В конце 1944 года начальник управления пропаганды гау Галле-Мерзебург, в докладной записке, представленной в Берлин, обобщал свой свежий опыт и сформулировал на его основе некоторые предложения, которые, по его мнению, могли быть использованы в работе и другими органами пропаганды. Он признавал тот факт, что население в большинстве своем было охвачено депрессией, и ставил во главу угла вопрос: каким образом партия и государство могут возродить и укрепить волю к сопротивлению. В данных условиях, рассуждал этот начальник, очень трудно организовывать митинги и демонстрации, да и, кроме того, от таких мероприятий все равно было бы мало толку. Он выдвигал тезис, согласно которому основную тяжесть борьбы с вражеской радио и печатной (в виде листовок) пропагандой должны были взвалить на свои плечи партийные кадры, находившиеся ближе всего к народу – руководители низовых партячеек по месту жительства и на предприятиях. Он выделял то обстоятельство, что в этом деле должен возобладать разумный подход, ибо к настоящему времени разрыв между действительностью и догмами партийной пропаганды стал пугающе широк. Идеологические стереотипы, которыми специалисты Геббельса наводняли страну в течение более чем десяти лет, не оказывали больше никакого воздействия на умы и сердца немцев. Этот начальник мог бы добавить (но он не сделал этого), что вводящие в заблуждение WB тоже не способствовали укреплению у населения доверия к нацистской пропаганде. Он заявлял: «Я подчеркиваю, что любые формы работы с населением, будь то политическое просвещение или же обычная информация, должны ограничиваться рассмотрением живых, злободневных вопросов – любая попытка разговаривать с людьми в поучающей манере заведомо обречена на провал и потому бессмысленна». В конце своей записки начальник управления делал вывод, что объявление о создании фольксштурма (народного ополчения) открывало новые возможности для эффективной пропаганды.
Создание фольксштурма совпало по времени с успешным контрнаступлением вермахта в Восточной Пруссии, временно вытеснившим оттуда советские части. Страхи, вызванные угрозой прорыва фронта Красной Армией и ее стремительного броска на Берлин, в значительной мере поутихли. Однако многие встретили весть о формировании отрядов фольксштурма с сомнением и разочарованием. Должно быть, Германия и впрямь попала в отчаянное положение, если уж на фронт стали отправлять стариков и безусых мальчишек прямо со школьной скамьи. Однако Геббельс блестяще организовал разъяснительную работу, привнеся в нее огромный эмоциональный накал, и отношение населения к этому важному мероприятию заметно изменилось в лучшую сторону. Фольксштурм объединял в своих рядах людей всех социальных групп и возрастов. Он, по замыслу его организаторов, обещал стать решающим фактором в тотальной войне, который должен был переломить ход боевых действий и склонить-таки чашу весов на сторону Германии. Те, кто не был призван в ополчение, участвовали в сооружении противотанковых рвов и других укреплений. Клятва, которую давали фольксштурмисты 12 ноября, в торжественной обстановке под звуки фанфар, породила волну гипертрофированного, уродливого энтузиазма. Однако уже в декабре и январе ему на смену пришло горькое разочарование. Фольксштурм так и не получил обещанного ему современного оружия, да и формирование и обучение его подразделений шло в хаотичной обстановке. Кроме того, никто не знал, как будут рассматривать фольксштурмистов союзники, как солдат регулярной армии или же, как партизан. В последнем случае, опасались члены фольксштурма, им мог грозить расстрел. Народ, обманутый лживыми посулами «чудо-оружия», теперь не верил этим потугам государства и партии, доживавшим последние месяцы. Кое-где жители даже срывали со стен плакаты с призывами вступать в фольксштурм. Многие ворчали из-за того, что их заставляли тратить свободное от работы время на военную подготовку, которой руководили партийные функционеры, мало что смыслившие в этом деле. Значение фольксштурма состояло в том, что он продлил агонию нацистского режима. В течение некоторого времени он продемонстрировал солидарность и сплоченность нации, вставшей как один человек на защиту рубежей родины. В этом смысле фольксштурм послужил целям Геббельса, вызвав в ноябре 1944 года к жизни последний порыв доверия к Гитлеру.
В конце трудного 1944 года Йозеф Геббельс подвел итог «достижениям» своих подчиненных и остался ими очень доволен. В декабре он заявил, что пропаганда союзников потерпела крах, потому что ей не удалось вбить клин между германской нацией и ее руководством. Более того, болтовня германской пропаганды о несокрушимом «Атлантическом вале» все-таки возымела некоторое воздействие на союзников и несколько отсрочила их вторжение во Францию, и как бы не изощрялись над этим валом в шутках «аполитичные интеллектуалы», в Германии после дня «Д», несмотря на подавляющее военное превосходство союзников, воля народа к сопротивлению за последние месяцы еще более укрепилась. Геббельс верил, что восстановить и стабилизировать линию фронтов, в особенности на западе, осенью 1944 года удалось лишь с помощью его пропаганды. И хотя к началу 1945 года потери вермахта только убитыми составили 2 миллиона солдат, а в ходе воздушных бомбардировок союзников погибло более трехсот тысяч гражданских лиц, хотя в настроениях населения преобладали пессимизм и сомнения, Геббельса не покидала уверенность, что все эти факты лишь подтверждают его правоту. Он видел себя единственным человеком, который поможет Адольфу Гитлеру выиграть эту войну. Народ боялся последствий поражения, которое означало победу в первую очередь большевиков, а потом уже Запада. Как заметил Мартин Брозат, даже люди, которые давно уже не верили в победу Германии, отказывались и думать о поражении. Они продолжали воевать, работать и страдать с единственной целью – не допустить прихода большевиков. Это означало громадный успех пропаганды Геббельса. В данном контексте Гельмут Гайбер подметил весьма важную и характерную деталь: «И эта пропаганда, бесцельная и бессмысленная, которая исступленно размахивала призрачными, фантастическими понятиями, вопреки всему здравому смыслу, принесла успех и позволила отсрочить давно назревший крах интеллекта и морального духа еще на несколько месяцев. Несмотря на невыносимые тяготы и лишения, германский народ до самого конца цеплялся за свою веру в Гитлера, которая являлась ничем иным, как всеобщим помутнением разума». И Гитлер выразил Геббельсу благодарность, назначив того вместо себя, правда, на несколько часов, фюрером германской нации. В ответ Геббельс еще раз подтвердил свою преданность вождю и учителю тем, что в качестве последней кровавой жертвы принес ему жизни всех членов своей семьи, включая себя.
В марте 1945 года признаки неотвратимого краха были видны повсюду. Гороскопы астрологов, к чьей помощи часто прибегали крупные нацистские бонзы и высшие чины СС, были составлены в туманных, осторожных выражениях: «…значительное количество благоприятных созвездий говорят о том, что, если кризис этих месяцев удастся преодолеть, последуют лучшие времена». Иногда астрологи осмеливались на более конкретные предсказания следующего типа: «В настоящее время не наблюдается никаких благоприятных созвездий, которые могли бы предвещать Великому Германскому рейху полную победу». Это означало, что крах Германии в долгой войне был вполне реален.
Министерство пропаганды представляло собой последний оплот в этом мире фантазий. Даже чиновники, такие, как например, советник Шпенглер, умудрялись наряду с объективными докладами о моральном состоянии населения подавать безумные прожекты, вроде того, что следует воспользоваться услугами немецких поэтов и писателей (это в марте 45-го!). Пусть они де опубликуют статьи с выражением веры в рейх. Вместе с тем, Шпенглер сообщал, что народ хотел знать всю правду о положении дел на фронте. Люди удивлялись, почему на фронт посылают стариков-фольксштурмистов, в то время как молодые солдаты несли гарнизонную службу. Отчеты, которые теперь присылались в министерство территориальными управлениями пропаганды, содержали самые безрадостные и беспросветные выводы и заключения за все время существования этих учреждений: «Настроение народа остается мрачным» (16 марта 1945 года) и «Развитие военного положения не позволяет питать надежды на улучшение морального состояния населения, погрузившегося в пучину депрессии» (21 марта 1945 года). Вильфрид фон Овен заметил 17 марта, что дух германской нации «выгорел», а сама она находилась в состоянии полного оцепенения или «массового столбняка, от которого она никогда не сможет очнуться». Семь недель спустя, когда Гитлер и Геббельс были уже мертвы, ОКВ решилось наконец прекратить бессмысленное сопротивление.
Реакция немецкого населения на деятельность средств массовой информации во время войны
В «Третьем рейхе» не существовало общественного мнения, в обычном смысле этого слова, как не существовало и открытого обмена разными мнениями. Вместо этого там возникали подпольные средства массовой информации, которые распространяли мнения и информацию, преследовавшиеся правительством. Эта контрпропаганда принимала различные формы. Среди самых распространенных можно назвать анонимные письма с угрозами и оскорблениями в адрес нацистского руководства, антиправительственные надписи на стенах и слухи, передававшиеся из уст в уста. Власти, склонные к недооценке своего всеобъемлющего контроля над германским народом, реагировали на это инакомыслие с все возрастающей тревогой. В борьбе с ним они полагались на два главных средства – гестапо и собственные слухи.
Вожди «Третьего рейха» объявили, что они являются правителями «народного государства». Они хотели, чтобы каждый немец имел доступ к газетам, книгам, радиоприемникам и кинофильмам. Через средства массовой информации нацистские пропагандисты могли распространять как свою идеологию, так и истолковывать в нужном свете все последние события. Радио в этом отношении являлось уникальным средством, благодаря которому заправилы «Третьего рейха» имели возможность в считанные секунды обратиться к миллионам своих сограждан. Лозунг «Каждый должен стать радиослушателем» почти воплотился в жизнь к концу 1942 года. Количество радиослушателей возросло с четырех миллионов в 1933 году до шестнадцати миллионов. Поскольку абонементная плата за радио была для некоторых граждан обременительна, то их освобождали от нее за счет особых фондов партии.