чил ваше первое письмо. Но одна особа, которая близка мне как мать, к чьим капризам и даже к ревности я обязан относиться с уважением, потребовала, чтобы это немое свидетельство моих тайных чувств было снято. Я чистосердечно рассказываю вам историю этого посвящения и того, почему оно было уничтожено, ибо полагаю, что вы обладаете возвышенной душою и сами не захотели бы, чтобы, выражая вам свою признательность, я причинил горе особе, столь же благородной и почитаемой мною, как та, что даровала мне жизнь, ибо особа эта помогла мне удержаться на поверхности горестного и бурного житейского моря, волны которого грозили меня поглотить еще совсем молодым".
Упомянутая особа была, разумеется, Dilecta. Трогательную картину своего почти сыновнего отношения к ней Бальзак нарисовал в общем правдиво. "Узы вечные и узы распавшиеся". Гораздо меньше соответствовала действительности нарисованная им картина одинокой жизни и опасностей, грозивших ему в связи с политической борьбой. "Оракул побежденной партии, выразитель благородных и проникнутых верой идей, я уже стал предметом сильной ненависти. Чем больше надежд возлагают одни на мой голос, тем больше другие его страшатся". Изнемогая под гнетом непосильного труда и жестоких огорчений, он, по его словам, нуждался в сочувствии женщины, которую обожал бы и почитал. Владелица Верховни вполне подходила для этой роли. Она уже поддалась было соблазну, но затем ею овладело сомнение, ибо она внезапно получила письмо, написанное другим почерком и совсем другим слогом; письмо было запечатано черным сургучом. Его написала Зюльма Карро, которая была в ту пору в трауре; Бальзак иногда поручал ей отвечать на письма, полученные им от незнакомых женщин.
Бальзак - госпоже Ганской, январь 1833 года:
"Вы страшитесь стать предметом шутки? С чьей же стороны? Со стороны бедняги, который вчера был и завтра еще окажется жертвой своей почти женской стыдливости и застенчивости, своих верований. Вы требуете объяснить несхожесть почерка в двух полученных от меня письмах, вы полны недоверия; но у меня столько разных почерков, сколько дней в году, однако при этом я самый постоянный человек на свете. Моя переменчивость лишь следствие фантазии, я могу вообразить все что угодно и при этом останусь девственным".
Объяснение было малоправдоподобное; и Бальзак постарался поскорее переменить тему: он заговорил о "Луи Ламбере", этот роман в тогдашнем его виде казался ему "жалким недоноском", и он решил переработать его. В то время (январь 1833 года) он заканчивал "выдержанный в евангельском духе" труд, который казался ему опоэтизированным "Подражанием Иисусу Христу". Речь шла о "Сельском враче", за которым должна была последовать "Битва". Бальзак не написал еще ни одной страницы "Битвы", но в письме он весьма подробно говорил о ней.
"Надо, чтобы, сидя в кресле, невозмутимый читатель видел перед своими глазами местность, гористый рельеф, скопление людей, стратегические маневры, Дунай, мосты, надо, чтобы он восхищался этим сражением в целом и отдельными его эпизодами, чтобы он слышал грохот артиллерийских орудий, чтобы его занимало передвижение войск, точно на шахматной доске, чтобы он видел все, угадывал в каждом движении этого огромного войска волю Наполеона: ведь я не выведу его на сцену, в лучшем случае покажу, как он вечером переправляется на судне через Дунай! Ни одного женского лица, только пушки, лошади, две армии, разноцветные мундиры. На первой странице грохочет орудие, оно умолкает на последней. Вы будете читать, словно сами окутаны клубами дыма, а закрыть книгу вы должны с таким чувством, будто мысленным взором созерцали битву и вспоминаете о ней как очевидец".
Какие глыбы ему предстояло ворочать! И как нуждался этот "бедняга", этот гений в ободряющем голосе, который приобщил бы его к жизни, достойной мужчины, "позволив собирать цветы страсти на обочине дороги". С юных лет он жаждал любви молодой и красивой женщины. Он познал любовь, но женщина, увы, не была молода. "Я, еще не зная вас, уже люблю, это может показаться странным, но таков естественный результат моей доселе пустой и несчастной жизни". Госпожа Ганская сразу же увлеклась этой игрою. Она расспрашивала о Бальзаке у путешественников, возвращавшихся из Франции. Ей говорили, будто он пьет ("Я не пью ничего, кроме кофе"), будто он бывает у таких порочных людей, как Эжен Сю ("Эжен Сю добрый и любезный молодой человек, он только бравирует своей мнимой порочностью"), будто он ведет светскую жизнь (да, было время, когда он засиживался после полуночи у друзей, рассказывая им разные истории; он отказался от этого, чтобы не прослыть пустым забавником); к тому же, прибавлял Бальзак, "великое разочарование, о котором говорит весь Париж" (неудачный роман с маркизой де Кастри), вновь ввергло его в безмолвие, уединение и упорный труд.
В первые месяцы 1833 года Бальзак и вправду чудовищно много работал. "Луи Ламбер" был опубликован 31 января, и критика сразу же его разругала. Этого следовало ожидать. Для того чтобы абстрактные идеи захватили читателя, они должны воплотиться в легенду или в рассказ. А "Луи Ламбер" подобен сгустку мысли, кристаллу, не отшлифованному и не вставленному в оправу. Однако верная Зюльма Карро ставила эту книгу, "отбрасывая всякое дружеское пристрастие, гораздо выше "Фауста" Гете". Все же в этом суждении дружеское пристрастие играло, пожалуй, гораздо большую роль, чем думала госпожа Карро.
Обязательства по невыполненным контрактам беспощадно напоминали о себе. Журнал "Ревю де Пари" настойчиво требовал от Бальзака новелл, на которые редакция имела право, ибо ежемесячно выплачивала ему гонорар. Писатель поспешно заканчивал первый эпизод из "Истории Тринадцати", замысел которой уже давно зрел в его уме. Сюжет этого произведения был ему по душе. "Во время Империи нашлось в Париже тринадцать человек... наделенных достаточно большой энергией, чтобы сохранять верность общему замыслу, достаточно честных, чтобы друг друга не предавать". Бешеная энергия, огромная сила воли, тайные общества - Бальзаку всегда нравились подобные темы. Его отец был франкмасоном и часто рассказывал сыну о влиянии, которым обладали тайные общества. Между франкмасонами и корпорациями подмастерьев существовали некоторые связи. Сеть таких тайных содружеств, связанных взаимной поддержкой, опутывала Францию. Из "Мемуаров" бывшего каторжника Видока, ставшего затем главою сыскной полиции, читатели узнали о нерушимой солидарности, существующей в преступном мире.
Тайные сообщества отвечают исконной потребности человеческих существ. Посвящение в тайну, магические узы восходят к самым древним цивилизациям. Бальзаку больше чем кому-либо нравилось рисовать в своем воображении человека или людей, подобных богам, царящих в Париже и во всем мире. Он с наслаждением создавал образ Феррагуса, предводителя деворантов, сверхчеловека, сурового и неукротимого, одного из Тринадцати, а читатели "Ревю де Пари" с не меньшим удовольствием знакомились с этой фантастической повестью, действие которой происходило в их время и в том обществе, где жили они сами. Сказка "Тысячи и одной ночи" словно сошла на Париж. По его ночным улицам бродили Тринадцать поборников справедливости. Всякий, кто начинал читать "Феррагуса", не мог оторваться от книги. Заключенная в крепость Блэ герцогиня Беррийская прочла повесть "Феррагус" и просила своего врача, доктора Меньера, узнать у Бальзака, с которым тот был в дружеских отношениях, конец этой демонической истории.
Доктор Меньер - Бальзаку:
"Над вашими произведениями плакали, стенали... Спасибо вам, чародей, вы заменяете узникам Провидение".
Бальзак, обрадованный и польщенный, ответил:
"Заменять Провидение узникам, мой дорогой Меньер, - самая прекрасная роль, какая только существует на свете, и возможность принести утешение одному из тех ангельских созданий, которых именуют женщинами, особенно если создание это почему-либо страдает, для меня дороже самой громкой славы".
Он объявил о том, что пишет новый эпизод из "Истории Тринадцати", который будет называться "Не прикасайтесь к секире". То была будущая повесть "Герцогиня де Ланже". В ней должна была найти своеобразное отражение история неудачной любви к Анриетте де Кастри. Бальзак готовился мысленно вкусить жестокое мщение: Тринадцать должны были заклеймить раскаленным железом знатную и вероломную кокетку, после чего автор для спасения ее души намеревался отправить героиню повести в обитель кармелиток (такой монастырь находился неподалеку от его дома на улице Кассини, и пение монахинь умиляло писателя).
Однако он признается, что эта "фабрика идей" совершенно изматывает его. Столь неистовый труд требовал непосильного напряжения, и Бальзак уже с той поры, когда он жил в мансарде, прибегал к возбуждающим средствам, главным образом к кофе, который прогоняет сон. Кофе, какой пьют простые смертные, оказывает свое действие всего две-три недели. "По счастью, этого времени достаточно, чтобы написать оперу", - говаривал Россини. Бальзак продлевает этот срок, увеличивая крепость напитка. Он обнаружил, что, во-первых, кофе, истолченный по-турецки, гораздо вкуснее молотого; что, во-вторых, кофе действует куда сильнее, если его залить холодной водой, а не кипятком; что, в-третьих, напиток будет оказывать свое действие на неделю или даже на две дольше, если уменьшить количество воды, чтобы получилась гуща, некий кофейный экстракт. Если пить кофе натощак, он обжигает стенки желудка, заставляет его резко сжиматься, сокращаться. "И тогда все приходит в движение: мысли начинают перестраиваться, подобно батальонам Великой армии на поле битвы, и битва разгорается. Воспоминания идут походным шагом с развернутыми знаменами, легкая кавалерия сравнений мчится стремительным галопом; артиллерия логики спешит с орудийной прислугой и снарядами; остроты наступают цепью, как стрелки" [Balzac, "Traite des excitants modernes" (Бальзак, "Трактат о современных возбуждающих средствах")]. Словом, бумага покрывается чернилами, подобно тому как поле битвы окутывается темным пороховым дымом. Книга входит в строй, сердце писателя выходит из строя.