н уважения, от кого исходит запах английского крема или португальской туалетной воды".) Как может человек такого глубокого ума, написавший "Луи Ламбера", видеть во всяком, кто одет в старомодное платье, ограниченный ум, во всяком работнике - механическую куклу, в чернорабочем с мозолистыми руками - кандидата на скамью подсудимых? "Оноре, я страдаю, мне хотелось бы найти в вас больше душевного величия". Зюльма Карро огорчилась, узнав, что Бальзак снова возобновил деловые отношения с Пишо из журнала "Ревю де Пари", плутом, который в свое время оскорбил писателя и теперь не упустит случая объявить с ехидной усмешкой: "За деньги его всегда можно заполучить".
"Деньги! Да, а все потому, что в светском обществе, где вы вращаетесь, считается дурным тоном ходить пешком. Как мне люб Рафаэль, живущий в мансарде, как он велик, и Полина права, что обожает его; не заблуждайтесь, впоследствии она станет любить не столько его, сколько воспоминания о нем; она любит разбогатевшего Рафаэля за то добро, которое сама делала ему, когда он еще был беден; сделавшись миллионером, он стал ничтожеством! Измеряли ли вы шагреневую кожу с той поры, когда полностью переделали свое жилище, с той поры, когда начали возвращаться в два часа ночи с улицы Бак в новехоньком кабриолете? Почему я послала вас в Экс, Оноре? Да потому, что только там вы могли обрести то, к чему стремились... Я позволила вам ехать в Экс потому, что у нас нет теперь ни одной общей мысли; потому, что я презираю то, что вы боготворите; потому, что сама я из народа, народа, облагороженного цивилизацией, но я по-прежнему сочувствую каждому, кто страдает от угнетения; потому, что я ненавижу всякую власть, ибо до сих пор я ни разу не встретила власти справедливой... Вы находитесь в Эксе потому, что вас хочет купить некая партия, и в уплату вам предназначают не деньги, а женщину; так вот, я - хромая, невидная собой дурнушка - никогда бы не согласилась видеть у своих ног мужчину, которого надеются завлечь таким способом... Вы находитесь в Эксе потому, что изменили самому себе, потому, что отказываетесь от истинной славы ради мелкого тщеславия, потому, что никогда моя душа не сольется с душой человека, который радуется, обгоняя гуляющих в Булонском лесу, и первым приезжает в своем кабриолете на площадь Людовика XV... И столь суетные удовольствия вы предпочитаете всему остальному. Я высказываю вам весьма жестокие истины, дорогой Оноре, но уверена, что вы меня поймете, ибо я питаю к вам такую искреннюю и глубокую привязанность, что, когда понадобится, я на деле докажу ее и тем искуплю свою нынешнюю резкость; придет час, и герцогини вас покинут, а я, я всегда буду рядом, и моя верная дружба послужит вам утешением".
Быть может, в глубине души эта добродетельная супруга испытывала сожаление, что отвергла ласки человека, которого любила. Если бы она высказывала все эти жестокие истины ему в глаза, дрожь в голосе выдала бы ее. В конце письма великодушная женщина предсказывала Оноре, что он еще будет счастлив в Эксе:
"Не могло же это произойти в первый день. Но ведь вы вместе обедаете и живете бок о бок; тщеславие и жажда удовольствий соединят вас, и вы получите то, чего жаждете. К тому же, поверьте мне, ваша партия слишком заинтересована окончательно завоевать вас и ни за что не согласится, чтобы вы отдали свое сердце женщине низкого происхождения".
Несмотря на всю интуицию любящей женщины и друга, Зюльма Карро ошибалась, и амурные дела Бальзака не продвинулись. Маркизе де Кастри "природа даровала необходимые качества для роли кокетки... В ее смелых, выразительных взорах, в ласкающем голосе, в обаятельной беседе таились, как в зародыше, все любовные наслаждения. В герцогине угадывалась обольстительная куртизанка... Казалось, что, освободившись от корсета, она должна была стать самой очаровательной из любовниц" [Бальзак, "Герцогиня де Ланже"]. Но, увы, корсет она не снимала.
Того, кто не может утолить свои желания, как бы отравляет изнутри яд. Чарующие вечера, которые ничем не завершались, приводили Бальзака в ярость. Когда он пытался обнять маркизу, она сердилась, изображала испуг и прогоняла своего платонического любовника "с кушетки, как только соседство с ним становилось опасным". У нее не было недостатка в доводах: религия, память о большой любви, которой она хотела сохранить верность, физическая слабость и недомогания, постоянно мучившие ее после падения с лошади. Во всем этом, несомненно, была частица истины. Госпожа де Кастри была женщина больная, с поврежденной поясницей, давно умершая для любви. Правда, религиозные соображения не помешали ей в свое время стать возлюбленной юного князя фон Меттерниха, но воспоминания о прелестном Викторе отдаляли ее теперь от Бальзака. Слава писателя ей льстила, его ум увлекал, а остроумие забавляло. Она восхищалась им и даже была по-своему к нему привязана, но не испытывала ни малейшего желания стать любовницей этого дурно воспитанного толстяка, подлинная, внутренняя красота которого от нее ускользала; вот почему она дарила ему только те милости, какие позволял иезуитский устав, по которому жило светское общество, "где в любви допускалось все, кроме того, что о ней свидетельствовало".
Тем не менее он не терял надежды. Со свойственной ему сентиментальностью он попросил у нее разрешения называть ее именем, какое сам для нее выбрал. Это снова было имя "Мари". Она согласилась. Ну как, это о чем-нибудь говорит? - спрашивал он у матери. Анриетта де Кастри собиралась совершить путешествие по Швейцарии и Италии; ее должен был сопровождать дядя, герцог Фиц-Джеймс, весьма благоволивший к Бальзаку; она настаивала, чтобы ее верный кавалер Оноре также принял участие в поездке. Счастливое предзнаменование. Во время путешествия, конечно же, представится немало благоприятных случаев. Денежный вопрос?. Его нетрудно разрешить. Госпожа Бальзак получит ежемесячную сумму в журнале "Ревю де Пари"; "Озорные рассказы" произведут фурор; он уже рассчитывал даже на доходы от продажи "Битвы", которая существовала пока еще только в его голове. В Эксе Бальзак познакомился с Джеймсом Ротшильдом (он неизменно называл его "Ростшильд"), и тот, конечно же, снабдит его рекомендательным письмом к своему брату в Неаполе. Сколько нужно денег для поездки в Италию? Тысяча экю. Госпожа Бальзак получила распоряжение: ей надо прислать сыну тысячу двести франков, дорожные сапоги, помаду и флакон португальской воды - эта туалетная вода, по представлению Бальзака, была столь же неотразимым средством обольщения, как и перчатки лимонного цвета. Помимо того, он послал матери два куска фланели, которую носил на животе. Госпожа Бальзак должна была посоветоваться с "ясновидящей" о причинах докучавших ему болей, при этом фланель не следовало вынимать из бумаги, чтобы не нанести ущерба токам. И в конце письма стояло: "Положи в пакет полдюжины желтых перчаток".
Вместе со своими знатными друзьями он посетил монастырь Гранд-Шартрез. Там, рядом со своей "Мари", он любовался величественными альпийскими пейзажами, бурным потоком, разрушенной мельницей. Госпожа де Кастри, казалось, также испытывала живейшее волнение. Для Бальзака то был торжественный день. В "Сельском враче" он так описал это:
"Я посетил монастырь Гранд-Шартрез, бродил под безмолвными древними сводами, слушал, как под аркадами, сбегая капля за каплей, звенит источник. Я вошел в келью, чтобы постичь все свое ничтожество; на меня повеяло суровым покоем, и я с умилением прочел надпись, начертанную на двери по обычаю, заведенному в обители: тремя латинскими словами были изложены в вей заповеди той жизни, к которой я так стремился: "Fuge, late, tace" ["Беги, скрывайся, молчи" (лат.)].
Посещение монастыря произвело неизгладимое впечатление на Бальзака. Уже целый месяц он жил рядом с женщиной, которую страстно желал; он страдал, чувствуя, что его не любят. Мирная тишина обители внезапно заставила его подумать о том, какие чувства обуревают человека, который покинул мир, разочаровавшись в любви, и уединился в монастырской келье. В голову ему пришла фраза-талисман: "Сердцам разбитым - мрак и тишина". Замыслы осаждали его. Часто писатель, точно при свете молнии, провидит свою будущую книгу. Мгновенная вспышка вдруг освещает необозримые картины - это "великолепный взлет возбужденного ума, когда муки творчества исчезают, уступая место высшим радостям духа". Все еще только предстоит сделать, ибо "замысел - еще не исполнение". И все же мы понимаем, почему Бальзак написал матери: "Я работал три дня и три ночи; я сочинил целый том в восемнадцатую долю листа, озаглавленный "Сельский врач", Разумеется, это не совсем так. Пока что существовал только план книги, но Бальзак во внезапном озарении угадывал ее контуры. Он и в самом деле думает, что роман его уже родился.
Бальзак - издателю Маму, 30 сентября 1832 года:
"Удвойте внимание, мэтр Мам. Я давно уже охвачен, одержим жаждой всенародной славы, а для этого надо добиться, чтобы мои книги, изданные небольшим форматом в восемнадцатую долю листа, расходились во многих тысячах экземпляров: так распродаются "Атала", "Поль и Виргиния", "Векфильдский священник", "Манон Леско", сказки Перро и так далее и тому подобное.
Книги эти невелики по объему, но это возмещается многочисленными изданиями; надо, чтобы книга могла попасть в руки ко всем читателям: в руки юной девушки и ребенка, в руки старика и даже набожной женщины. А когда книгу узнают - это происходит рано или поздно и зависит от таланта автора и книгопродавца, - она становится прибыльным делом. Примеры тому: "Думы" Ламартина, которые изданы в количестве сорока тысяч экземпляров, "Руины" Вольнея и так далее.
Я задумал свою книгу именно такой, это будет книга, которую смогут прочесть и привратница, и знатная дама. За образец я взял Евангелие и Катехизис, две книги, на которые огромный спрос; так я создал свое произведение. Я перенес действие в деревню, впрочем, вы прочтете книгу всю, целиком - случай для меня необыкновенный".
При первом чтении письмо шокирует. Как? Автор испытал огромное, святое волнение; он собирается воплотить это в романе и тут же говорит о своей будущей книге как о "прибыльном деле"; он характеризует Евангелие и Катехизис как "две книги, на которые огромный спрос"! Могут сказать: "Бальзак взял такой тон, чтобы внушить доверие деловому человеку, каким был Мам". Но нет, мысль эта, видимо, близка самому писателю, он пишет матери, что книга окупит его путешествие в Италию. Вдумавшись глубже, мы понимаем, что настоятельная потребность в деньгах может стать прозаичес