Но есть и еще одно объяснение: любая значительная идеология должна так или иначе ответить на вопрос о смертности и бессмертии, иначе она ведет к мещанскому гедонизму под лозунгом «Один раз живем!». Для Маяковского коммунизм был мировоззрением, соразмерным христианству и тоже дающим людям надежду на вечную жизнь… Современный исследователь творчества Маяковского Камиль Хайруллин вообще отводит Маяковскому место в ряду русских мыслителей-космистов, наряду с Федоровым, Циолковским, Умовым, Чижевским, Вернадским. Только Маяковский излагал эти идеи не в философских трудах, а в стихах, полных вселенских гипербол, и тут рядом с ним нужно поставить другого литератора-космиста – Андрея Платонова, для которого тоже свойственная была «космическая ширь», у которого солнце тоже – «пролетарий», вырабатывающий свет.
Потому Маяковский и близко воспринял народную революцию – потому что он был поэт-космист, поэт-антимещанин, поэт – выразитель мировоззрения народа-творца, мечтавший, как и сам этот народ, строивший социализм, о преобразовании природы и человеческой натуры, о победе над равнодушием, злом, косностью, смертью. И поэтому Маяковский ненавидим нынешней властью – властью мещан, за колбасу, джинсы и жвачку продавших социалистическую Родину – СССР, за виллы и яхты за рубежом предавших и ограбивших свой народ…
Но ненависть эта бессильна. Поэт, как Гулливер, среди обезумевших от злости лилипутов стоит под градом криков и оскорблений и только смеется над ними своим грохочущим басом. И снова, как в 20-е годы, вокруг него собирается молодежь, чутко прислушивающаяся к громам его бессмертных стихов.
Рузанов Станислав Александрович,старший преподаватель Кафедры Истории и философии РЭУ им. Г. В. ПлехановаМаяковский. Человек и монументО Владимире Маяковском, «Памятнике» и памятниках – рукотворных и не только
Аннотация. В статье рассматриваются вопросы, связанные с историей проведения Всесоюзного конкурса на лучший проект памятника советскому поэту В. В. Маяковскому в Москве – от момента возникновения самой идеи монументального увековечивания поэта революции до работы конкурсной комиссии по отбору лучшего проекта памятника для одноименной площади советской столицы. Особое внимание уделяется проблематики становления и развития советского монументального искусства в контексте создания памятка В. В. Маяковскому.
Ключевые слова: В. В. Маяковский, А. П. Кибальников, И. В. Сталин, Л. Ю. Брик, Л. В. Маяковская, памятник Маяковскому, реконструкция Москвы, площадь Маяковского, ленинский план «монументальной пропаганды».
История русской литературы знает немало примеров, когда ее ярчайшие представители не единожды обращались к особому поэтическому жанру – «памятнику». К теме символического напоминания потомкам о собственном сиюминутном или, напротив, непреходящем историческом вкладе в сокровищницу как отечественного, так и всемирного литературного наследия.
Первым таким автором был М. В. Ломоносов, фактически дословно переложивший на русский литературный язык XVIII века оду древнеримского поэта Горация. Следом были Г. Р. Державин и А. С. Пушкин. Причем, если Державин ставил себе в заслугу саму возможность «в забавном русском слоге» возгласить современникам о добродетелях российской «Фелицы» – императрицы Екатерины, то Пушкин – факт прославления свободы и пробуждение «милости к падшим», как свидетельство исключительного поэтического и гражданского мужества. Правда, для современников эта строчка пушкинского «Памятника» была надолго сокрыта стараниями его литературного наставника В. А. Жуковского. Искренне желая, чтобы это поэтическое «завещание» Пушкина все-таки увидело свет, он намеренно исказил подлинный смысл стихотворения ученика. В итоге, пушкинский мотив «тайной свободы» долгие годы скрывался за безобидным посылом о «прелести стихов», которой якобы (и только ей!) для современников «был полезен» Пушкин. И только большевистская Октябрьская революция вернула подлинные пушкинские строки к жизни.
К 100-летию гибели Пушкина (февраль 1937 года) эти возвращенные строки, словно в назидание потомкам, были даже выбиты на постаменте его знаменитого московского памятника на Тверском бульваре. Правда, к этому моменту в центре советской столицы у самого Пушкина появился достаточно серьёзный оппонент, грозивший перевернуть в глазах современников и потомков все прежнее представление о назначении поэта и поэзии как таковой. Двумя годами ранее, 17 декабря 1935 года, было обнародовано постановление Центрального Исполнительного Комитета Союза ССР о переименовании московской Триумфальной площади «в площадь имени В. Маяковского»[270].
Мало кто обратил тогда внимание, что данное постановление как бы символически уравновешивало Александра Пушкина и Владимира Маяковского – ведь именно с Пушкиным, его памятником и памятью, не единожды вел свою заочную полемику в прежние годы В. В. Маяковский. И хотя памятник, – самый что ни есть рукотворный, – как иронизировал Маяковский, ему «по чину» полагается едва ли не при жизни, сам поэт революции к этой перспективе относился не просто скептически, а нарочито негативно: «Заложил бы динамиту – ну-ка, дрызнь!» Правда, и своего будущего посмертного соседства с Пушкиным тоже никогда не отрицал. И, словно сам того не замечая, как бы подсказывал современникам место своего – под стать пушкинскому – и нерукотворного, и рукотворного памятника одновременно: «После смерти нам стоять почти что рядом: вы на Пе, а я на эМ».
«Долгожданная встреча». Дружеский шарж, посвященный открытию памятника В. В. Маяковскому в Москве. Художник Н. Семенов. Журнал «Крокодил» № 20 за 1958 г.
Кто-то-то из недоброжелателей Маяковского еще при жизни поэта острил, что между этими буквами есть еще две, которые как раз и образуют одно существенное и непреодолимое отрицание всем указанным выше прижизненным претензиям поэта на свою посмертную «биографию». И, как это не покажется странным, одно важное «но», которое самым негативным образом едва не сказалось на судьбе всего творческого наследия поэта революции, действительно имелось. Многолетние недоброжелатели Маяковского по литературному цеху (главным образом, «вожди» влиятельного в те годы литературного объединения РАПП) тотчас после его смерти сделали все от себя зависящее, чтобы «тему Маяковского» если и не «закрыть» окончательно, то методом грубого административного ресурса заблокировать для соотечественников доступ к его творчеству, сделав последнее практически недоступным.
Посмертная блокада Маяковского и впрямь оказалась настолько масштабной, что продолжилась даже после того, как сам РАПП был расформирован, а его остатки, наряду с другими подобными структурами (постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) от весны 1932 года было признано, что их «рамки… становятся уже узкими и тормозят серьёзный размах художественного творчества»), влиты во вновь создаваемый Союз писателей СССР.
В этой ситуации, не видя иных возможностей пробить стену мелочной бюрократической незаинтересованности, связанной с реализацией многогранного наследия Маяковского, официальная распорядительница литературного наследия поэта Лили Брик написала свое знаменитое письмо руководителю ЦК ВКП(б) И. В. Сталину, после чего в секретариате Сталина состоялась ее не менее знаменитая встреча с председателем Комиссии партийного контроля Н. И. Ежовым. Здесь на своем письме она увидела известную сталинскую резолюцию, ставшую впоследствии директивной для всей советской литературы на годы вперед: «Тов. Ежов, очень прошу вас обратить внимание на письмо Брик. Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи. Безразличное отношение к его памяти и произведениям – преступление. Жалобы Брик, по-моему, правильны. Свяжитесь с ней или вызовите ее в Москву… и сделайте, пожалуйста, все, что упущено нами. Если моя помощь понадобится, я готов…».
Нетрудно догадаться, что сразу после этого сталинского напутствия проблема сохранения и популяризации многогранного творческого наследия поэта пролетарской революции – его «нерукотворного памятника» – была окончательно разрешена в пользу последнего. Куда хуже обстояло дело с памятником рукотворным. Причем, не где-нибудь, а в главном городе Советского Союза – Москве.
Одновременно с правительственным постановлением о переименовании бывшей Триумфальной площади в Маяковскую, на первой полосе газеты «Вечерняя Москва» от 17 декабря 1935 года появился комментарий академика и признанного мастера советской архитектуры А. В. Щусева относительно будущей реконструкции площади.
В небольшой газетной заметке Щусев отметил, что по факту частичная перепланировка площади уже началась и помимо изменения движения автотранспорта и расширения сквера с «широкой лестницей и архитектурно оформленной стоянкой для автомашин», у площади появится новая доминанта – здание Театра им. В. Э. Мейерхольда. «Со стороны площади Маяковского, – сообщает Щусев, – будет главный подъезд к театру, а со стороны улицы Горького здание будет иметь громадную башню с завершающей скульптурой Маяковского». Так, между прочим, впервые появляется сама идея сооружения скульптуры поэта на площади его имени. (Все предыдущие мотивы реконструкции площади касались в основном перепланировки пространств, вызванных строительством «авангардного» Театра Всеволода Мейерхольда, в котором одно время товарищи и друзья Маяковского Н. Н. Асеев, Л. Ю. Брик, В. Э. Мейерхольд предлагали даже установить урну с прахом поэта или замуровать ее в стене здания[271]).
Между тем, последовавший вскоре необоснованный арест Мейерхольда, а потом и его трагическая гибель, окончательно поставили в истории мейерхольдовского «авангардного» Театра точку. А его недостроенное здание в конечном итоге было переоборудовано в Концертный зал им. Чайковского. Правда, от идеи башни-постамента для статуи Маяковского, судя по всему, отказались несколько раньше. Так, в незаслуженно подзабытом ныне уникальном кинодокументе эпохи – фильме «Новая Москва» (1938 год), который повествует о реализации «сталинского плана реконструкции Москвы», зрители могут увидеть принципиально иной облик будущей площади имени главного революционного поэта страны. Здесь монументальный Маяковский буквально возвышается над подземной эстакадой, проходящей под улицей Горького (ныне Тверская), и расположен он лицом к нынешнему Концертному залу Чайковского.