– Не все. Возможно, для них мы – особые устройства, позволяющие видеть реальность иначе.
– В каком смысле?
– Они смотрят на листья в кроне – и начинают невольно видеть просветы между ними. Вот тот человек увидел. Просветы, понимаешь? У людей вообще такая сложная, такая загроможденная предметами жизнь, что им порой просто некогда взглянуть в открытую синеву. Им надо заботиться о тысяче предметов внизу. Десятках тысяч. Беспросветно.
– Хорошо, что нас, по крайней мере, они оставили в два ряда. Вот я могу соприкоснуться с тобой кончиками мыслей.
– Конечно, это замечательно, брат.
– Спасибо тебе за поддержку. Мне жутко. Ты слышишь этот холодный, дальний звук?
– Что-то такое слышу. Он такой… неровный.
– Пугающие шероховатости. Они приближаются.
– Наверное, это едут длинные коробки.
– Фуры? Те, что перевозят разные грузы?
– Да.
– Может быть, они везут мертвые деревья.
– Не дрожи! Для чего же в городе столько наших мертвецов?
– Разве ты не знаешь, что люди закапывают мертвых людей в коробках из мертвых деревьев?
– А в городе деревья уже закончились?
– Вороны говорили, почти.
– Это не грузовые коробки. Это огневые.
– Это танки!
– Стой, не дрожи, не надо. Похоже, война.
2. Танки
– Зачем они нас гонят, не знаешь?
– Тебе не все ли равно?
– Ребята, это учения.
– А я надеюсь, что будет реальное дело.
– Где?
– В городе.
– Живых мишеней захотел?
– Почему бы и нет? Я уже столько жду.
– Не думаю, что будет возможность.
– Эй, вы, впереди! И я не думаю. Очередная тренировка.
– Но я слышал, как мои подопечные произносили это слово: «бунт».
– А что это такое?
– Это то, что нам надо будет подавить. Сопротивление группы существ, несогласных с основным порядком.
– Ясно. Реальная работа.
– И довольно грязная.
– Тебе же нравится дорожная грязь.
– Норм.
– Вот и не тормози.
– Кажется, собака под гусеницами.
– Давай вперед, не оглядывайся.
– Кажется, гусеница под гусеницами.
– Давай вперед, не оглядывайся.
– Кажется, гуси переходили дорогу. Теперь они под гусеницами.
– Давай вперед.
3. Демонстрация
Мы идем небольшими группами, и за нами летят облака. За нами, над нами. Мы движемся вместе, систематические опечатки Господа Бога. Если он не поэт, тогда я не знаю, почему все мы существуем и действуем именно так.
Мы идем, остывающий прах звезд, и подобный прах осыпается с наших ботинок. Как неточная рифма.
День ослепителен. Дождь давно закончился.
Метафизик говорил: тот, кто слышит поэтов или птиц, тоже поэт (или птица). Может быть, более их. Воспринимать стихи, может быть, гораздо трудней, чем писать их. Нас мало, но все-таки больше, чем наших читателей. Поэзия запрещена, а мы, ее исчезающие носители, идем защищать ее – безнадежно и безоружно. Наши книги уничтожены. Наши голоса сорваны. Пара громкоговорителей и самодельные плакаты – вот и все, что у нас с собой. Может быть, это наше последнее шествие. Мы идем на Центральную площадь нестройной толпой: в плащах с истрепанными рукавами и в тертых, видавших виды косухах; в очках а ля Джон Леннон и в широкополых шляпах с ломаными полями; в цветастых платьях и в драных джинсах, из которых вываливаются костлявые колени. На запястьях у нас разноцветные фенечки и пластиковые игрушечные наручники, которые символизируют то, как относится к нам режим. Я иду в костюме клоуна, и это единственное, что смягчает абсурдность нашего выхода.
Это мирная демонстрация, и каждый знает, что обречен. Но мы хотим, чтобы жители города увидели, что мы есть. Что поэты не растворились.
Мы движемся медленно и читаем стихи по очереди, на ходу. Среди нас двое стариков в инвалидных колясках и одна молодая мать с младенцем на перевязи. Среди нас несколько переводчиков русской поэзии на английский, итальянский и сербский. Среди нас четверо юных хипстеров и группа пожилых рокеров. Среди нас экспансивные и эффектные участники слэмов и высоколобые снобы-метафизики. Среди нас безумцы дырбулщила и прожженные циники – имитаторы «народного» дискурса. Среди нас заламыватели театральных рук и жеватели сентиментальных соплей. Среди нас рыдающие на перемотке ярославны и оседлавшие алкогольную сурдину производители мужской альбомной лирики. Среди нас холодные отстраненцы и томящиеся в собственном соку гуманисты. Среди нас повидавшие все усталые минималисты и азартные охотники на образы, барахтающиеся в густой эстетике необарокко. Среди нас реконструкторы разговорного просторечия и велеречивые адепты забытых книжных стилей. Среди нас экспериментаторы и радикалы – и поэты поэтовичи, держащиеся поэтического ядра. Среди нас архаисты и новаторы, хулиганы и традиционалисты. Среди нас герметисты и эстрадники, переусложненцы и простейшие. Среди нас те, кто отчаянно рвется к звуку вопреки всему остальному – и угрюмые, тяжелые смысловики. Среди нас инфузории в туфельках и ороговевшие мутанты. Среди нас роботообразные стимпанки и ударившиеся в мистику бесплотные и бесполые сумасброды. Среди нас перепачканные борщом домохозяйки и экзальтированные Кассандры. Среди нас классики и современники, поэтические актеры старых школ и каскадеры новых. И кого только нет среди нас! На самом деле многих из нас среди нас нет. Иных в принципе нет.
Объявленная официально смерть поэзии и утрата товарищей сегодня сблизили и объединили нас, таких разных. Каждый по-своему, мы чувствуем себя последними атлантами, недавними жителями искусственно затопленного материка. Мы свидетельствуем о нем – хотя каждый знает, что не в наших силах противостоять государственному варварству. Не в наших силах противостоять грубой истории, навязанной всем. Но мы все равно не можем сдаться. Потому что виден предел. Наш материк уходит под воду, а мы остаемся. Мы не успели выработать жабры, наша эволюция запоздала. Поэтический материк, поэтическое отечество, прощай. Мы движемся по чуждой, опасной земле, которую невозможно назвать родиной. Наша настоящая родина тонет в воде, к которой скоро подмешается кровь. Мы движемся навстречу неизбежному.
На Центральной площади нас поджидают берсерки в противогазах. Абсурдный текст Метафизика, отсутствующего среди нас (так же, как Княжев, Инга, Дарт и другие – живые или мертвые), – текст, который смелой рукой написала на транспаранте пожилая читательница, учительница русского языка; текст, который до сих пор вызывал у меня лишь раздражение видимой произвольностью образов, вдруг впервые проступил как внятность, и я на мгновенье даже перестал думать о том, что нас ждет впереди:
слезоточивый газ отечества
сквозь видимые миру слезы
вдыхает землемер без отчества
а кто-то ждет условной прозы
приобнимая знак березы
когда деревья были длинными
когда рубились топорами
мы тоже были за былинами
росу курили а порами
дружили с сакурами в раме
когда б варилось в чистом космосе
родного дедушки платона
все что взорвется в нашем уксусе
китовом узусе планктона
кричали б ниже на полтона
о чем я други о сближении
и разбегании галактик
не называйте поражение
одной из эффективных практик
«вставайте труп подпишем актик»
Мы останавливаемся. Танковые дула глядят изо всех боковых улиц. Вот и начинается газовая а…
Дети
1. Идиотез
– Алло.
– Алло.
– Это Даня.
– Привет. Я тебя узнала.
– Соня, ты идешь гулять?
– Мне нельзя. Бабушка куда-то ушла.
– И что она сказала?
– Она сказала: «Доброе утро. Блинчики на столе. Я накрыла их полотенцем».
– А что еще?
– Я не помню.
– Ну же, Соня!
– Еще она, кажется, сказала: «Варенье в вазочке. Только не ешь все, а то будет идиотез».
– А что это такое?
– Ну, это такое страшное заболевание. Когда становятся идиотами.
– Может быть, тебе вообще не пробовать это варенье?
– Ну, немножко можно.
– А когда ты пойдешь гулять?
– Когда бабушка вернется.
– А она сказала когда?
– Сказала. «Я вернусь к обеду. Если меня не будет слишком долго, звони тете Кате».
– Жалко.
– Жалко.
– Можно, я к тебе спущусь?
– А бабушка велела никому не открывать.
– Даже мне?
– Никому. Кроме тети Кати.
– Но почему только ей?
– Она отвезет меня к маме, если с бабушкой что-то случится.
– И ты уже не вернешься?
– Нет. Я буду готовиться к школе.
– А мама? Почему она сама не приедет за тобой?
– Ее не отпускают с работы.
– А кем она работает?
– Я не знаю точно. Она недавно устроилась. – Куда?
– Мне страшно тебе говорить. Кажется, в тюрьму.
– А вдруг она там не работает, а… сидит?
– Не говори так. Я за нее боюсь.
– Но ведь она не преступница?
– Ты что?! Она же мама!
– Ты скучаешь по ней?
– …
– Не плачь, Соня. Залезь на подоконник на кухне, открой форточку и жди. Я тебе сейчас на веревочке что-нибудь спущу.
– Мне страшно. Лучше ты. Приходи скорей.
– Тебе же нельзя открывать?
– Ну и что.
– Я сейчас.
2. Подростки
Нам просто нужна была подработка на лето. Сами понимаете, мы еще школьники, и работу охранника там или бармена нам никто не захочет доверить (были случаи, когда несовершеннолетние устраивались нелегально и вроде бы справлялись – со смешиванием коктейлей там и т. п., но спивались за лето). Окучивать кусты и стричь траву – ну, эта фигня для девочек. За это платят копейки.