— Экий умник, новый-то ваш. «Дайте — и соберу»…
В том смысле, что рецепт этот, мол, и до него здесь знали.
Однажды в воскресенье мы прикатили в Уть вместе со Сватовым. Хотя правильнее сказать, притащились: машина еле ползла по ухабам — она была завалена мешками с пшеном. Даже сверху, на багажнике, уместилось мешка четыре.
Накануне я зашел к Сватову, а он с порога огорошил:
— Слушай, вам с Дубровиным не нужно пшено? У вас же дом в деревне.
— Сколько? — деловито осведомился я, нимало предложению не удивившись, ибо знал Виктора Аркадьевича хорошо.
— Килограммов шестьсот, — небрежно отвечает Сватов. И разводит руками, приглашая пройти в комнаты и полюбоваться: — Шестнадцать мешков по сорок кило в каждом, если быть точным.
Вся квартира Сватовых была по щиколотку засыпана пшеном.
— Сушим, — пояснил Виктор Аркадьевич буднично.
На прошлой неделе он взялся подправить дочке в ее микрометражной «полуторке» сантехнику. В этих блочных «хрущобах» все гудит, потеет и каплет. Разумеется, он решил не просто краны подправить, а все модернизировать и заменить… Такой уж человек.
Дальнейшее нетрудно вообразить. Перекрыв стояк, открутив и сняв все краны, поехал за какой-нибудь ветошью, попутно заскочил в библиотеку прочитать чью-то нашумевшую статью, потом попал на защиту диссертации своего приятеля…
Через двое суток соседи сверху, оставшиеся без воды, вызвали дежурного сантехника, тот открыл стояк… Внизу, под квартирой дочки, располагался гастроном, за ночь там все стало как в Венеции. Директриса, женщина обаятельнейшая, вошла в положение. Кое-что, мол, высушим, кое-что по акту спишем. Пшено, правда, придется выкупить. Уговорить не удалось, пришлось превратиться в мешочника.
Непонятным, неправдоподобным и обескураживающим было только одно: как могло случиться, чтобы Виктор Аркадьевич обаятельнейшую директрису да не уговорил? Что-то здесь было не так. Обычно женщины таяли от его улыбки, как эскимо в летний полдень…
Все так. Он и уговаривал, вполне успешно… Два раза. Это уж когда продовольственный магазин залило по его милости третий раз подряд, пришлось вызвать пожарную машину — откачивать воду, милицию и представителей торга — составлять протокол… Но худа и вообще не бывает без добра, тем более для Виктора Аркадьевича.
Надо ли говорить, что неожиданно свалившееся с неба богатство навсегда расположило Анну Васильевну к нашему приятелю, масштабность действий и размах которого сразу пришлись ей по душе и запомнились надолго, что сыграло в дальнейших событиях немаловажную роль… Впрочем, не будем забегать вперед.
— Да тут у вас настоящее Переделкино, — вместо приветствия сказал Сватов. — В том смысле, что все переделывать надо.
Старики засуетились, стали собирать на стол. Стол этот с лавками, собственноручно сколоченный доцентом в саду под яблоней, был первой его гордостью.
— Собрался вот в тиши поработать пару денечков над своим нетленным сценарием, — говорил Сватов, протягивая автору фирменную коробку, перевязанную бантиком. — Заодно вот и закусок прихватил. Для продолжения взаимного общения. Ладно, дела отложим до завтра. Рукописи не горят.
Сочетание дефицитных городских закусок с деликатесами от Анны Васильевны делало стол, накрытый под яблонями, на редкость изысканным.
— Лук на столе, между прочим, с собственного огорода, — скромно заметил Дубровин.
Вот это Сватова потрясло. На приятеля он посмотрел с уважением.
Только уселись, как заурчал у калитки директорский «уазик». Петр Куприянович приехал в Уть — знакомиться. Геннадий стал уже одной из местных достопримечательностей. Но в дом новый директор зайти отказался:
— На что мне ваша хата? Что я, хат не видал?
Глянул на неухоженный участок. На него грядка с луком впечатления не произвела. Высказался в критическом смысле:
— Тебе бы женку вроде моей. Она бы тут все перебрала, пересортировала. Каждую травку в свой цвет по-выкрашивала бы. И стояла бы на карачках, дожидаясь, когда какой сорняк выглянет. Чтобы его, значит, сразу…
За столом Виктор Аркадьевич с ходу принялся зондировать нового начальника. С присущей ему прямотой:
— Чего это у вас мужики под магазином третий день сидят? Или нельзя подвезти хлеб вовремя?
— Это же надо, — невозмутимо ответил директор, — быть такими лоботрясами… Когда до города на автобусе полтинник. И хоть завались там этого хлеба.
— Это в каком же смысле завались? — Сватов попробовал взять поглубже.
Но Петр Куприянович от «прощупывания» легко и свободно ушел.
— Да все в том же. Привыкли к иждивенчеству. Это подай, то подвези. А потом сидят, лишь бы не работать…
Разлили за знакомство.
Тут же у калитки появился Федор Архипович. Нюх на выпивку у него отменный. Но к столу не подходит. Стоит, с ноги на ногу переминается. Стали звать — отказывается. Но и не уходит, издали поглядывает. В чем дело? Отчего скромность?
Подойти Федьке надо бы. Да и при разговоре поприсутствовать. Как-никак на его территории…
Но подойти Федька побаивается. Ведь пока он с этой стороны дистанцию выдерживает, ту же дистанцию с той, с другой стороны, от стежки, в борозде протоптанной… держит Анна Васильевна. Пока он у калитки мается, Анна Васильевна тоже к столу не подойдет: неудобно вроде бы незваной. Но и стыда стоять вот так у нее нет. Потому что она не просто стоит, не от безделья, а караулит, на гостей поглядывая да на Федьку, выжидая, когда он подойти все же отважится. А он отважится — против дарового угощения ему никак не устоять, да и важно ему принять участие в застолье с новым начальством… Тут она ему и выдаст. За какой-нибудь из грехов. За что именно выдаст, Федька, наверное, не знает, зато знает наверняка, что повод его выхлестать при людях у нее всегда есть…
Так и случилось.
Едва Федор Архипович за столом оказался, Анна Васильевна и метнула в него первую кошку:
— А давно я у тебя хотела спросить, Федюня, зачем же ты это скирду за садом сжег?.. Вы, конечно, извиняйте и здравствуйте… Я вот говорю, солому спалил. А чего он ее палил? Нет бы людям ее — для скота подстилать…
Но новому директору такое вмешательство незнакомой ему пенсионерки не пришлось.
— Нельзя подстилать, — довольно грубо одернул ее он. — Не положено. — И, уже обращаясь к нам, более даже к Виктору Аркадьевичу, как бы продолжая начатую тему: — Вот народ! Солому им для скота на подстилку… Жирно жить стали. И все оттого. Даровое потому что…
Федор Архипович на начальника нового, так удачно его поддержавшего, посмотрел с благодарностью. Кивнул согласно. Ясно же, что не положено. Но Анна Васильевна не унимается:
— А палить зазря — положено?
Директор молчит. Потом, показывая, что разговор закончен, отворачивается… Зря, конечно, он так, думаю я. Не знает он Анны Васильевны. Не научен еще, как Федька в истории с телеграммой…
Анна Васильевна обиженно отодвигается, но не уходит. Много она здесь прожила, многих пережила. Смотрит на нового директора отрицательно.
Впрочем, Виктор Аркадьевич тоже. Отношения с соседкой у него уже установились, и он спешит ей на помощь. Да и невредно местного руководителя поставить на место:
— Мы вот ехали, там у вас трактора без дела стоят. И солярку жгут. Им что, двигатели выключать тоже не положено?
— Работы нет, вот и стоят. Будет работа — поедут…
Сватов глянул на часы.
— Давно стоят. Четвертый час… Да за это…
Я глянул на директора с опаской. Эх, не туда Виктор Аркадьевич застолье повел. Ему что — наговорил и уехал. А нам оставаться, на этой территории жить. С прежним директором все хорошо получалось, гладко. А здесь не вышло бы обиды…
Но Птицын замечания столичного режиссера не воспринял как личную обиду.
— Понимаю, — сказал он, слегка улыбнувшись, — энергетический кризис, режим экономии. — И вполне дружески, вполне взаимно, по-свойски поддержал философскую беседу. — Я вот тоже ехал. Остановился даже. Тарахтят, жгут солярку. Два пустых, а в третьем он прямо за рулем спит. И шум ему не мешает… Даже подумал, как бы это трактор из-под него аккуратненько вынуть. Так бы и спал — в невесомости… — Петр Куприянович вздохнул. — Такой народ… — как бы подчеркивая, что он тоже здесь человек новый, пока еще посторонний, за все происходящее как бы не отвечающий…
Анна Васильевна вдруг забеспокоилась:
— Выпимши? А не задохнется он? От газов этих. Надо бы разбудить…
— У нас народ крепкий. Его и в выхлопной трубе продержи — только опохмелиться попросит.
Федька засмеялся, довольный. Два тоста уже сделали свое, и Федор Архипович расслабился…
Как в пьесе, где все совпадает, за садом загудели трактора. Пошли по взгорку в сторону леса. Полем пошли, напрямик…
За столом все довольно долго молчали. Анна Васильевна смотрела на нового начальника не без злорадного торжества. Вот она, мол, твоя философия.
Федька уже совсем освоился, почувствовал себя своим и ударился в рассуждения.
— Вы вот, горожане, многое не понимаете. Все вам высокое. Энергетический кризис, нефть, хлеб… «Как же так с хлебом? Что ж это делается?» Вот проехали по хлебу на тракторе, чтобы короче, и вы сразу в панику: «Как можете?» А мы можем… Ты же не поедешь по хлебу на тракторе? — спросил, обращаясь к Сватову, потом к Геннадию, ко мне. И ища сочувствия у директора, собой немножко красуясь, ему желая потрафить. — А я поеду, — отодвигая стакан, — я привык. Это для вас, которые в городе, — ХЛЕБ. И всякая там возвышенность. А для нас — работа. Производство… Ты не поедешь, он не поедет, а я поеду. И если бы я себе нервы тратил из-за каждой такой мелочи, это не работа была бы, а сумасшедший дом… От нервов этих в крови вырабатывается ацидофилин, — закончил монолог Федька, воткнув вилку в огурец.
— Адреналин, — поправил Дубровин.
— Еще хуже, — сказал Федька, огурцом похрустывая.
— Верно, — кивнул Петр Куприянович. — Он поедет. Такая у него привычка. И я вам откровенно скажу, если интересуетесь, — Петр Куприянович обращался теперь только к одному Виктору Аркадьевичу, как к главному в компании за столом, — вот врач, заведующий отделением в онкологии. У него, бывает, десять человек за неделю умирает. И он должен к этому привыкнуть. Потому что для нас смерть — это Смерть, а для него — работа. И если бы он каждую кончину, как мы, переживал, то это невозможно было бы вынести… Вот вы человек большой, так и рассуждайте стратеги