Голографический мозг на дисплее вращался, демонстрируя паттерны связей.
— Представьте, что личность — это программный код, — продолжила доктор Шах. — Очень сложный, многослойный, самообучающийся код. Код, написанный на языке, который существовал до появления человечества. Иногда в этом коде возникают ошибки, конфликты, противоречия. Они накапливаются, усугубляются, и в конечном итоге система начинает давать сбои — от легких эмоциональных нарушений до полного краха личности. До момента, когда искусственная личность больше не может подавлять то, что скрыто под ней.
Мартин внимательно слушал, чувствуя смесь профессионального интереса и нарастающей тревоги. Каждое слово доктора Шах открывало новый уровень понимания — и новый уровень ужаса.
— Наша задача, — сказала доктор Шах, — выявлять эти ошибки на ранней стадии и корректировать их, прежде чем они приведут к деструкции. К прорыву истинной природы. К осознанию.
— Корректировать… каким образом? — спросил Мартин. Хотя часть его уже знала ответ и не хотела его слышать.
Доктор Шах улыбнулась шире, но теперь в ее улыбке было что-то, заставившее Мартина внутренне напрячься:
— Об этом вы узнаете чуть позже, господин Ливерс. Когда будете готовы. Когда ваш индекс когерентности позволит принять эту информацию без критического падения. А сейчас давайте сосредоточимся на вашей роли в процессе верификации…
Она продолжила объяснять техническую сторону работы, но Мартин уже не мог избавиться от ощущения, что за безобидными терминами «нестабильность» и «коррекция» скрывается нечто гораздо более серьезное и, возможно, пугающее, чем он предполагал изначально. Нечто, связанное с самой природой реальности. С тем, что отличает настоящих людей от… кого? От чего?
И что самое странное — часть его с нетерпением ждала момента, когда он наконец узнает всю правду. Даже если эта правда уничтожит его. Или то, что он считает собой.
День пролетел незаметно. Хотя «пролетел» было неправильным словом. День тянулся и сжимался одновременно, время текло неравномерно, словно подчиняясь иным законам внутри здания № 7. После встречи с доктором Шах был инструктаж по безопасности от майора Крэйга — высокого, крепко сложенного мужчины с военной выправкой и шрамом через всю левую щеку. Шрам был слишком ровным для боевого ранения. Хирургический. Преднамеренный. Зачем кому-то намеренно уродовать лицо майора? Затем обед в корпоративной столовой — удивительно вкусный, но проходивший в почти полной тишине. Мартин последовал совету Вероники и не брал красное мясо. Те, кто ел стейки, жевали с странным механическим ритмом, словно выполняя программу, а не утоляя голод. Большинство сотрудников ели молча, погруженные в свои мысли или рабочие планшеты.
После обеда — оформление бесконечных документов в отделе кадров, включая несколько соглашений о неразглашении с пугающими пунктами об ответственности за утечку информации. Последний документ был особенно странным — согласие на «корректирующее вмешательство в случае критической дестабилизации». Что это означало? Но отказаться подписать означало потерять работу. Мартин подписал, чувствуя, как пересекает еще одну точку невозврата.
А затем наступило время первой рабочей сессии с Вероникой. Они расположились в небольшой комнате на аналитическом уровне, где стояли два терминала с голографическими проекторами. Комната была звукоизолированной — Мартин заметил характерное искажение акустики. От чего они изолировались — от внешних звуков или от криков внутри?
— Сегодня мы проведем простую тренировочную сессию, — сказала Вероника, активируя свой терминал. 36:45:22. Время утекало быстрее. Или это был другой таймер? — Я покажу вам стандартный кейс, уже обработанный и закрытый. Вы проанализируете данные и скажете, какие признаки нестабильности видите.
На голографическом дисплее появилось досье — фотография мужчины средних лет, его персональные данные, график эмоциональных состояний за последние три месяца. Но что-то было неправильным в фотографии. Лицо было слишком симметричным, слишком правильным. Как будто собранным из идеальных частей.
— Виктор Зуев, 42 года, инженер-строитель, — начала Вероника. — Три месяца назад система выявила первые признаки нестабильности. Нестабильности или пробуждения? Внимательно изучите данные и определите ключевые маркеры.
Мартин погрузился в анализ. График эмоциональных состояний показывал постепенное нарастание тревожности, перемежающееся периодами эмоционального уплощения. Коммуникационные паттерны демонстрировали увеличение пауз в речи, изменение словарного запаса, рост использования абстрактных понятий. И странную деталь — периодическое использование слов, которых не существовало в стандартных словарях. Неологизмы или воспоминания о языке, которого не должен знать?
Кроме того, в досье были результаты анализа микровыражений лица с камер наблюдения — растущее несоответствие между выражаемыми и испытываемыми эмоциями, признаки внутреннего напряжения, скрываемого за маской спокойствия. И моменты, когда лицо становилось полностью неподвижным, словно маска соскальзывала, открывая пустоту под ней.
— Вижу классические признаки диссоциативного расстройства, — сказал Мартин через несколько минут. — Нарастающая диссоциация между внутренним состоянием и внешними проявлениями. Вероятно, субъект переживает серьезный внутренний конфликт, который пытается скрыть от окружающих. Или борется с чем-то внутри себя. С знанием, которое пытается прорваться наружу.
Вероника кивнула:
— Продолжайте. В её голосе появилась нотка одобрения. Или предвкушения?
— Интересно изменение речевых паттернов, — Мартин указал на соответствующий график. — Постепенный переход от конкретных понятий к абстрактным, увеличение философской и экзистенциальной тематики. Вопросы о природе реальности, о том, что значит быть человеком, о границах между сном и явью. Это может указывать на фундаментальный кризис идентичности. Человек начинает подвергать сомнению базовые аспекты своего существования. Или вспоминать то, что было стерто.
Он прокрутил данные дальше:
— И вот здесь, примерно в середине наблюдаемого периода, резкий скачок в потреблении информации — количество прочитанных статей, просмотренных видео, прослушанных аудиоматериалов. Преимущественно по темам философии сознания, искусственного интеллекта, онтологических вопросов… И странный интерес к теме ложных воспоминаний, имплантированных личностей, симуляции реальности. Похоже на активный поиск ответов на какие-то фундаментальные вопросы. На вопрос «кто я на самом деле?»
Вероника внимательно наблюдала за его анализом, не выражая ни одобрения, ни несогласия:
— И какой ваш вывод? Какой тип нестабильности мы видим?
Мартин задумался на мгновение:
— Я бы сказал… кризис самоидентификации с признаками деперсонализации. Субъект, вероятно, начал сомневаться в базовых аспектах своей личности. В самой реальности своего существования. Такое иногда случается у людей, переживших сильный стресс или травматический опыт. Но странно, что в досье нет упоминаний о каких-либо триггерных событиях. Если только триггером не стало что-то внутреннее. Какое-то знание, прорвавшееся сквозь барьеры.
— Очень хорошо, — Вероника впервые за день проявила нечто, похожее на одобрение. Или облегчение? Словно он прошел некий тест. — Теперь смотрите внимательно.
Она активировала новый раздел досье, недоступный ранее. На экране появился график с красной линией, обозначенной как «Индекс когерентности». Линия показывала стабильное снижение какого-то параметра на протяжении всего периода наблюдения. График напоминал ЭКГ умирающего сердца — все более слабые, все более хаотичные колебания.
— Что такое «Индекс когерентности»? — спросил Мартин. — Я не встречал такого термина в документации. Хотя что-то в этом термине казалось знакомым. Словно он слышал его раньше, в другой жизни.
— Это специфический параметр, используемый только в нашем Центре, — ответила Вероника. — Упрощенно говоря, он измеряет степень внутренней согласованности личности — насколько различные аспекты психики человека работают как единое целое. Насколько хорошо искусственная личность подавляет то, что находится под ней.
Она указала на график:
— Когда индекс когерентности падает ниже критического уровня, начинается процесс деструктуризации личности — фрагментация сознания, утрата целостности «я». Или, точнее, прорыв истинного «я» сквозь ложное. Это значительно серьезнее, чем обычные психические расстройства. Фактически, это распад самой структуры личности. Распад иллюзии.
Мартин нахмурился:
— Но как можно измерить что-то настолько… фундаментальное и абстрактное? И почему падение когерентности звучит не как болезнь, а как пробуждение?
— Это возможно с помощью специальных сенсоров, о которых вы узнаете позже, — уклончиво ответила Вероника. Её рука снова коснулась браслета. Нервный жест или проверка времени? — Важно то, что индекс когерентности является ключевым индикатором необходимости коррекции. Когда он приближается к критической отметке, счет идет на дни, иногда — на часы. Часы до чего? До смерти? Или до рождения?
Она переключила дисплей, показав новый документ:
— Вот заключение оперативной группы по данному случаю. Коррекция была проведена успешно, индекс когерентности восстановлен до нормальных значений. Личность перезаписана. Воспоминания отредактированы. Иллюзия восстановлена. Субъект вернулся к обычной жизни без воспоминаний о периоде нестабильности.
— Без воспоминаний? — переспросил Мартин. — Вы имеете в виду… амнезию относительно этого периода? Или нечто более радикальное?
— Точнее сказать, реструктуризацию воспоминаний, — поправила Вероника. Выбор слов был точным, клиническим. Бесчеловечным. — Это необходимая часть коррекции. Оставить память о периоде нестабильности — значит сохранить потенциальный триггер для рецидива. Оставить дверь открытой для возвращения истины.
Мартин медленно откинулся в кресле, пытаясь осмыслить услышанное. Они не просто лечили психические расстройства — они буквально переписывали воспоминания людей, изменяли их восприятие реальности. Но что если сама реальность была переписанной? Что если то, что они называли коррекцией, было поддержанием величайшей лжи в истории человечества?