пару дней лучшие люди города провели митинг в Болдинской степи, рядом с Покровской церковью, в память героев революции, павших за свободу. Наступало новое время.
Куренышев Андрей Александрович,доктор исторических наук, старший научный сотрудник Государственного исторического музея«Пугачевщина» и Пугачев в оценках историков
В отечественной историографии «пугачевщина», то есть восстание или даже крестьянская война под руководством Е.И. Пугачева получило достаточно громкое звучание даже во времена господства феодально-крепостнической системы, строя, как считали некоторые исследователи. В этом году исполняется 250 лет с момента начала этого грандиозного события в истории нашей страны, многих ее народов, не только этнических русских, но и украинцев, народов Поволжья, Урала и Западной Сибири. Пятьдесят лет назад в СССР отмечалось двухсотлетие Крестьянской войны. Тогда «пугачевщина» однозначно рассматривалась как проявление «классовой борьбы крестьянства с феодально-крепостническим гнетом»[260]
«Под понятие „крестьянские войны“ в России обычно подводили три крупных крестьянских движения: 1606–1607 гг. под предводительством И.И. Болотникова, 1667–1671 под предводительством С.Т. Разина, 1773–1775 под предводительством Е.И. Пугачева», – писал Л.В. Черепнин.[261] Черепнин отмечал, что ряд исследователей причислял к крестьянским войнам и движение, возглавлявшееся донским казаком К.А. Булавиным начала XVIII в. Продолжая анализировать историографию крестьянских движений, Черепнин отмечал, что: «Под крестьянскими войнами обычно подразумевают наиболее крупные массовые вооруженные выступления крестьян».[262] Он же перечислил несколько крупнейших выступлений такого рода в ряде европейских стран: Жакерию во Франции, восстание Уота Тайлера в Англии, гуситские войны в Чехии. Ну и конечно, знаменитую тем, что о ней написал один из основоположников марксизма Ф. Энгельс, крестьянская война в Германии.
«Пугачев в заключении в Москве». Гравюра по рисунку де Мальи. Январь 1775 г.
О методологии исследования истории крестьянских войн в СССР и за рубежом мы будем писать и в дальнейшем, касаясь общих и отдельных сторон событий истории и их оценок в историографии «Пугачевщины», как наиболее выдающегося проявления самодеятельности масс народа, далеко не самого развитого в экономическом и культурном отношении региона страны (Поволжье, Урал и часть Западной Сибири). Пока же отметим, что Л.В. Черепнин, бесспорный лидер в изучении истории России периода феодализма, не был специалистом в истории крестьянства и крестьянских восстаний и писал вступительную статью к упомянутому сборнику, так сказать, по должности, а не в соответствии со своей научной специализацией. К тому же, нельзя не отметить того факта, что он принадлежал к той плеяде ученых так называемой «старой», дореволюционной школы, которых, если можно так выразиться, насильственно «обратили» в марксизм в ходе репрессий и гонений не только со стороны государства, но и ученых-историков, так называемой школы Покровского…
По этой причине статья Черепнина изобилует упоминаниями о классовой борьбе крестьян против крепостничества и прочего феодально-помещичьего гнета. Как мы писали в одной из статей: «В большинстве случаев использование „марксистской методологии“ с 50-х годов советскими историками представляло собой механический подбор соответствующих цитат классиков и простейших логических схем, упоминании о классовой борьбе и прочие формальные вещи»[263]. В скором времени легально и полулегально стало возможным протаскивать в советскую историографию наработки западных историков и социологов, например концепцию Пайпса о тотальном рабстве всех жителей России и ее окрестностей по отношению к государственной, самодержавно-крепостнической власти. Кроме Пайпса нелишне будет вспомнить и о так называемой школе «анналов», сводившей исторические сюжеты к бытовым коллизиям, выкидывая из истории политические аспекты развития или сводя их к деяниям отдельных выдающихся личностей или отдельных систем, например, университетов, папства, а также основополагающих для Запада документов вроде «Великой хартии вольностей».
В том же году, когда вышел в свет упомянутый сборник в Уфе прошла конференция под названием: «Участие народов в крестьянской войне 1773–1775 гг.». Тезисы докладов ее участников были опубликованы в Уфе в 1974 году. Автором доклада «Крестьянская война под предводительством Е.И. Пугачева – крупнейшее событие классовой борьбы в России XVIII в.» Был В.И. Буганов. Сугубо классовый подход к большинству исторических событий, свойственный, кстати говоря, историкам школы Покровского, звучит в тезисах Буганова с удивительной отчётливостью. Птенцы гнезда Покровского отличались конечно от благовоспитанных историков пост сталинского периода. Вульгаризацией и примитивной социологизацией они не увлекались. Покровцы, одержимые пафосом революции видели их во многих классовых столкновениях. Особенно повезло, естественно, крестьянским войнам Г.Е. Меерсон полагал, что в восстаниях Разина и Пугачева мы имеем дело с ранними буржуазными революциями. Нелишне напомнить, что версию о крестьянство как социального заменителя в поздних буржуазно-демократических революциях озвучивал никто иной, как Г.Е. Зиновьев. Зиновьев считал признание Лениным и большевиками особой роли крестьянства, его союза с рабочими одной из характерных черт ленинизма! Сталин заставил Зиновьева отказаться от этой концепции, признав, что главным в ленинизме является учение о диктатуре пролетариата. Судьба Меерсона в связи с подобного рода коллизиями внушает большую тревогу. В 1937 г. Г.Е. Меерсон был расстрелян как троцкистско-зиновьевский заговорщик, а не как проводник вульгарно-социологических теорий исторического развития. К теоретическим перлам периода господства М.Н. Покровского и его школы можно отнести и тезис о зажиточно-казацко-крестьянской верхушке в руководстве восстанием, будто бы изменившей крестьянскому делу и предавшей народного вождя Емельяна Пугачева.
Вопрос о роли казачества не мог не привлекать внимания исследователей. Если в 1920-е годы, когда было памятна роль казачества в Белом движении о них как об активнейшей части крестьянских войн забыли, равно, как и зажиточных крестьянах – кулаках в годы коллективизации, то во времена расцвета совхозно-колхозного строя вспомнили вновь.
Участники упомянутой конференции коснулись и такого животрепещущего вопроса, как отношение к проблемам крестьянской войны 1773–1775 гг. буржуазной, преимущественно американской историографии. Отметим сразу, что для советских, русских историков было бы интереснее узнать отношение к данной проблеме историков немецких, причем обеих германских государств и ФРГ и ГДР, поскольку Ф. Энгельс писал свою знаменитую работу на основании фактологии немецкого историка Циммермана…Понятно, что историей России и СССР в США занимались в основном так называемые советологи, то есть представители далеко не беспристрастного, а скорее, сильно ангажированного направления историографии. К особенностям данного направления можно отнести то, что все изыскания их преследовали разоблачительно-обличительные цели. В истории России любого периоды искались и находились особенности, резко отличавшие историю нашей страны от всех прочих и особенно США – образцовой страны Западного мира. Поскольку советским властям были хорошо ведомы намерения советологов по разоблачению советского строя, выставлению истории России в самом неблагоприятном виде, их не допускали в советские архивы. Отсюда и главная особенность советологов – работа исключительно с теми источниками, которые использовались историками советскими или близкими им, например, участниками Аграрного симпозиума Восточной Европы и т. п.
Интересно отметить, также факт использования работ историков дворянско-буржуазной школы, отвергнутых и замалчиваемых советскими историками, например, работу Н.Ф. Дубровина «Пугачев и его сообщники» в 3– тт. СПБ.,1884. Использование трудов Дубровина при всей их основательности, несомненно подтверждает наш вывод об особенностях советологии американского производства: вторичность источниковой и историографическую и стремление очернить народное движение. Завершая этот сюжет хотелось бы задать американским историкам вопрос: много ли, они знают и пишут об освободительно движении афроамериканцев, ибо сравнение русских крепостных с рабами в США при всей его абстрактности и умозрительности вполне приемлемо и возможно. И это сравнение с любым российским казацким, крестьянским движением будет явно не пользу американцев…Сравнений российской и американской истории советологи в принципе делать не желают…