ва. Тот мир, который Бальзак носит в своей голове, писал Морис Бардеш, "живет своей самостоятельной жизнью, и вместе с тем верен исторической правде".
Ганская не только не мешала ему продолжать работу, но побуждала к ней Бальзака. На обратном пути в Париж он писал ей: "Не упрекайте меня за то, что я мало работал. Скажите себе, что я совершил чудо - написал "Посвященного". Речь идет о втором эпизоде романа, повествующем о филантропии; Бальзак хотел озаглавить его "Братство утешения", а затем дал ему название "Изнанка современной истории". Это произведение задумано было как противоположность "Истории Тринадцати"; в нем сообщество могущественных и очень богатых людей посвящает себя служению добродетели. Первый фрагмент, "Гнев святого", появился в 1842 году в благомыслящем журнале "Мюзе де Фамий". Он написан в том же духе, что и "Сельский врач" и "Сельский священник"; за эту книгу автор мог бы удостоиться Монтионовской премии Создать ее оказалось нелегко. "Сделать интересную драму без единого волка, забравшегося в овчарню, - трудная штука".
Выход найден: ввести в овчарню раскаявшегося волка. Годфруа, молодой разорившийся денди в желтых перчатках, обретает на улице Шануанес, в тени Собора Парижской Богоматери, покровительницу, старую баронессу де ла Шантери, которую окружают четыре незнакомца, бесстрастные, словно бонзы, и пользующиеся глубоким уважением как архиепископа, так и самой высокой знати. Таинственное сообщество располагает огромными капиталами и употребляет их на то, чтобы спасать несчастных. Заговор добродетели должен быть для читателей занимательным, как похождения распутницы Торпиль. Чтобы этого достигнуть, Бальзак вспоминает историю (подлинную) шуанского мятежа.
В годы Империи старую маркизу де Комбре приговорили в Руане к двадцати двум годам тюремного заключения в кандалах да еще выставили у позорного столба за то, что она скрывала у себя заговорщиков. Ее дочь, Каролина Ане де Фероль, погибла на эшафоте. Бальзак сделал из госпожи де ла Шантери двойник действительно существовавшей женщины, некую mater dolorosa [скорбящую мать (лат.)], над которой тяготеют жестокие воспоминания. Через Вимара, секретаря руанского апелляционного суда, Бальзак достал текст обвинительного акта и, передавая в романе этот документ, мало отдалялся от подлинника. Зачем тут выдумывать? Это обычный прием романистов. Но множество подробностей показывают, что книга писалась под крылышком Эвелины Ганской. Незнакомцы с улицы Шануанес все читают "Подражание Христу". Почему? Потому что экземпляр "Подражания" был в 1833 году первым подарком Евы Бальзаку. Писатель хранил в нем свои любовные сувениры засушенные цветы и обрывки лент. И эту же благочестивую книгу госпожа де ла Шантери дает неофиту Годфруа. "Ведь в произведениях Бальзака религия, так же как и политика, зачастую носит сентиментальный и романтический характер", - писал Морис Регар. По вечерам Бальзак читал у камелька хозяевам Верховни страницы, написанные днем. Даже Георг Мнишек, больше любивший собирать коллекции насекомых, чем читать романы, казалось, был увлечен книгой, что можно считать "одной из крупных побед Бильбоке".
Хотя эпизод "Посвященный" написан был ослабевшей рукой, в нем есть свои достоинства. Ради драматического эффекта та семья, которую Посвященному (Годфруа) поручено спасти, оказывается семьей главного прокурора Бурляка, а он выступал когда-то в суде как обвинитель госпожи де ла Шантери и ее дочери и добился для последней смертного приговора. У Бурляка имеется вполне реальный прототип - барон Шапе-Мариво, главный прокурор при уголовном и особом суде в Руане; имя этого человека - Бернар - писатель дал и барону Бурляку. Роль трогательной жертвы, необходимой во всякой мелодраме, играет Ванда, дочь Бурляка, страдающая таинственной болезнью польским колтуном. У доктора Кноте, состоявшего лейб-медиком в Верховне, Бальзак мог получить сведения об этой странной болезни и взять некоторые его черты для образа доктора Альперсона, который в романе излечивает больную Ванду. А сама Ванда, "веселое избалованное дитя, музыкантша, страстная любительница чтения, поглощающая романы, расточительница и кокетка", напоминает Анну Мнишек - Бальзак был гостем в чисто польском доме и использовал знакомство с новой средой.
Рукоделие, которым занималась госпожа Ганская, в романе становится портьерой, вышитой юной Вандой. Бальзака восхитила мысль изобразить Бурляка, несмотря на его неумолимую прокурорскую суровость, неким подобием Горио - страстно любящим отцом, который создает для своей дочери иллюзию роскоши, тогда как соседняя комната обставлена нищенскими, развалившимися вещами. Этой мыслью он, несомненно, обязан был недавно прочитанному рассказу Диккенса "Сверчок на печи". У себя дома на улице Батай он с удовольствием вел своих посетителей по обшарпанному коридору и комнатам с голыми стенами, а затем открывал перед ними дверь в будуар, подобный чертогу из "Тысячи и одной ночи". Конец книги одни могут счесть мелодраматическим, а другие - возвышенным, это зависит от настроения читателя. В ту минуту, когда бывший прокурор, потрясенный добротой своих спасителей, почти без чувств падает на пол, появляется, как призрак, госпожа де ла Шантери, и Бурляк, подняв на нее глаза, шепчет: "Так мстят за себя ангелы". Сама религия принимает у Бальзака магический характер и становится орудием в руках могущественной оккультной силы. Но в плане "Человеческой комедии" сюжетом романа является не столько личная драма его героев, сколько картина парижского милосердия, столь же сокрытая от посторонних взоров, как и его пороки.
Можно представить себе, что при литературных чтениях, происходивших в гостиной верховненской усадьбы, слушательницами было пролито немало слез, и эти женщины, которые порою обращались со своим другом Бильбоке как с веселым забавником, признали, что ему доступны все виды величия. Для него прощать было вполне естественно - люди таковы, каковы они есть. Надо изображать их без всякой снисходительности, что зачастую делал Бальзак, но следует уважать в них благородные черты, которые найдутся даже у самых плохих людей.
Хозяйки Верховни повезли своего гостя в Киев.
Бальзак - Лоре Сюрвиль:
"Ну вот, я видел Северный Рим, татарский город с тремястами церквей, с богатствами Лавры и святой Софией украинских степей. Хорошо поглядеть на это разок Приняли меня чрезвычайно радушно. Поверите ли, один богатый мужик прочел все мои произведения, каждую неделю он ставит за меня свечку в церкви св.Николая и обещал дать денег слугам сестры госпожи Ганской, если они сообщат ему, когда я приеду еще раз, так как он хочет увидеть меня".
Госпожа Бальзак прислала новогоднее поздравление и сообщила, что произвела инспекционный осмотр в его доме на улице Фортюне.
"Я все нашла там в образцовом порядке, везде такая чистота, что самой рачительной хозяйке не к чему было бы придраться. У тебя два хороших сторожа, я считаю их честными людьми: им хочется, чтобы ты поскорее вернулся. Они сказали мне, что их не раз уверяли, будто ты вот-вот приедешь, но они видели, что говорится так для того, чтобы они не ослабляли усердия в работе. Твой архитектор бывает в доме, как мне сказали, раз в неделю.
Я, дружочек, всегда в твоем распоряжении, и ты знаешь, что я очень рада бываю, когда могу быть чем-нибудь полезной тем, кого я так люблю. Можешь рассчитывать на меня во всем и для всего в любой час моей жизни.
По старому обычаю скажу тебе, как провела я первый день Нового года. Прежде всего сходила в церковь и, помолившись в храме Господнем, обратила все мысли свои к вам, просила у Бога только одного: счастья для моих милых детей..."
Бальзак наслаждался обществом своих любимых "акробатов" и, чувствуя, как он изнурен и устал, хотел бы подольше побыть в тихой гавани, которой была для него Верховня, но необходимость сделать очередной взнос за акции Северных железных дорог заставила его уже в январе, в самые морозы, тронуться в обратный путь. Ганская дала ему лисью шубу, но холода были такие, что поверх шубы пришлось укутаться еще в теплую крылатку. Бальзак вез с собою 90000 франков, которые ему дала Чужестранка на оплату акций и на прочие деловые расходы.
Хочется думать, что, гостя на Украине, Бальзак был счастлив. Впервые в жизни он оказался в одном из тех дворцов с бесчисленной челядью, о которых мечтал с детских лет. Его не возмущало, что неизменная почтительность вышколенных слуг поддерживалась суровыми наказаниями, ожидавшими их за малейшие нарушения дисциплины. Тщетно Зюльма Карро упрекала его за бесчувственность к страданиям народа. Она была вправе удивляться, что воображение писателя, такое могучее, когда он рисовал людей своего класса, оказалось бессильным представить себе нищету и угнетение. Но будем снисходительны, ведь в течение трех месяцев он впервые чувствовал себя свободным от повседневных забот, от необходимости срочно готовить к сдаче рукописи, от мучительных тревог из-за неоплаченных векселей и счетов. Он испытывал облегчение, как человек, но его творческая деятельность ослабела. Если он не работал в Верховне в том темпе, которого требовала прежняя горячка, то отчасти потому, что в "польском Лувре" на него не давила необходимость; к тому же продолжение "Человеческой комедии" ставило перед ее творцом новые проблемы.
Созданные им персонажи постарели вместе с ним; многие из них умерли. На кладбище Пер-Лашез уже был великолепный памятник, под которым покоились Эстер Гобсек и Люсьен де Рюбампре. Вотрен стал префектом полиции, Растиньяк вторично получил министерский портфель. Разумеется, было бы очень хорошо, если бы поэт мог оживить эти тени, которые, как мертвые герои Гомера, жаждали собраться вокруг него. Персонажи, ищущие своего создателя, теснятся в прихожих его незаконченных романов. Бальзак принимает их, он знает, что можно было бы сделать с ними, но боится, что у него не хватит сил завершить свою эпопею. Вот о чем он думал, когда, кутаясь в мех, наброшенный ему на плечи Евой Ганской, ехал в санях по унылой заснеженной равнине.