Женщины испуганно зашептались, словно стайка синиц, бросая на меня косые взгляды. Старшая шикнула на них, отдала мне железную птичку и нахмурилась.
— Уходи. Работать мешаешь.
— Почему это железо мертвое? — полюбопытствовала я.
— Потому что жизни в нем нет! Или хёгг в том месте, где его добыли, спит давно! — отрезала мастерица. — Все, иди, нечего тебе тут делать!
Я не стала настаивать и вернулась на улицу. Села прямо на ступеньку, подперла кулаком подбородок. Железо, что мнется в руках, словно кусок мягкой глины. Живое… Каменные статуи над городом, башня, стены, невероятные арки, мосты без опор, соединяющие два берега реки… Нет, не рабы умирали, чтобы создать все это. Просто… Просто в Нероальдафе все иначе. И здесь умеют делать то, что никогда не умели мы, конфедераты. Менять структуру материала на недоступном нам, молекулярном уровне! Создавать из серого камня или бесполезной руды нечто настоящее, красивое, ценное. У меня голова пошла кругом от понимания этого! От осознания чуда, которому я стала свидетельницей.
Открыла ладонь. Птичка из гвоздя, что, казалось, вот-вот сорвется с руки и улетит в небо. Туда же, где парит черный дракон… Туда, куда мне нет хода.
— Эй, чужачка, ты чего тут ревешь? — испугалась подскочившая Сленга. — Оливия, они что, тебя обидели? Так ты скажи, я живо разберусь!
Я улыбнулась воинственной прислужнице и поднялась.
— Я не реву. Я старая дева, белая ворона Академии Прогресса и непроходимая дура, считающая, что знает все на свете. И я не умею плакать!
— Еще как умеешь, — Сленга благополучно пропустила все непонятное мимо ушей. — Пошли, обедать пора. Ты голодная и потому плаксивая. Такое частенько случается. Навернешь сейчас тарелку мясного супа, да такого, чтобы ложка от густоты стояла, и сразу повеселеешь!
Я против воли рассмеялась.
— Ты знаешь толк в утешении, Сленга.
— А то! — довольно ухмыльнулась девушка и посмотрела на меня по-дружески. — Странная ты, конечно. Но то и понятно — чужачка. Не всем повезло родиться в Нероальдафе. Так ты же не виновата, да.
— Угу, — пробормотала я, направляясь к башне риара. Ее было видно из любой части города.
Сленга покосилась на меня и вдруг выдала:
— Меня тоже приводили к риару. Чтобы он подарил мне ночь и свой зов.
Мое сердце благополучно окаменело и вывалилось на мостовую.
— И… что?
— Ничего, — с досадой буркнула служанка. — Посмотрел, зевнул, закрыл глаза и уснул! Правда, на следующий день предложил остаться в услужении. В качестве… подарка. — Сленга поковыряла носком ботинка брусчатку, обиженно надув губы. Но потом подмигнула. — Хотя я не в обиде, к тому же меня зовет замуж воин из личной стражи риара! Так что все к лучшему. Знаешь, у Сверр-хёгга сильный зов, но такого, как с тобой, никто и никогда не слышал. Старики говорят, лишь у перворожденного Лагерхёгга такой был!
Я выдохнула, возвращая свое сердце на место.
— Расскажи мне о хёггах, Сленга…
Черный зверь Лагерхёгг рожден был от железа и камня, в яйце золотом. Сила его велика и в скалах, и в небе, отзываются ему буря и грозовое ненастье. Черный хёгг — властитель небес и гор, и зов его родит самых сильных воинов и выносливых дев.
Белый зверь Удьхёгг родился от союза льда и сияния, в алмазном яйце. Глаза его видят сквозь толщу льда, отзываются ему хрусталь вершин, снега и ветра севера. А от зова Утьхёгга появляются люди, не боящиеся холода и плавящие стекло, что крепче алмаза.
Серый зверь Ньердхёгг вышел из пучины морской, и яйцо его там навеки осталось. От того водному хёггу легче жить в море. Хёгг этот вольный, и зов его слаб, оттого дети Ньердхёгга суше предпочитают свободные просторы водной глади.
Яйцо красного зверя Хелехёгга треснуло в лаве и огне. Пробудился он злым и коварным, потому что жжет горящий уголь его шкуру от начала времен. И ярость этого зверя страшна так, что боятся ее люди от северного предела до южного острова. Ибо каждый ребенок фьордов знает: проснется красный зверь, издаст рев, и придет смерть. Потому что отзывается на зов красного хёгга Огненный Горлохум…
К башне риара мы вернулись как раз к обеду, правда, самого риара я там снова не нашла. Сленга унеслась, а воины на мои вопросы лишь пожимали плечами. Так что я снова отправилась бродить по башне. Предание о перворожденных хёггах все еще звучало в моей голове — напевное, странное, завораживающее. Я почти видела их — драконов, рожденных фьордами. Созданий иной реальности и иных законов мироздания. Какова доля истины в этих сказаниях, я не знала, но у меня были иные доказательства правды.
Из задумчивости меня вывела высокая фигура, выросшая передо мной так неожиданно, что я споткнулась. Ирвин, а это был именно он, не протянул руку, чтобы поддержать.
— Раньше лазутчиков отдавали диким зверям, а головы отправляли их хозяевам, чтобы каждый знал, как Нероальдафе поступает с такими чужаками, — растягивая слова, произнес а-тэм риара.
— Спасибо, обязательно учту эту важную информацию, — с благодарностью произнесла я.
Ильх вспыхнул, сжал губы.
— Думаешь, тебе можно больше, чем другим, Оливия? — процедил он. — Ты ошибаешься. В этом мире ты чужая.
— Если хорошо подумать, я и в свой не очень вписывалась, — задумчиво протянула я. И вскинула голову, в упор глядя на ильха. В конце концов, я устала от его подначек. — Слушай, я оказалась здесь не по своей воле. Так решил Сверр. И я просто пытаюсь вас понять! За что ты меня так ненавидишь? Я не сделала ничего плохого ни тебе, ни Нероальдафе!
Ирвин вдруг усмехнулся. Как-то совершенно по-другому.
— С чего ты взяла, что я тебя ненавижу, чужачка? — голубые глаза блеснули, у губ залегли складки.
Он сделал шаг, и я против воли попятилась, лихорадочно анализируя его поведение. Все это недовольство, ехидство, желание зацепить… могло ли это быть признаком не антипатии, а… интереса?
Моя спина прижалась к стене, а ладонь Ирвина уперлась в камень. И я увидела голод в его глазах, на этот раз неприкрытый.
— Не могу забыть, как ты болталась в воде, чужачка… Такая нежная и беззащитная…
— Ты ко мне не прикоснешься, — сказала я, твердо глядя в его глаза.
— Не прикоснусь, — согласился хёгг. — Ни сейчас, ни потом. Я не Сверр. Я понимаю, как ты опасна, Оливия Орвей. Ты вызываешь чувства, сильные чувства… Желание присвоить и сделать своей. А это плохо. Женщины из-за тумана обладают особой магией, риар прав. Вас надо уничтожать не глядя. — Он наклонился ниже, в упор глядя в мои глаза. — На празднике риар укрыл твои ноги шкурами и напоил из своего кубка. И все это видели. С тобой он меняется. Но не надейся на его чувства, чужачка. Сверр воин, и между тобой и Нероальдафе он всегда выберет второе. Ни одна женщина не может стать дороже родного гнезда. Запомни это хорошо, а лучше запиши на своих бумажках! Ты чужая, ты дитя Конфедерации, ты пришла из-за тумана. За одно это тебя могут растерзать, если узнают. Нероальдафе тебя не примет. Никогда.
Ирвин усмехнулся и сделал шаг назад.
— А после слов Вещей Вельмы ходи и оглядывайся, Оливия. Дети фьордов скоры на расправу.
Развернувшись, он зашагал к лестнице, я же покосилась на стражников, стоящих в сторонке и глядящих в другую сторону. Удержалась от желания сделать гадость, например, плюнуть на темные доски, и пошла искать Сленгу, надеясь, что обещанный суп и правда улучшит мое настроение.
Обедать я устроилась в небольшой зале, где ели служанки, кухарки и младшие воины — по сути мальчишки. Присела с краю, поблагодарила за тарелку горячего супа и пирог с сыром. Дружное и восторженное «риар» прокатилось по комнате, и я увидела размашисто шагающего Сверра, остановившегося передо мной.
— Почему ты здесь? — отрывисто спросил он. — Я велел Ирвину отвести тебя наверх!
— Наверное, он забыл, — хмыкнула я, жуя хлеб. Махнула рукой: — А кормят и здесь неплохо, кстати.
Риар усмехнулся и сел рядом.
— Дайте мне тарелку супа, — сказал он кухарке. Та выглядела так, словно собирается упасть в обморок. А потом подхватилась и кинулась исполнять. Мальчишки таращились на риара, как на божество, забыв про обед. Впрочем, думаю, для них Сверр и был божеством.
Когда огромная, исходящая паром тарелка появилась перед ильхом, все замерли в напряжении. Он опустил в похлебку ложку, съел, облизнулся.
— Вкусно.
Повариха засияла, стирая со лба нервную испарину. И наконец снова вернулась к своим делам, бросая на нас косые взгляды. Сверр подтолкнул ко мне золотистую лепешку с мясом, которую мне не предложили. Я улыбнулась и молча откусила. Слушая перестук ложек и треск в печи, мы ели свой обед.
— Я сегодня гуляла по городу, — негромко начала я. — Нероальдафе прекрасен. Ты был прав.
Сверр медленно кивнул.
— Это лучшее место на земле, Оливия. За него не жаль отдать жизнь.
«Между Нероальдафе и тобой он всегда предпочтет первое…» Слова Ирвина кольнули внутри, и я поморщилась. Нам принесли тяжелые кружки с ягодным напитком и травами, я с удовольствием сделала несколько глотков.
— Ты любишь свой дом, — утвердительно произнесла я.
— Ты свой тоже, — повернув голову, бросил ильх.
Я кивнула. Сверр не спускал с меня глаз, а потом протянул руку, взял кружку из моих рук, отпил. Служанка уронила тарелки, и они разлетелись осколками.
— Простите, простите! — испуганно пробормотала девушка.
— Идем, лильган, — приказал Сверр, не глядя на прислугу. Поднялся и пошел к выходу, твердо печатая шаг.
Я послушно двинулась следом, к тому же и выбора-то особого не было. Стражники, повинуясь приказу риара, остались за столами. Правда, далеко мы не ушли. За лестницей Сверр развернул меня и прижал к себе, торопливо провел ладонями по телу. И тут же приподнял, впился в губы, уже уверенно лаская языком.
— Я соскучился, — хрипло прорычал он. Но ответить не дал, снова целуя. Развернул меня к стене, рывком задрал подол.