трудничестве Рабу упомянуто не было.
В письме к Дютаку Ева говорит о "Мелких буржуа":
"Я очень довольна, что господин Рабу согласен их закончить, так как глубоко убеждена, что для завершения этой книги господин де Бальзак выбрал бы именно его. Это не предположение, а уверенность, ибо он говорил мне в дни болезни: "Я хотел бы повидаться с Рабу; может быть, он возьмется закончить "Мелких буржуа"..."
Первая часть романа (опубликована в 1856 году) разделена на двадцать семь глав, из них двадцать две первые главы принадлежат Бальзаку. Вторая часть "Мелких буржуа" (1857 год) целиком написана Рабу. Издатель де Потте, который выпустил первое издание "Депутата от Арси" (до предпринятого Мишелем Леви "ударного" издания полного собрания сочинений Бальзака в двадцати четырех томах в восьмую часть листа), имел мужество напечатать на титульном листе: "Закончено Шарлем Рабу".
В 1851 году художник Жан Жигу, уроженец Франш-Конте, сын кузнеца, выставлявший на всех выставках "огромные махины" - большие полотна исторического и мелодраматического содержания, живописец; которого газеты расхваливали за "мужественный характер его таланта", написал портрет графини Мнишек. Анна привела в мастерскую Жана Жигу свою мать, и та в свою очередь заказала ему пастель. Этот художник, который писал в манере резкой, мужественной и полной условностей, покорил ее. Вероятно, в 1852 году они вступили в связь, оказавшуюся почти супружеством, так как она продолжалась до самой смерти Эвелины, которая скончалась 10 апреля 1882 года. Жигу, "ветеран" с галльскими усами, "обремененный годами и славой", пережил ее на двенадцать лет. Приютом этой странной четы, связанной такими прочными узами, служил замок Борегар в Вильнев-Сен-Жорж, купленный госпожой де Бальзак после того, как она овдовела.
Последние годы Чужестранки были омрачены несчастьями, постигшими ее детей. Анна, у которой еще Бальзак подмечал непреодолимую страсть к дорогим нарядам, к великолепным драгоценностям, поддалась парижским соблазнам. Шали из кружев шантильи, наволочки на подушки, отделанные алансонскими кружевами, платья от Ворта, ширмы китайских лаков, тончайший китайский фарфор, бриллиантовые уборы разорили наследницу, владевшую Верховной. В 1875 году у Георга Мнишека, которого она обожала, восхищаясь его кротким, как у святого, лицом и ангельскими глазами, случилось первое кровоизлияние в мозг; он не оправился от удара и лишился разума. Милые его сердцу коллекции жесткокрылых были проданы; к тому времени брат Эвелины, граф Адам Ржевусский, уже давно купил Верховню.
После смерти сумасшедшего мужа (в 1881 году) и смерти матери (в 1882 году) Анна, совсем обеднев, продала замок Борегар и удалилась в монастырь женской общины Креста Господня, находившийся на улице Вожирар. "В дни бедствий она была такой же прелестной и доброй, как и в пору роскоши, такой же милой и ласковой, беспечной, как птичка, какою знал ее и любил Бальзак". В 1915 году Анна, умирая, оставила экономке, ухаживавшей за ней, малахитовую шкатулку с инкрустациями из слоновой кости, подбитую бледно-розовым бархатом, - ту самую шкатулку, в которой Бальзак некогда хранил письма Ганской и на которой он заказал выгравировать буквы Н.L. (Heva Liddida - Ева Возлюбленная по-древнееврейски). Экономка предложила шкатулку за высокую цену Марселю Бутерону, "папе бальзаковедов". Сумма, которую запросили за этот ларец, была совсем не по средствам Бутерону, но он подбежал к шкафу, где держал свои скромные сбережения, схватил, не считая, пачку банковских билетов, сунул их в руки экономке и оставил у себя священную реликвию.
Каролина Марбути, "поэзия путешествия", продолжала писать под псевдонимом Клэр Брюн автобиографические романы. В романе "Ложное положение" она повествовала о горьких разочарованиях, пережитых в Париже провинциалкой, выдающейся женщиной. Связь с маркизом де Пасторе (дворянином, преданным претенденту на французский престол Генриху V, который сделал его своим поверенным во Франции), внушила писательнице замысел другого произведения: "Маркиз де Пресье, или Три эпохи". Развязка этой авантюры была скандальной. Амедей де Пасторе доверил своей любовнице хранение ларца, в котором он держал под ключом компрометирующие его бумаги - неоспоримые доказательства его легитимистских происков. Не сделала ли Каролина в конце угасающей любви эти документы орудием своей мести? Многие тогдашние мемуаристы утверждают, что она продала ларец луи-филипповской полиции. В своем интимном дневнике, сумбурном и страстном, Клэр Брюн отвергает обвинение в шантаже. По ее словам, она хотела только взамен пылких писем любовника получить денежное возмещение за разрыв. Как бы то ни было, история с ларцом дискредитировала госпожу Марбути и обратила ее в авантюристку. Дидина в "Провинциальной музе" была куда благороднее.
Шестнадцатого февраля 1890 года Каролина Марбути (ей было тогда восемьдесят семь лет), переходя через Елисейские Поля, попала под колеса омнибуса. Ее отнесли в больницу Божона, помещавшуюся в те годы в доме N_208 по улице Фобур-Сент-Оноре, в двух шагах от того места, где умер Бальзак; в тот же день пострадавшая умерла, не приходя в сознание, и была опознана лишь позднее. Так как она приобрела для погребения своей дочери (умершей в двадцать три года) "в вечную собственность" участок земли на кладбище Пер-Лашез, то ее и похоронили там же, где погребли Бальзака и Чужестранку. Она покоится недалеко от них.
Элен де Валетт, вдова Гужона, не изменила своего дурного поведения. Два снисходительных покровителя осыпали ее вещественными доказательствами своей привязанности к ней. Знатный владелец замка, с которым она прижила сына, узаконил его, и позднее этот молодой человек сделал очень хорошую карьеру. Элен поселилась в Париже, в доме N_91 по Лилльской улице у барона Ипполита Ларе, где и жила до дня своей смерти, последовавшей 14 января 1873 года. Маленькая "солеварка" всю жизнь ухитрялась искусно поддерживать равновесие в своем деликатном положении между графом и бароном. Поскольку она была (очень недолго) одной из "Мари" Бальзака, барон Ларе, ее единственный наследник, принес в дар городской библиотеке Тура выправленную автором корректуру романа "Беатриса" и собственноручное его письмо, причем даритель принял тщательные и наивные предосторожности к тому, чтобы нельзя было установить, к кому обращено посвящение, адресованное Мари Х***.
Так же как Бальзак и Чужестранка, как Анна и Георг Мнишек, как Каролина Марбути, Элен де Валетт погребена на кладбище Пер-Лашез, где закончились под могильными холмиками или мраморными памятниками судьбы стольких бальзаковских героев.
Похоронив умерших, обратимся к живым. Они нетленны - их имена Горио, Гранде, Юло, Бетта, Понс, Растиньяк, Рюбампре, Попино, Бирото, Гобсек; они окружают нас, они всегда с нами, они помогают нам познавать людей - ведь люди-то нисколько не изменились. Княгиня де Кадиньян и маркиза д'Эспар по-прежнему разыгрывают тонкие и жестокие сцены комедий; дочери старика Горио не перестают грабить отца; многие Бенаси все пытаются спасти французскую деревню, а неподалеку от них генерал де Монкорне пускает в продажу свое имение. Купит его Гобертен.
Во всех странах из года в год возрастает число ревностных читателей Бальзака. У каждого издателя, переиздающего "Человеческую комедию", тираж быстро расходится. Слава Бальзака блистает еще ярче, чем в тот день, когда Гюго на кладбище Пер-Лашез, за которым сгущалась закатная дымка, воздал ему честь в прекрасном своем слове. "Еще не пришло для меня время беспристрастия", - писал Бальзак в 1842 году. Эта несправедливость упорно держалась. Долго после смерти Бальзака критики замалчивали его. "Все высокие памятники отбрасывают тень, и многие люди видят только тень..." Натуралисты увидели в нем (ошибочно) своего предшественника, хотя Золя, как ему казалось, обнаружил "трещину в его гениальности", имея в виду политические взгляды и мистику Бальзака. Фаге в 1887 году упрекал Бальзака за его идеи, достойные "клерка провинциального нотариуса", и за вульгарность его стиля.
Но великие люди первыми признали его величие. После Гюго им восхищался Бодлер; потом Достоевский, Браунинг, Маркс, Стриндберг; затем Пруст, Ален, а затем и весь мир. Ученые-литературоведы Фаге и Брюнетьер в конце концов осознали свою ошибку. Тэн, а вслед за ним Бурже показали, что в Бальзаке мыслитель не уступал наблюдателю и даже руководил им; А история помогла понять Бальзака. Он жил во времена разочарований. В годы Революции и наполеоновской Империи в душах людей скопилась сверхчеловеческая энергия. Антигероический режим Реставрации и буржуазной монархии оказался неспособен использовать эту силу. Взрывы небольшой мощности, имевшие место в 1830 и в 1848 годах, поглотили лишь малую ее часть. А избыток энергии значительный избыток - ушел на деловые предприятия, на промышленную революцию и на создание "Человеческой комедии".
Конец XIX века, протекавший довольно спокойно, веривший, что достижения науки приведут к прогрессу, отрицал суровые бальзаковские истины или пренебрегал ими. Наоборот, наша эпоха, испытавшая бедствия двух войн и видевшая, как и во времена Бальзака, удивительные, крутые перемены в положении страны и людей, внезапные падения и невероятные взлеты, чувствует себя ближе к Бальзаку. Ну как было Эмилю Фаге понять Филиппа Бридо? Он в своей жизни не видел ничего подобного. А вот у нас есть свои собственные отставные вояки на половинной пенсии, у нас происходят покушения, заговоры, творятся темные дела. Наши ученые подтверждают идеи Бальзака о единстве материи и ведут поиски абсолюта. Они верят, так же как Бальзак, что мысль может оказывать физическое воздействие. Вся современная психиатрия подтверждает интуицию Луи Ламбера. А в "Цезаре Бирото" мы читаем: "Случайности, составляющие целые ряды, заменяют собою Провидение". Но ведь это предвосхищение законов статистики.
Пруста, который был столь же велик, как и Бальзак, и знал "Человеческую комедию" до мельчайших подробностей, конечно, не могло удивлять, что это огромное творение создано за одну короткую, трудную и нередко заурядную жизнь. Вильпаризи было не лучше Иллье; тетя Леони могла бы принадлежать к "небесному семейству"; жизнь в мансарде на улице Ледигьер была не более одинокой, чем в комнате на бульваре Осман, обитой пробкой. "Те, что создают гениальные произведения, не принадлежат к людям, которые ведут изысканную жизнь". С того дня, как Оноре де Бальзак, прибегнув к