Ничего не остаётся, как исследовать гипотезу, согласно которой Гольцман говорил правду. Поскольку это единственный оставшийся вариант, мы в любом случае пришли бы к такому умозаключению. Только теперь его можно подкрепить с помощью доказательств.
6.5. Указатели с надписью «Гранд отель».
Из показаний Гольцмана об обстоятельствах его встречи с Седовым следует, что добраться из Берлина в Копенгаген он мог только ночным поездом. Последний в случае прибытия без опозданий приходил на конечную станцию в 06:05[337]. На улице в столь ранний час ещё темно; в ноябре солнце в Копенгагене восходит около 7 утра[338]. Заметим, что центральный железнодорожный вокзал расположен через дорогу от «Гранд отеля».
Не известно, освещалась ли вывеска гостиницы на здании со стороны ул. Ревентловсгаде. Но даже если бы она была залита ярким светом, вполне возможно, что Гольцман просто не обратил на неё внимания или не запомнил её. Но главное здесь в том, что вывеска на стене здания указывала совсем не на то место, где находился вход в гостиницу.
Сравнивая снимки «Бристоля», сделанные в разное время, можно заметить, что в 1937 году над входом в гостиницу появилась вертикальная световая вывеска, отсутствующая на фото 1929-го и 1931 годов. Ещё известно: до 1936 года входные двери в кафе «Бристоль» и в гостиницу были смежными. Маловероятно, что оба факта не связаны друг с другом.
Вывеску установили, вероятно, в то время, когда кафе «Бристоль» переехало в соседнее здание. Что случилось в 1936 году, как о том пишут Викельсё Йенсен, свидетеля комиссии Дьюи, и Мартин Нильсен, автор статьи в коммунистической газете «Арбейдербладет»[339]; их сообщения согласуются со сведениями из адресных книг и телефонных справочников Копенгагена. Ясно, почему именно в 1936 году возникла потребность в каком-то знаке у входа в гостиницу: потенциальным клиентам стало нужным указывать, как им попасть в отель.
До 1930 года, пока отель работал как пансион, никакой надобности в вывеске не было. Гости-пансионеры, снимавшие номера на длительный срок, хорошо знали, где у отеля вход; точно так же любой житель без всякого указателя знает, в каком доме находится его квартира. Когда отель и кафе находились рядом друг с другом, каждый, кто посещал кафе «Бристоль», мог легко пройти через внутреннюю дверь в вестибюль отеля. Без сомнения, не только Гольцман, но и другие несведущие посетители, – на что в примечании к своей статье писал Нильсен, – путались, где вход в гостиницу, а где в кафе. Никаких проблем не возникало, пока «Гранд отель» и «Бристоль» связывал проход через внутреннюю дверь, и оба принадлежали одному и тому же владельцу.
Но в 1936 году кафе переехало, а вместе с ним его большая вывеска «Бристоль» – та самая, что ранее висела почти у самого входа в «Гранд отель». Возникла необходимость каким-то образом обозначить вход в гостиницу. Можно, таким образом, предположить, что именно тогда на стене здания появилась вертикальная неоновая вывеска, какую мы видим на фото 1937 года.
Подытожим: после того, как в 1936 году кафе переехало в соседнее здание, и у «Гранд отеля» появилась собственная вывеска, перепутать входы гостиницу и в кафе «Бристоль» стало невозможным. Но до указанного времени было легко и естественно принять одно за другое[340].
Фотография 1929 года из Музея Копенгагена помогает установить ещё один важный факт: крупная надпись «Бристоль» – самая заметная вывеска на этой стороне здания. Только она легко читалась с привокзальной улицы, где в июне 1929 года фотограф делал свой снимок. Более того: в то время вывеска «Бристоль» оставалась единственным ориентиром, с помощью которого можно было отыскать вход в «Гранд отель». И нет никаких доказательств, что ситуация изменилась к 1932 году, когда, по словам Гольцмана, он совершал свой вояж.
Седов мог сказать Гольцману что-то вроде следующего: «По прибытии в Копенгаген воспользуйтесь выходом из вокзала в сторону Вестерброгаде. Следуйте далее налево по улице, пересекающей железную дорогу. Там увидите большую вывеску с надписью „Бристоль“. Слева от неё – дверь-вертушка. Это вход в гостиницу. Буду ждать вас там». Как представляется, Седову ничего не оставалось как поступить именно таким образом. Дверь отеля ничем не обозначалась, поэтому чтобы отыскать вход в гостиницу нужно было воспользовавшись тем, что отличало это здание от других – вывеской «Бристоль».
Скорее всего, Гольцман встретил Седова возле вращающейся двери рядом с вывеской. 4 года спустя он вспоминал о гостинице, которая, как ему казалось, носила название «Бристоль». Такая ошибка вряд ли удивительна, особенно если учесть его ночную поездку на поезде, когда он, находясь в темноте, пребывал во взволнованном или возбуждённом состоянии, поскольку, не забудем, его вояж совершался в тайне и с конспиративными целями.
Появление вывески у входа в гостиницу – той, что заметна на фотографии 1937 года, – означает, что многие другие путешественники, посещавшие Копенгаген до и после Гольцмана, совершали ту же оплошность. Высказанное 4 года спустя замечание Нильсена о том, что Гольцман перепутал название кафе и гостиницы, нужно расценивать не просто как вероятное, а как единственно возможное объяснение совершённой им ошибки. Таким образом, правдивость показаний Гольцмана на процессе можно считать доказанной.
6.6. Лживые заявления Троцкого и лиц, выступавших в его поддержку, об «отеле „Бристоль“».
9 февраля 1937 года в своей речи по телефону, адресованной участникам митинга, собравшегося в здании Нью-йоркского ипподрома, Троцкий заявил:
«В отличие от других подсудимых Гольцман указал дату: 23–25 ноября 1932 года…»[341]
На самом деле никаких дат в показаниях Гольцмана нет. Им сказано лишь то, что встреча состоялась в ноябре 1932 года[342]. Но даже поверхностный просмотр материалов процесса позволяет выявить ошибочность слов Троцкого. Мог ли он так легкомысленно говорить на столь важную для него тему? Или он так остро нуждался в любом опровержении, что хватался за соломину? Или он верно распознал, что ни комиссия Дьюи, ни готовые обвинить СССР во всех грехах средства массовой информации не станут тщательно разбирать попытки Троцкого доказать свою невиновность, – что, собственно, и произошло в действительности?
Факты, почерпнутые нами из первоисточников, противоречат заявлениям, представленным комиссии Дьюи. В показаниях от 12 апреля 1937 года Троцкий отрицал наличие каких-либо связей с Гольцманом после 1927 года:
«ГОЛЬДМАН: Были ли когда-нибудь у вас связи с Гольцманом после того, как вы покинули Россию?
ТРОЦКИЙ: Никогда.
ГОЛЬДМАН: Прямые или косвенные?
ТРОЦКИЙ: Никогда»[343].
Однако документы из архива Троцкого в Гарварде опровергают его заявление. «В один из октябрьских дней, Э.С.Гольцман, бывший троцкист, а затем советский деятель, встретил Седова в Берлине и передал ему предложение от ветерана-троцкиста Ивана Смирнова и других левых оппозиционеров в СССР о создании объединённого оппозиционного блока»[344].
То же утверждение Седов опровергает в «Красной книге по московским процессам»: «Эти два факта, т. е. то, что свидания Смирнова и Гольцмана с Седовым действительно имели место – единственные крупицы правды в море лжи московского процесса»[345].
Седов выступал посредником в переговорах Гольцмана с Троцким. Что, по сути, и есть «косвенные контакты». Поэтому, отрицая любые связи с Гольцманом после 1927 года, Троцкий явно кривил душой. Тем не менее, в письме, адресованном комиссии Дьюи, он признал факт своих непрямых контактов с Гольцманом при посредничестве Седова[346].
Троцкий очевидно позабыл, что его сын уже признал наличие у него косвенных контактов с Гольцманом, и составители отчёта комиссии Дьюи отказались от разбирательств, или же, поняв что к чему, решили просто промолчать!
По словам Эстер Филд, в 1932 году между «Гранд отелем» и «кондитори „Бристоль“» находилось несколько магазинчиков и какое-то другое, не названное ею кафе. На самом деле что-то близкое к её описанию появилось в 1937 году. Но в 1932-м, как доказано выше, всё выглядело иначе. Филд утверждала, что во время посещения ею Копенгагена в 1932 году она покупала сладости в «кондитори „Бристоль“», причём сама кондитерская располагалось на некотором удалении от гостиницы. Это тоже очевидная неправда.
Допущенные Филд отступления от истины столь велики, что мы должны исключить любые «искренние заблуждения». Если конфеты она покупала в том самом месте, которое указано ею в показаниях под присягой, тогда это происходило в выставочном зале фирмы «Ситроен»! Конечно, можно спутать автомобильный салон с кафе-кондитерской, но вероятность такой ошибки ничтожно мала. Самое, на наш взгляд, правдоподобное объяснение таково: в своей лжи Филды исходили из предположения, что взаимное расположение «Гранд отеля» и «Бристоля» оставалось тем же и в 1937-м, и в 1932 годах.
Особенно любопытно, что здесь, судя по всему, Филды воспользовались ошибками из комментария к фото в «Совьет Раша тудэй». Напомним: в журнале сообщалось, что в 1937-м «Гранд отель» и «кондитори „Бристоль“» занимали смежные помещения. Что, конечно, не соответствовало истине. Зато Филдам, – или, что вероятнее, Троцкому, как будет сказано ниже, – представилась возможность показать несправедливость уверений, что гостиница и кафе находятся в непосредственной близости друг от друга. При том Филды молчаливо согласились с утверждениями журнала, что в 1937 году взаимное расположение отеля и кафе оставалось таким же, как в 1932-м, что не соответствовало истине