ин, историк старой школы, подвергавшийся репрессиям по так называемому „Академическому делу“ или делу академика Платонова. Большинство фигурантов этого дела обвинялись не только по уголовным статьям, но методологически в недооценке классовой борьбы в истории, как России, так и всех прочих стран. По этой причине, видимо Черепнин высказывал ряд интересных, не шаблонных суждений. Так, он допускал возможность того, что крестьянское движение под водительством Е.И. Пугачева не было направлено против феодализма и крепостничества в целом или против отдельных феодалов, а за другой вариант феодально-крепостнического строя, например, того, что существовал в Речи Посполитой.
В последующие годы вообще высказывались мысли о том, что объективно „Пугачевщина“ послужила скорее укреплению и ужесточению крепостничества, нежели его расшатыванию и ослабления. Польский вариант реформирования аграрных отношений, взаимодействию помещиков и крестьян, несмотря на подчинение Польши России был выгоднее крестьянам, чем все то, что делалось в коренной России начиная с указа „О вольных хлебопашцах“ и кончая столыпинской реформой. Результатом „Пугачевщины“ могло стать разрушение Российского государства, его распад и захват по частям агрессивными соседями вроде Османской империи и Австрии. Семилетняя война, казалось бы, бессмысленная и не нужная была реакцией на эту угрозу и значит на „Пугачевщину“ тоже… Не зря историки старательно отделяли внешнеполитические события от внутриполитических. А ведь диалектика требует органичной увязки тех и других. Россия, на что обращали внимание многие историки, расширяясь территориально, укреплялась и внутренне.
Никто не посчитал, кого было больше в армии Пугачева русских крестьян, казаков или башкирских воинов, давших в свое время отпор коннице Чингиз хана. Кроме башкир в армии Пугачева воевали и другие народы Поволжья и Урала.
Как представитель „старой исторической школы“, пережившей гонения и ряд пересмотров методологии научного исследования, Черепнин пишет, отмечая несовершенства критической статьи П.Г. Рындзюнского и М.А Рахматуллина на трехтомник В.В. Мавродина (еще одного признанного корифея советской исторической науки) Павел Григорьевич Рындзюнскиц был как бы промежуточным звеном между „покровцами“ и представителями старой исторической науки, положительно относился к своему коллеге по ГИМу и тезке Любомирову, ученику Платонова и критически относившемуся к конкретике сплошной коллективизации, свидетелем которой он был, находясь в Ростове Великом. Черепнин подвергает сомнению утверждения рецензентов об антифеодальном характере программных требований инсургентов и, вообще, сомневается в том, что крестьянские войны могли уничтожить феодализм как общественно-историческую формацию и способствовать установлению нового строя, коим в соответствии с теорией Маркса мог быть только прогрессивный капитализм. Для начала академик цитирует один из сомнительных, на его взгляд, суждений Рындзюнского и Рахматуллин угнетенных масса. Выходя за пределы разбираемого труда, рецензенты пишут: „Нечеткость анализа идейного содержания народного движения, в плане выявления его субъективной сущности, к сожалению характерна не только для авторского коллектива трёхтомника, но для ряда исследователей народных движений всего периода феодализма в целом: …именно это обстоятельство сильно тормозит изучение классовой борьбы угнетенных масс““[266]. „Думается, что такое широко обобщенное критическое замечание по поводу методологии изучения классовой борьбы неверно“ – пишет Черепнин, – ибо основано на смещении двух понятий: „объективный смысл“ или „объективная задача“ борьбы и ее реальность. Опыт четырех крестьянских войн показал нереальность задачи ликвидации феодализма, пока не будут созданы для этого соответствующие социально-экономические условия, но нарастание этих условий определяло объективно содержание народных движений и было их объективным результатом»[267].
Черепнин, конечно не мог остаться в тот период в стороне от оценок так называемого «нового направления в изучении предпосылок Великой октябрьской революции», но как специалист по другому периоду (хотя всем было ясно, что речь шла о фундаментальных основах марксизма, его формационной теории), но предпочел перевести обсуждение проблемы вызревания предпосылок нового строя в недрах старого и проблем механизмов (классовая борьба) перехода к новому строю в плоскость соотношения субъективного (осознания борющимися с феодальным гнетом классов задач этой борьбы) и соответственно осознания и объективизации этих задач в форме призывов приказов и т. п. распространявшимися Пугачевым и его сторонниками. В связи с этим нельзя не вспомнить анекдот, далеко не безобидный, как оказалось, для развития исторической науки и марксизма в целом. Идут рабы в Древнем Риме и несут плакаты с лозунгом: «Да здравствует феодализм-светлое будущее всего человечества!». Анекдот, повторим, далеко не безобидный, ибо в нем подрывались не только основы марксизма, как теории об объективном, независящем от воли и действий конкретных людей развитии человеческого общества, но и теория прогресса и его критериев. Иными словами, проповедовался нигилизм и обскурантизм и крайний релятивизм, и агностицизм. Субъективный фактор развития абсолютизировался и тем самым подвергался сомнению тезис о направляющей и руководящей роли КПСС, партии, приведшей нашу страну к первой в мире социалистической революции и т. п., и т. д.
Академик от принципиального спора уклонился, но проблема осталась…И она, эта проблема распадается на ряд других, тесно между собой связанных. Марксистская парадигма, что в ней достаточны быстро углядел В.И. Ленин, Б.В. Савинков, возможно вслед за ними и Л.Д. Троцкий не разработала взаимосвязь базисных и надстроечных элементов, составляющих ее. Маркс, на наш взгляд, классовую борьбу, как движущую силу развития, как проявление объективных противоречий между стабильностью производственных отношений и подвижностью производительных сил, узрел только в ходе революций, то есть кардинальной ломки существующих порядков. Борьба классов, которая приводила к смене политических режимов в рамках одной, буржуазной формации была им описана на примере социальных пертурбаций во Франции первой половины XIX в. Классовые сражения Великой французской революции, приведших к смене феодализма капитализмам он не описал и не проанализировал в русле своей же социологической концепции. Объективную зрелость капиталистических (а возможно и перезрелость) во Франции он констатировал, но механизм и конкретно-исторический механизм перехода он не описал, предоставив эту работу историкам-профессионалам. Вопрос этот оказался слишком тонким и своеобразным и до сих пор решается каждым историком индивидуально, в зависимости от идеологических установок, господствующих на настоящий момент в стране и в мире.
Яицкие казаки в походе. Акварель конца XVIII века
Нерешенных научных проблем связанных с истории крестьянских войн и самой крупной из них в России – «Пугачевщины», как можно заметить много и конкретного и общеметодологического свойства.
Указы, с которыми обращался к башкирам и русским жителям Урала уже, казалось бы, разбитый Пугачев, оказывали ошеломляющее воздействие. В них он давал вольность всем, как несколькими годами ранее была она предоставлена дворянству, призывал бить и уничтожать правительственные войска и всех, вообще царских чиновников. Правительству пришлось ослабить разного притеснения государства и дворян в Великоросских губерниях. Губернаторам приходилось сбавлять обороты административно преобразовательных преобразований, производившихся естественно за счет и руками податного населения, Феодально-крепостнический гнет, таким образом, все же уменьшался. Это в свою очередь, усиливало симпатии к Пугачеву, тягу населения к его движению.
Любопытно, что к Пугачеву явился Евстафий Долгополов, ржевский купец, делавший поставки в Ораниенбаум и часто встречавшийся с царем Петром Федоровичем. Долгополов не только не выдал Пугачева, но стал его ближайшим соратником, интеллектуальным ресурсом так сказать! Долгополов не мало сумняшися заявил, что привез отцу вести от сына Павла…
После такого пассажа казаки стали просить Пугачева скорее идти на Москву и занимать положенный ему трон…
Контакты правительственных войск с армией Пугачева очень часто приводили к тому, что часть их переходила на сторону инсургентов.
Из пригорода Оса, обложенном войсками Пугачева прислали старого сержанта, который признал в Пугачеве Государя и вернувшись рассказал об этом войскам и жителям…Утром 21 июня 1774 г. войска во главе с майором Скрипицыным и поручиком Пироговским вышли из крепости и преклонили колени перед Пугачевым, как перед Царем! Пугачёв картинно простил всех за сопротивление законному Государю. Скрипицын был назначен командовать вновь образованным Казанским полком…Солдаты были переодеты в казацкую одежду, а майор произведен в полковники. Майо, правда в этот же день был повешен вместе с капитаном Смирновым. Оказалось, что Скрипицын и Смирнов написали письмо в Казань обо всем произошедшем и готовились отправить его, но были выданы ещё одним офицером Минеевым, ставшим доверенным лицом Пугачева и получившим звание полковника.
Пользуясь малочисленностью и несогласованностью действий правительственных сил Пугачев дошел до Казани.
Там в заключении находилась жена Пугачева с тремя детьми. Их освободили, но Емельян Иванович заявил, что это жена и дети друга его Пугачева, замученного царскими прислужниками…12 июля 1774 г. Казань была захвачена и сожжена, храмы разорены масса народу перебита, что неудивительно: среди повстанцев было много старообрядцев и мусульман – башкир.
Пугачев не взял казанский Кремль, в котором укрылись около тысячи его противников, включая около 500 профессиональных военных вместе с генерал-майором П. Потемкиным троюродным братом фаворита. Как сражаться с повстанцами и побеждать их знал, похоже, только подполковник Михельсон! Его то все и ждали. Михельсон пришел и разбил армию Пугачева, который предпочел ретироваться, потеряв многих из своих неумелых воинов. Он, правда тут же получил пополнение из крестьян, доведя численность своего войска до 15000. По официальным данным правительственные силы взяли в плен до 10000, из которых были и солдаты, и заводской люд, отпущенный под присягу по домам. Солдаты были раскиданы по командам.