Население проявляло все большую тревогу относительно возможности открытия «второго фронта» во Франции. Чтобы рассеять эти страхи, правительство приказало средствам массовой информации опубликовать серию статей с фотографиями, где убедительно доказывалась неприступность германских фортификационных линий от Норвегии до границ Испании. Эта кампания, казалось, помогла, в некоторой степени, успокоить немцев. Давно ожидавшаяся развязка в Тунисе, где капитулировала большая группировка немецко-итальянских войск, опять вызвала у населения резкое недовольство работой средств массовой информации. Геббельс настойчиво доказывал, что пресса и радио здесь не при чем. Он окольным путем обвинил Гитлера и Дитриха в том, что, по их прямому указанию, аппарат пропаганды нереалистично оценил шансы вермахта в Северной Африке. К маю 1943 года один проницательный сотрудник СД отметил, что страхи почти исчезли и наступило общее успокоение. Это не было результатом внутренней уверенности в победе. Просто дало о себе знать чувство усталости и беспомощности, с которыми немцы уже свыклись. Разговоры о войне надоели людям до тошноты, и они переключили внимание на свою работу и личные проблемы и заботы. Они выполняли свой долг, но с тяжелым чувством пессимизма.
Йозеф Геббельс полагал, что ответом на этот пессимизм должно стать расширение его полномочий. Почему немалая часть немецких обывателей слушала радиопередачи из Москвы? Потому что официальная политика в области массовой информации свелась к замалчиванию правды о Сталинграде, вынудив тем самым родственников и близких солдат и офицеров 6-й армии, которые не могли подать о себе весточек из «котла», слушать большевистские радиостанции, которые иногда зачитывали списки немцев, взятых в плен. Растущая апатия населения не подрывала сопротивления врагу, но и способствовать воспитанию воли к решающей победе тоже никак не могла. Геббельс всем своим хитрым лисьим нутром чуял, что народ нужно немедленно взбодрить и что сделать это можно лишь с помощью успешного наступления. В то время как одни немцы проклинали красных, а другие «плутократов», настоящей ненависти к врагу у них не хватало, и ее, как заметил один наблюдатель, не могли вызвать даже ожесточенные воздушные налеты. Правда, это относилось к периоду начала 1943 года, а к середине лета, когда многие большие города Германии уже лежали в руинах, настроение людей стало меняться. Нацию сотрясали призывы к «возмездию», которые всячески поощрял Геббельс. Он умело направлял и нагнетал волну ненависти, хотя впоследствии ему пришлось в этом разочароваться. В своем дневнике Геббельс отметил, что к маю на его имя поступило более 15 000 писем с предложениями о программе тотальной войны. Многие немцы хотели внести свой вклад, но правительство отказалось перевести экономику в режим тотальной войны. У Геббельса были свои собственные заблуждения, так, в частности, он считал, что в целях поддержания морального духа не следовало закрывать театры и салоны красоты, но отказ коллег из правящей нацистской верхушки предоставить ему чрезвычайные полномочия по организации тотальной войны просто сводил его с ума. Многие немцы в это время стали видеть в Геббельсе тип нового руководителя, особенно после того как Гитлер ушел в тень, продолжая играть роль «героя-одиночки», «трагической фигуры». Кто-то соскучился по фюреру и мечтал увидеть его хотя бы мельком, а кто-то полностью игнорировал его редкие выступления по радио. Появились новые элементы цинизма, и не создав обстановки тотальной войны, Геббельсу трудно было бороться с ними. Песенка, которую распевали на фронте, звучала примерно так: «Все проходит, все проходит – отступление в декабре, наступление в мае». Остряки в тылу переделали последнюю строчку следующим образом: «Сначала уйдет фюрер, а за ним и партия». У некоторых немцев наблюдалась тенденция ставить свое выживание выше выживания нации, что подтверждается частушкой, которая была популярна среди шахтеров одного из промышленных районов рейха:
Дорогой Томми, лети себе, лети.
А нам, шахтерам, под землей не страшно.
Лети прямо на Берлин.
Там живут те, кто орал «Да!»
Последняя строчки относилась к истерическому энтузиазму, с которым 18 февраля берлинцы встретили речь Геббельса о «тотальной войне».
Растущий страх дал пищу совершенно невероятным слухам, циркулировавшим летом 1943 года. В одних утверждалось, что рейх готовится применить против Англии ракеты с атомными бомбами, в других говорилось, что в предстоящем вторжении на британские острова немцам будет помогать тысяча японских летчиков. Однако рекорд глупости и фантастического вранья поставил слух, что Советский Союз предоставит японским самолетам право пролета над его территорией, чтобы оказать помощь Германии против Англии! Непрекращающиеся воздушные бомбардировки порождали кровожадные мысли о мести. Средства массовой информации на чем свет стоит клеймили пилотов англо-американских бомбардировщиков, называя их убийцами беспомощных женщин и детей, однако когда самолет сбивали и летчики опускались на парашютах и попадали в плен, с ними обращались как с офицерами и джентльменами. В разных частях рейха среди местных жителей стали раздаваться призывы к линчеванию таких «убийц». Геббельс, недолго думая, поддержал инициативу «снизу», поскольку это отвечало его планам тотальной войны. И вскоре из радиопередач многие немцы узнали, что в Японии не церемонятся со взятыми в плен пилотами бомбардировщиков, а по принятому там обычаю отрубают им головы прямо на месте. Это известие привело многих граждан Германии в восторг.
Военные неудачи 1943 года породили волну антиберлинских настроений, как в городах, так и в сельской местности, в особенности среди тех, кто не любил идентифицировать себя с «пруссаками». Нацистские главари заволновались, узнав об этих дестабилизирующих, центробежных тенденциях. И было от чего. Ведь первое по-настоящему централизованное управление Германией было создано ими. Зимой в одной из речей Геббельс, в завуалированной форме, коснулся проблем германского единства. Он заявил, что нет лучшего подарка Черчиллю, чем смятение и неразбериха внутри Германии, которые неизбежны, если возникнут противоречия конфронтационного плана между горожанами и крестьянами, предпринимателями и рабочими, протестантами и католиками, баварцами и пруссаками. Нацисты хвалились, что им удалось похоронить классовую борьбу и классовые трения, но, тем не менее, они проявляли повышенную чувствительность ко всему, что могло привести к возрождению старой вражды. Однако в 1943 году некоторые опасные тенденции, разгоравшиеся ранее латентно, вынырнули на поверхность, несмотря на десять лет оболванивания населения геббельсовской пропагандой. В разных уголках Вены на домах появились ненавистные для нацистов цифры «1918». Люди писали их тайком, по ночам, выражая враждебность ко всему прусскому. Бывшая столица Австрии всегда отличалась антипрусским духом. Люди говорили: «Если мы выиграем войну, мы станем немцами; если проиграем, то останемся австрийцами».
От шуток, ходивших по рейху в 1943 году, отдавало юмором висельника. Он был настолько заразителен, что даже служащие министерства пропаганды не обладали иммунитетом от него. Вопрос: «В чем разница между Германией и Россией?» Ответ: «В России прохладнее». Вопрос: «В чем разница между Германией и Индией?» Ответ: «В Индии один голодает за всех». Циники дошли даже до того, что именовали североафриканский город, где потерпели поражение немецко-итальянские войска «Тунисградом». В другой «нездоровой» шутке речь шла о человеке, которого достали из-под развалин через два дня после воздушного налета. У человека погибли жена и сын, но он выбрасывает вперед в нацистском салюте поврежденную правую руку и кричит: «Хайль Гитлер! Данциг немецкий, и это самое главное!» Еще один анекдот касался человека, дом которого был разрушен при налете английской авиации. Ему нужно купить себе костюм, но из-за бомбардировок и дефицита товаров широкого потребления, это оказывается невозможным. Он с негодованием восклицает: «И все это из-за одного, единственного человека!» Человека тут же хватают и волокут в нацистский суд, где его спрашивают, кого он имел в виду? Человек поднимает голову и удивленно смотрит на судью: «Черчилля. А вы кого имели в виду?» Объектами народных шуток все чаше становились нацистские бонзы: «Прошло двадцать лет после окончания войны. Геббельс продает на улице газеты, а Геринг зарабатывает себе кусок хлеба продажей медалей и орденов. Прохожий спрашивает их, что они делают. Объяснив ему суть своих новых занятий, Геббельс и Геринг интересуются, как зовут прохожего, и тот говорит: «А разве вы не узнаете меня? Я – лорд Гесс!» Весьма характерно, что анекдоты подобного рода не были редкостью и для некоторых сотрудников Геббельса. Ведомство Розенберга, которое собирало сведения о настроениях населения по своим каналам, отмечало, что в последнее время в анекдотах не щадятся даже такие фигуры, как Геринг, Геббельс, Лей и другие. Кто рассказывал эти анекдоты? Жители Гамбурга, Берлина и Дюссельдорфа, а также переселенцы из районов, которые были полностью разрушены англо-американскими бомбардировками и стали разносчиками подрывной пропаганды.
Передвижения огромных людских масс облегчали распространение слухов и анекдотов. Кое-где высказывались мнения, что Германию может спасти лишь установление военной диктатуры:
«Фюрер может остаться во главе государства, но партия и все ее структуры и вспомогательные организации должны быть ликвидированы». Такие мысли давно уже созрели в умах некоторых немцев, и крах фашистской Италии летом 1943 года послужил толчком к их озвучиванию и распространению.
Контраст между фанатизмом нацистской пропаганды и перманентным кризисом на фронте вызвал следующую реакцию у продавщицы газет Урсулы фон Кардорфф: «Для таких людей немыслим даже компромиссный мир. Смерть или победа! Борьба до последнего человека, и этим последним обязательно окажется тот, кто кричит больше всех. Неужели когда-нибудь существовала нация, которая была бы так же нацелена на самоуничтожение, как эта?» Люди, лишенные фанатизма, просто выполняли свой долг, рассказывали мрачные шутки, старались воздерживаться, насколько это было возможно, от разговоров о войне и были насквозь пронизаны смертельным страхом. Не удивительно, что Геббельс приказал своим сотрудникам не употреблять больше слова «настр