Немаловажную коррективу в указанные выше процессы внесло зарождение и становление монументальной ленинаны, первый, самый масштабный этап которой пришелся на 1920-е – середину 1930-х гг.
Стремление в кратчайшие сроки ответить на действительно массовый запрос огромного числа трудящихся Советского Союза на повсеместное увековечение образа основателя советского социалистического государства нередко заставляло советские и партийные организации – в центре и на местах – прибегать к весьма специфическим методам его практической реализации. Так, в частности, появилась практика массового тиражирования произведений монументальной пропаганды, заранее утверждённых в качестве образцовых. Причем, чаще всего это делалось без всякой оглядки на создателей первоначального авторского оригинала, что нередко приводило к отчуждению авторов уникальных самобытных произведений отечественной ленинианы от своих же произведений, воспринимавшихся со временем как «типовые», «штампованные», «неавторские».
Сложилась также практика, когда реплики одних скульптур воспроизводились из долговечного, дорогостоящего материала (бронза, медь, и т. п.), в то время как большинство таких копий тиражировались из материалов менее долговечных (гипс, железобетон с гранитный крошкой, и др.). Нетрудно догадаться, что со временем последние, бывшие наиболее массовыми, теряли форму, принимали нередко непрезентабельный вид и в конечном итоге саморазрушались, нанося тем самым явный вред самой идее Плана монументальной пропаганды, призванного воспитывать общество в духе высоких идеалов советской революции и новой социалистической государственности в СССР. Причем, вред этот был куда более существенным, нежели «порочная практика сооружения… дублированных монументальных памятников из долговременных и дорогостоящих материалов», на которую обращали внимание секретаря ЦК КПСС Хрущева сотрудники Отдела науки и культуры ЦК в указанной выше записке.
Символично, кстати, что в качестве примера принципиально иного подхода к проблеме авторских реплик советским монументалистам ставилась позиция русского скульптора А. М. Опекушин, автора одного из самых известных памятников Пушкину, заслуженно ставшего одним из признанных символов Москвы – причем и дореволюционной, и советской одновременно. Опекушин, сообщают авторы записки, «с негодованием отверг предложение о повторении этого памятника», т. к. «вызвало бы всеобщее недоумение, если бы… указанный памятник (А. С. Пушкину. – С. Р.) соорудить и вторично открыть в каком-либо другом городе Советского Союза».
«История русской монументальной скульптуры, – заключают авторы записки, – не знает случаев повторения одних и тех же памятников». Отсюда – вывод: от советских скульпторов ждали не просто памятника Маяковскому. По сути, требовалось создать первый, а главное – канонический образ поэта революции в монументалистике. Это, кстати, нужно было ещё и для того, чтобы главная магистральная улица столицы СССР, по которой к Красной площади двигались праздничные колонны трудящихся в дни торжеств, была бы композиционно и архитектурно завершена. А это напрямую зависело от облика трех главных её площадей: Белорусского вокзала (с установленным там в 1951 году памятником основоположнику соцреализма А. М. Горькому), все еще пребывавшей без памятника Маяковской, и только что реконструированной Пушкинской, куда в 1950 году с противоположной стороны улицы Горького был перемещен исторический памятник великому русскому поэту.
Следует упомянуть также еще об одном обстоятельстве, в немалой степени повлиявшем как на формирование настроений конкурсной комиссии, так и, вероятно, на мотивы ее окончательного выбора. В 1949 году вышла на пенсию, завершив тем самым свою многолетнюю трудовую деятельность, старшая сестра Маяковского Людмила Владимировна. Известная в СССР и за ее пределами как художник по ткани, новатор в искусстве, активно внедрявшая в производство способ аэрографии еще со времен 1920-х гг., и единственная женщина в Прохоровской мануфактуре, руководившая целым отделом, Людмила Маяковская никогда не пребывала в тени своего великого брата, но выйдя на пенсию, активно включилась в общественную деятельность по популяризации его наследия и сохранения памяти о нем.
Торжественный митинг на площади Маяковского в Москве, посвященный открытию памятника поэту революции. 29 июля 1958 г.
Еще ранее ее усилиями был открыт мемориальный музей Маяковского в Багдади. Впоследствии именно она добьется перенесения Государственного музея Маяковского из дома на Таганке (поэт жил здесь совместно с Бриками) на Лубянский проезд, где как раз и находился рабочий кабинет Маяковского – знаменитая «комнатенка-лодочка» с «фотографией на белой стене». В мае 1952 года, результатом активной деятельности Л. В. Маяковской стало торжественное перезахоронение праха поэта из мало чем примечательного колумбария Донского крематория на территорию Новодевичьего кладбища. Данное событие широко освещалось прессой, и многие успели заметить, что в это время из общественного пространства практически полностью исчезло имя Лили Брик. Что, естественно, было далеко не случайным и происходило по мере усиления общественного веса самой Людмилы Маяковской, всегда считавшей, что дружба с Бриками ничего хорошего ее брату не принесла.
Активно Людмила Маяковская включилась также и в деятельность конкурсного жюри по возведению памятника поэту. Причем, судя по всему, ее позиция относительно того, каким должен быть памятник, с позицией комиссии на заключительном этапе конкурса явно совпадали. В выборе проекта было решено категорически отказаться от шаблонно-схематического подхода к образу Маяковского, избавиться от «внешнего красноречия»[278] и в то же время избежать как излишнего упрощения его образа, так и экспериментирования с ним (Вероятно, именно этим можно объяснить отход от конкурса скульптора Чайкова, перешедшего на позиции реализма в искусстве только в середине 1930-х гг., а до этого всегда тяготевшего к кубизму и конструктивизму).
В апреле 1954 года[279] стало известно, что жюри конкурса на лучший проект памятника Маяковскому в Москве сделало свой окончательный выбор – победителем стал лауреат двух Сталинских премий скульптор Александр Кибальников. Прессой особо в этой связи отмечался тот факт, что общественности Кибальников стал известен, в первую очередь, «как автор воздвигнутого в г. Саратове памятника великому русскому революционному демократу Н. Г. Чернышевскому». Согласно городской легенде, эскиз проекта памятника, исполненного еще только из глины, был высоко оценен Сталиным, имевшим, как известно, свои особые художественные и архитектурные предпочтения. Как и в случае с памятником Маяковскому, открытие памятника Чернышевскому Сталин не застал – он был установлен в июле 1953 года, в дни празднования 125-летия философа.
Важно отметить, что помимо работы над памятником поэту, параллельно Кибальников работал над еще одним исключительно ответственным поручением – именно он создавал надгробие на могиле поэта революции на Новодевичьем. И подобное обстоятельство никого тогда не удивило, да и удивить, конечно же, не могло – образ Маяковского, созданный Кибальниковым, сестра поэта до конца своих дней считала одним из наиболее удачных в советском монументальном искусстве.
29 июля 1958 года на площади Маяковского в Москве был торжественно открыт памятник поэту-революционеру. Поэт запечатлен скульптором на массивном постаменте-глыбе в своей естественной позе, словно замедлившим ненадолго свой размашистый шаг, поднимаясь на «Маяковку» с Большой садовой. На одной из сторон постамента – лаконичные строки из поэмы «Хорошо!», на другой – лаконичное посвящение: «Поэту пролетарской революции от Правительства Советского Союза».
То ли по совпадению, то ли намеренно, но репортаж об открытии памятника в «Правде» предваряли строки военкора, поэта-фронтовика Сергея Васильева:
…Стой в веках, красуйся над Москвою,
боевой глашатай Октября,
с гордой, непокорной головою,
«как живой с живыми говоря!»[280]
Нетрудно догадаться, что «с гордой непокорной головою» – это явная перекличка с пушкинским «Памятником». Правда в отличие от Пушкина, убежденного в своем бессмертии потому, что был «любезен я народу», Владимир Владимирович Маяковский ни для кого удобным и любезным быть не собирался. Согласно его твердому убеждению, миссия поэта состоит в том, чтобы «выволакивать будущее» из затхлого настоящего – «в тумане мещанья, у бурь в кипенье».
Всю свою жизнь он посвятил борьбе за общество, которое поэтически сравнивал с молодостью мира, и навсегда остался поэтом молодых. Только молодых не по возрасту, а по степени готовности это прекрасное грядущее молодых приближать.
Свен-Эрик Хольмстрём(Швеция)Вопрос об «Отеле „Бристоль“» в Копенгагене на первом московском процессе (1936) в свете новых доказательств
Исторические расследования
Статья ставит своей целью представить новые исторические свидетельства об отеле «Бристоль» в Копенгагене, существование которого подверглось сомнению вскоре после первого Московского открытого процесса в августе 1936 года. История с отелем «Бристоль», пожалуй, чаще других приводится как «доказательство» мошеннического характера Московских процессов.
Вопрос об отеле «Бристоль» разбирается по материалам слушаний комиссии Дьюи в 1937 году в Мексике с привлечением и анализом ранее неизвестных фотографических свидетельств и других первичных источников