Новеллы, романы сами собой зарождались в его мозгу. "Художник... не посвящен в загадку своего дарования... Он не принадлежит себе. Он игрушка в высшей степени своевольной силы... Однажды... он... не напишет ни строчки; а если и попробует, то не он будет держать... перо, а другой его двойник, его созий, - тот, что ездит верхом, сочиняет каламбуры... у кого ума хватает лишь на сумасбродные выходки... Но вот вечером, посреди улицы, утром, в час пробуждения... пылающий уголь коснется его мозга, его рук, его языка... Приходит труд и разжигает огонь в горне... Экстаз творчества заглушает жестокие муки рождения" [Бальзак, "О художниках"]. Случается, что в одном человеке как бы живут двое - шутник и поэт. Бальзак отлично сознавал эту двойственность.
Он не принадлежал к новому в то время движению - романтизму, но близко соприкасался с ним. 10 июля 1829 года он был приглашен на чтение драмы "Марион Делорм". Ее автору, Виктору Гюго, исполнилось всего двадцать семь лет, у него была очаровательная жена и трое детей; своим молодым собратьям он уже казался учителем. На чтении пьесы присутствовал Альфред де Виньи: к этому времени он написал "Элоа", "Сен-Мара" и сделал вольный перевод "Отелло". Гюго окружали его более молодые, но уже известные коллеги Мериме, Сент-Бев, Мюссе. Прославленный Александр Дюма, автор пьесы "Генрих III и его двор", в возбуждении размахивал большущими руками. И среди них он, "бедный Бальзак", который только-только успел похоронить Ораса де Сент-Обена. Никакая школа его не поддерживала. Низкорослый Сент-Бев, лукавый критик, вертевшийся около великого Гюго, игнорировал автора "Шуанов". Бальзак поспешил посмеяться над этими "Сценами литературной жизни", словно боялся, что они вызовут у него желание расплакаться.
"Жалкий слушатель, впервые допущенный к этой социальной мистерии, как будете вести себя вы? Рукоплескать? Кричать "браво"? Дерзкий критик! Вы пропали, если нанесете такое оскорбление. У вас есть только один способ выразить свою хвалу: изобразить то задыхающееся молчание, когда останавливаются слова в горле, ибо хочется сказать слишком много; если же вы представлены завсегдатаем салона, у вас есть еще одна возможность подойти к нему со слезами признательности на глазах и, горячо пожав ему руку, проговорить:
- Спасибо, друг мой, спасибо!..
Это тонко, это заметно и не лишено изящества...
...чтение продолжается...
- О! Здесь нечто мавританское! - говорит тот.
- О! Это Африка! - восклицает этот.
- И вместе с тем Испания! - прибавляет другой.
- В этом стихе чувствуются минареты!
- Это подлинная Гренада!
- Это подлинный Восток!..
Даю... честное слово, при мне об Африке и Испании было сказано: "Это подлинный Восток!"...
"Чудесно" и "грандиозно" - это наименьшее, чем вы обязаны элегии из пятнадцати стихов... Если же речь идет о драме: "Это история в действии!.. Открывается будущее! Это мир! Это Вселенная! Это Бог!" [Бальзак "О литературных салонах и хвалебных словах"]
Между тем герцогиня д'Абрантес нашла себе временное пристанище в Аббен-о-Буа, мирной и спокойной обители, монахини которой поселяли в особом корпусе, отделенном от монастыря, знатных дам, искавших уединения. Здесь царила жившая в скромной квартирке госпожа Рекамье, разоренная, но все еще славившаяся красотой, верностью, ставшая всеевропейской знаменитостью.
Быть принятым божественной Жюльеттой в ее жилище на четвертом этаже значило удостоиться величайшей милости. Казалось, волшебные чары феи облегчают подъем по крутой лестнице. Здесь собирались люди самые разные. Шатобриан встречал тут Бенжамена Констана и Ламартина. Герцогиня из Сен-Жерменского предместья учтиво беседовала с герцогиней наполеоновской Империи. Госпожа д'Абрантес ввела сюда Бальзака.
"Внимательно присмотритесь к этому молодому человеку с пылающим взглядом и черными как смоль волосами; обратите внимание на его нос, а главное - на рот, когда какая-нибудь лукавая мысль приподнимает уголки этого рта. Что видите вы в этом взоре - разит ли он презрением, насмешкой или же в нем светится доброта, когда он обращен на друзей? Этот молодой человек - господин Бальзак. Ему только тридцать лет, а из-под его пера вышло уже немало произведений".
Этьен Делеклюз, который находился в Аббеи-о-Буа в тот день, когда там был "принят" Бальзак, всю жизнь не мог забыть ту наивную, почти ребяческую радость, какую выказал неофит. "Этому человеку Пришлось собрать остатки своего рассудка, чтобы не броситься в объятия всем присутствующим". Такое преувеличенное выражение радости могло бы показаться смешным, но искренность чувства тронула Делеклюза, он уселся рядом с Бальзаком и нашел, что тот весьма остроумен. Страстное желание попасть к госпоже Рекамье и долгое ожидание этого дня оправдывали непомерную радость Оноре.
Примерно в то же время Бальзак познакомился с Фортюнэ Гамелен: эта щеголиха времен Директории могла порассказать ему о своих бесчисленных романических приключениях. Софи Гэ, в салоне которой блистали молодые романтики, также принимала Бальзака; он обязан ей множеством забавных историй и тонких наблюдений. Ведь в свое время она не смутилась при встрече с самим императором:
- Вам говорили, что я не люблю умных женщин?
- Да, государь, но я этому не поверила.
О Софи Гэ шутили, что у нее все выходит хорошо: книги, дети, варенье. В ее салоне и в салоне графини Мерлен, возлюбленной приятеля Бальзака, Филарета Шаля, Оноре начал встречаться с представителями света, то есть двух или трех тысяч лиц, которые знакомы между собой, бывают друг у друга и, обладая необходимым досугом, уделяют очень много внимания чувствам. Бальзак испытывал одновременно простодушную радость оттого, что его принимают и даже приглашают некоторые из этих избранных, и острую горечь, ибо он угадывал, что его только терпят. "Я страдал всеми фибрами души, страдал так, как только может страдать человек; лишь изгои да женщины умеют остро наблюдать, потому что их все ранит, а душевные страдания обостряют наблюдательность". Юные щеголи в желтых перчатках, любовники этих земных богинь, свысока смотрели на плохо одетого или слишком разодетого чужака; а он, меряя взглядом фатов, оценивал их и завидовал им. Что касается женщин, восхитительных и недоступных, то Бальзак любовался ими, ни на что не надеясь. И все же как он их желал!
"Ах, да здравствует любовь в шелках и кашемире, окруженная чудесами роскоши, которые потому так чудесно украшают ее, что и сама она, может быть, роскошь! Мне нравится комкать в порыве страсти изысканные туалеты, мять цветы, заносить дерзновенную руку над красивым сооружением благоуханной прически... Меня пленяет женщина-аристократка, ее тонкая улыбка, изысканные манеры и чувство собственного достоинства: воздвигая преграду между собою и людьми, она пробуждает все мое тщеславие, а это и есть наполовину любовь. Становясь предметом всеобщей зависти, мое блаженство приобретает для меня особую сладость. Если моя любовница в своем быту отличается от других женщин, если она не ходит пешком, если живет она иначе, чем они, если на ней манто, какого у них быть не может, если от нее исходит благоухание, свойственное ей одной, - она мне нравится гораздо больше; и чем дальше она от земли даже в том, что есть в любви земного, тем прекраснее становится она в моих глазах" [Бальзак, "Шагреневая кожа"].
Мог ли он им нравиться? Больше, чем сам предполагал. Он развлекал женщин, а это уже половина победы. У Оноре был красивый голос, лицо его светилось добротою. Если в кругу приятелей он разыгрывал роль толстого сластолюбивого монаха или развеселого коммивояжера, то в салонах он умел молчать, копить впечатления и очаровывать своих слушательниц. Некоему юноше, Жюльену Леме, Бальзак однажды сказал: "Не правда ли, вас удивляет, что у человека столь грубого обличья могут быть столь тонкие умозаключения, столь изысканные мысли?" Возможно, это и удивляло. Но собеседницы Бальзака знали, что он действительно таков.
Когда Оноре видел, как смягчается их взор, он предвкушал победу. Два года назад ему пришлось бежать и скрываться после самого плачевного краха. У него не было "ни счастливой юности, ни цветущей весны". Но теперь он уже сознавал свою силу. Он напишет великие произведения и подчинит себе этот равнодушный и опасный Париж. Лора де Верни, восторженная и глубоко преданная возлюбленная, поддерживала его. Несмотря на все неудачи, он продвигался вперед. Он знал свою слабость: некоторую вульгарность и недостаток вкуса, унаследованные от семьи, ребяческое стремление к роскоши. Но в руках у него были и сильные козыри: творческая энергия, пылкое вдохновение, фантазия, возвышенный ум. Долго еще будет он вспоминать об этой поре своей жизни как о некой эпопее, чей неумолимый ход заставлял его ощущать страх и унижение лишь для того, чтобы он научился тотчас же преодолевать их; долго еще самые прекрасные романы Бальзака будут питаться горестными и чудесными воспоминаниями его юности, его утраченными иллюзиями.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. СЛАВА
После этой поры, короткой, как время сева, наступает
пора свершений. В известном смысле существует две юности:
юность, когда верят, и юность, когда действуют; обе они
часто переплетаются у людей, щедро одаренных природой,
которые, подобно Цезарю, Ньютону и Бонапарту, принадлежат
к самым великим из великих.
Бальзак
XI. ГОДЫ УЧЕНИЧЕСТВА
Самые добродетельные женщины никогда
не бывают вполне целомудренны.
Бальзак
Вскоре успех Бальзака был всеми признан. В декабре 1829 года появилась "Физиология брака", написанная "юным холостяком". Эта блестящая и поразительно откровенная книга свидетельствовала об удивительном знании женщин. Автор написал ее на основе собственного опыта; многим он был обязан госпоже де Берни и герцогине д'Абрантес, от которых слышал немало доверительных признаний и рассказов, Фортюне Гамелен и Софи Гэ, своему отцу, который охотно обсуждал эту тему, с большим увлечением высказывая много забавных мыслей, и, наконец, Вилле-Ла-Фэ, философу-скептику вр