[359]. Однако неопубликованные мемуары полицейского Асквига, который охранял Троцкого как раз накануне его отъезда в Мексику в декабре 1936 года свидетельствуют об обратном. По утверждениям Асквига, Троцкий свободно говорил с охранниками на правильном норвежском[360]. Что сильно удивило Конрада Кнудсена, хозяина дома, где останавливался Троцкий, когда Исаак Дойчер поделился с ним этой информацией в апреле 1956 года. Кнудсен и Троцкий преимущественно общались между собой по-немецки [361].
В основу выводов комиссии Дьюи о «Бристоле» положены сфальсифицированные факты. Теперь можно считать установленным, что чета Филдов и сам Троцкий говорили неправду на слушаниях комиссии Дьюи. Благодаря Гетти и Бруэ нам известно, что Троцкий солгал, во-первых, когда опровергал наличие связей со своими сторонниками в Советском Союзе, во-вторых, когда утверждал, что после 1930 года не пытался войти в контакт с Карлом Радеком, и, в-третьих, когда отрицал существование «блока троцкистов и „правых“».
Нет иного способа оценить показания Троцкого комиссии Дьюи, кроме как обратиться к той их части, которая поддаётся независимой проверке. Если вдруг выяснится, что Троцкий говорил правду во всех случаях, которые можно проверить, нам придётся отмести все сомнения в его честности и все остальные заявления признать справедливыми. Но верно прямо обратное. Теперь известно, что Троцкий говорил неправду, касаясь многих важных событий. Вот почему есть все основания полагать, что дело не ограничивается только теми вопросами, где мы располагаем независимой информацией. Представляется вероятным, что Троцкий лгал в гораздо большем числе случаев.
Комиссия Дьюи была не последней попыткой Троцкого опровергнуть историю об «отеле „Бристоль“». Через несколько месяцев после завершения слушаний на страницах журнала «Бюллетень оппозиции» за июль-август 1937 года появилось довольно странное заявление: «Только в феврале этого года пресса Коминтерна сделала спасительное открытие: в Копенгагене нет, правда, отеля „Бристоль“, но зато есть кондитерская „Бристоль“, которая одной стеной примыкает к отелю. Правда, отель этот называется „Гранд отель Копенгаген“, но это всё же отель. Кондитерская, правда, не отель, но зато она называется „Бристоль“. По словам Гольцмана, свидание произошло в вестибюле отеля. Кондитерская не имеет, правда, вестибюля. Но зато у отеля, который не называется „Бристоль“, имеется вестибюль. К этому надо прибавить, что, как явствует даже из чертежей, напечатанных в прессе Коминтерна, входы в кондитерскую и в отель ведут с разных улиц. Где же всё-таки происходило свидание? В вестибюле без „Бристоля“, или в „Бристоле“ без вестибюля?»[362].
Первый номер «Бюллетеня оппозиции (большевиков-ленинцев)». Июль 1929 г.
Здесь Троцкий перещеголял самих Филдов! Чего стоит, к примеру, его уверения, будто входы в «Гранд отель» и кафе «Бристоль» располагались на разных улицах! Право, даже Филдам не пришло в голову ничего подобного… Вопрос лишь в том, зачем Троцкому потребовалась вопиюще беспардонная неправда? Ответ очевиден: ему просто необходимо было напустить побольше тумана вокруг истории с «Бристолем», ибо он знал, что Гольцман дал правдивые показания в суде. Как человек, обладающий острым умом, Троцкий отлично понимал, что вопрос о «Бристоле» едва ли не главный на всём процессе. Он знал, что чертёж из «Арбейдербладет» видели очень немногие (и почти никто за пределами Дании); таким образом, ему безбоязненно можно было говорить всё, что вздумается.
Доказанные случаи искажения истины заставляют сомневаться в правдивости остальных заявлений Троцкого на слушаниях комиссии Дьюи (как, впрочем, и где бы то ни было). Скорее всего Троцкий лгал, отрицая встречи с некоторыми из лиц, затем представших на скамье подсудимых московского процесса 1936 года[363]. Возможно, под сомнение следует взять и документы, которые, как принято считать, доказывают, что во время предполагаемой встречи с Гольцманом Седов якобы сдавал экзамены в Высшей технической школе в Берлине[364].
6.8. Лживость «Красной книги» Седова.
Известно, что Седов поступился правдой в своём анализе первого московского процесса в ранее упомянутой «Красной книге». В 9-й главе его сочинения читаем: «Так, в 1932 году наблюдалось известное, впрочем, довольное слабое оживление ранее капитулировавших перед Сталиным групп: группы Зиновьева – Каменева, группы бывших левых сталинцев (так называемые, „леваки“ или безвожденцы) – Ломинадзе-Шацкин-Стэн; Смирнова и его друзей; также и некоторых правых: Рютина, Слепкова и др…
Ни с одной из этих групп русские большевики-ленинцы, разумеется, не вступали ни в какой блок»[365].
Ну, а далее в книге сказано: «Левая оппозиция всегда выступала решительным противником закулисных комбинаций и соглашений. Для неё вопрос о блоке мог бы стоять только, как открытый перед массой политический акт, на основе её политической платформы. История 13-летней борьбы левой оппозиции является тому порукой»[366].
В действительности, Седов знал об одобрении Троцким в 1932 году «блока „правых“ и троцкистов». И примеров вольного обращения с фактами у Седова гораздо больше. Так, в предисловии к «Красной книге» он подчёркивает: «Автор этих строк (т. е. Седов. – С.-Э.Х.) воздерживается от активного участия в политике»[367].
Но мы знаем, это тоже неправда. Задолго до 1936 года Седов стал активно содействовать Троцкому в его политической деятельности. В архиве Троцкого в Гарварде Дж. Гетти обнаружил материалы, доказывающие, что во время пребывания в Германии Седов помогал своему отцу поддерживать связи с лицами, совершающими поездки в СССР и обратно: «Он пытался переправить копии своего „Бюллетеня оппозиции“ в Советский Союз, и через своего сына Льва Седова (который жил в Берлине) устанавливал контакты с туристами и советскими официальными лицами, курсировавшими в и из СССР»[368].
Незадолго до того, как в январе 1933 года Гитлер пришёл к власти, Седов перебрался из Берлина в Париж, что, по-видимому, и обозначает начало его политической деятельности. Как следует из материалов из бывших советских архивов, Марк Зборовский, агент НКВД, который стал доверенным лицом Седова и, несомненно, самым ценным информатором советских спецслужб в среде парижских троцкистов, докладывал в Москву, что в июне 1936 года получил от сына Троцкого предложение отправиться в СССР для ведения там нелегальной работы. Зборовский ответил отказом, но как помощник Седова принимал деятельное участие в подготовке «Красной книги» к печати. [369]
Как отмечает ван Хейенорт, Седову пришлось пообещать французской полиции, что он воздержится от политики[370], и, таким образом, у него было достаточно веских оснований скрывать истинный характер своей деятельности и распространять о ней всевозможные небылицы. Но факт остаётся фактом: Седов лгал, что поставил крест на политической деятельности, и он также солгал, когда опровергал существование «блока троцкистов и „правых“».
Итак, нами установлено: в «Красной книге» Седова написал неправду о московском процессе 1936 года. Сам автор, несомненно, согласовывал свои действия с отцом, ибо цель его пухлого сочинения состояла в том, чтобы опорочить обвинения выдвинутые против Троцкого в суде. Но мы также видели, что координация их усилий в случае с Гольцманом дала сбой.
Ни Эстер Филд, ни Седов не стали бы распространять свою ложь без санкции Троцкого. Поэтому он – такой же участник распространения неправды, как все его сообщники.
6.9. «Расчистка» архива Троцкого.
К фабрикации вышеупомянутой лжи причастны ещё два человека – Исаак Дойчер, известный литератор и биограф Троцкого, и личный секретарь Троцкого Жан ван Хейенорт.
Дойчер досконально изучил отчёт комиссии Дьюи. Поэтому ему было хорошо известно, что на слушаниях Троцкий настаивал на якобы плохом владении норвежским, но не решился написать о том правду в своей книге. Впрочем, только такими умолчаниями и искажениями дело не ограничилось. Ни слова не сказал Дойчер и о противоречиях в заявлениях Седова и Троцкого по поводу их связи с Гольцманом. Установив, что Седов и Гольцман часто встречались друг с другом для обсуждения событий в Советском Союзе, Дойчер признался, что сведения об этих встречах почерпнуты им из переписки Седова с Троцким: «Это свидетельство основано на Лёвиной (т. е. Седова. – С.-Э.Х.) переписке с отцом и на его показаниях французской следственной комиссии, которая в 1937 году проводила расследование в преддверии мексиканского контрпроцесса»[371].
Из чего явствует, что связи Троцкого и Гольцмана носили, по меньшей мере, косвенный характер. Но Дойчер, зная о них, скрыл то, что Троцкий лгал комиссии Дьюи по поводу такого рода контактов. Промолчал о них и ван Хейенорт, хотя как личный секретарь Троцкого он отвечал за переписку своего босса и имел доступ к документам из его архива.
Ничего не написал Дойчер и о создании «блока „правых“ и троцкистов». Как и раньше, здесь мы имеем дело не со случайной оплошностью, а с сознательным замалчиванием фактов со стороны Дойчера: ведь именно он обладал доступом к закрытой части архива Троцкого в Гарварде – той самой, где Гетти обнаружил многочисленные доказательства осведомлённости Троцкого о блоке. [372]