Комната была пуста. Я просидел еще несколько минут, дивясь жаре и духоте в помещении. Чувствовалось, что рубашка начинает пропитываться потом. Время шло… «Ну и где носит этого чертова Рейдера?» — думал я. Подошел охранник и извинился за задержку. Что-то было не так с аудиосвязью между помещениями.
В ожидании гостя вспомнилось, что говорила накануне Касарона. В последнее время Рейдер помрачнел. Несколько дней назад один из соседей по блоку особо опасных преступников решил шутки ради подделать подпись Денниса на форме отказа от реанимации[47]. Такой вот тюремный юмор. Вскоре в камеру к Рейдеру зашел один из надзирателей убедиться, что он действительно подписал документ. Деннис долго разглядывал бумагу, потом несколько раз перечитал ее, а затем сообщил, что подпись липовая.
— Вот и я так подумал, — ответил тот и собрался уходить.
— Подождите, — сказа Рейдер. Он подошел к небольшому столу, прибитому к стене, взял ручку, зачеркнул подпись шутника и поставил собственную. — Вот. Теперь я это подписал.
Я постарался закрепить в сознании образ Рейдера, стоящего в камере и читающего документ. Он начинал осваиваться. Новизна жизни за решеткой потускнела, и эта форма отказа от реанимации напомнила ему: покинуть это место можно одним-единственным способом — на медицинской каталке ногами вперед.
Еще через пятнадцать минут дверь на экране нижнего монитора открылась. Надзиратель ввел Денниса в комнату.
На запястьях были наручники, ноги скованы цепью. Преступник оказался более тощим и сухопарым, чем на всех фотографиях, которые я когда-либо видел. Наверняка сильно похудел в заключении. Возможно, тюремная еда пришлась не по вкусу.
Рейдер уселся на стул и покосился на камеру. Отсутствующее выражение лица подсказало мне, что мониторы на его стороне еще не включились. ВТК не догадывался, что я наблюдаю за ним.
Я пододвинулся поближе к экрану и увидел поблескивающие на лице капельки пота. Несколько секунд спустя он попытался смахнуть их, но из-за массивной стальной цепи, соединявшей запястья и ноги, не смог поднять руку выше, чем на пару сантиметров от коленей. Чтобы вытереть пот, пришлось скрючиться и поводить лицом по рукам.
Казалось бы, как любителю бандажа, ему должно быть приятно находиться в подобном положении, но мрачный насупленный вид явно свидетельствовал об обратном. Еще через минуту в колонках на моем столе появился звук человеческого дыхания. По тому, как внезапно напрягся Деннис, я понял: на экране перед ним появилось мое изображение.
— Здравствуйте, сэр, — заговорил он.
Его «сэр» удивило. Звучало ужасно наивно, но было сказано и с определенным расчетом, учитывая наш с ним одинаковый возраст.
— Зовите меня Джон.
Рейдер кивнул.
— Наша общая подруга передает привет, — произнес я.
Он опять кивнул, несомненно мысленно представив Касарону.
— Она очень милая женщина. Она… Она мне очень помогла, — сказал Рейдер.
— Да, разумеется, уверен, это так.
Мне подумалось, что ВТК наверняка мысленно пытал и убивал ее сегодня утром.
Лицо Денниса вновь приобрело отсутствующее выражение, будто он меня не услышал. Однако я продолжил:
— Должен вам кое-что сказать… Лев силен и на позитиве.
Рейдер посмотрел в камеру, потом наклонился, помотал головой и постучал рукой по правому уху. Я по-прежнему слышал тяжелое дыхание, но сообразил: он пытается дать мне понять, что на его стороне пропал звук. Ожидая, пока аудио заработает, мы снова уставились в экраны перед собой.
Как только звук вернулся, его лицо посветлело, словно вдруг появилась какая-то великолепная идея.
— Слушайте, а, типа, кодового слова у вас для меня разве нет? — спросил он.
Идиотизм ситуации нарастал с каждой секундой.
— Есть. Лев очень силен и на позитиве.
Рейдер медленно кивнул, впитывая эти слова. Его рот слегка приоткрылся, вид стал почти растерянным. У меня появилось смутное подозрение, что он забыл дурацкие пароли и решил действовать по наитию.
— Очень хорошо. Хорошо-то как этому льву, — произнес наконец Деннис.
23
Деннис Рейдер сидел на черном пластиковом стуле прямо, будто аршин проглотил. Темные круги пота на голубой футболке разрастались с каждой минутой. В прошлом я всегда обращал внимание на то, как потеют собеседники по тюремным интервью. Обычно это признак того, что они начинают нервничать. Но в Эльдорадо все было иначе — жарко, как в сауне. Чертовски хотелось снять пиджак, но я не стал. Рейдера, несомненно, должно впечатлить, что я считаю обязательным сидеть перед ним в пиджаке.
— Соболезную по поводу вашей мамы, — сказал Рейдер, сощурившись.
Это был удар под дых. Я понимал, что Касарона могла сказать ему о смерти моей мамы, случившейся три месяца назад, но никак не ожидал, что он коснется этой темы. Серийный убийца, выражающий соболезнования по поводу смерти близкого человека, кажется какой-то нелепостью. И не только — он просто не знал, о чем говорит. Ему были совершенно незнакомы чувства, которые вкладывает в эти слова большинство людей. Тем не менее Рейдер произнес их, потому что это нормально для обычного человека, а Деннис давно овладел искусством говорить и поступать так же, как окружающие.
— Спасибо, — ответил я.
И добавил еще несколько слов о смерти мамы, которые собеседник выслушал с вдумчивым и печальным выражением лица. Казалось, он старается вникнуть в то, что ему говорится, но я знал: это не так. Для него подобное невозможно ни физически, ни морально. И действительно, спустя пару минут во взгляде Денниса появилось выражение скуки, и я решил вернуться к разговору о нем самом.
— Было адски трудно попасть к вам.
— Ага. Кое-кто очень не хотел, чтобы мы поговорили, — отозвался он. — Пару месяцев назад приехали два фэбээровца и сообщили, что мне не нужно разговаривать с вами. Твердили: «Забудь о Джоне Дугласе, с нами говори»… Похоже, они вам завидуют.
— Они не завидуют, просто злятся, — сказал я. — После отставки я несколько раз пободался с ФБР, когда считал, что они ошибались. Например, в деле об убийстве Джонбенет Рэмси[48].
Я говорил не спеша, стараясь делать вид, будто не слишком спешу перейти к разговору о его преступлениях. Хотелось выглядеть человеком, который рассматривает дело всесторонне и не стремится угодить ни стороне обвинения, ни стороне защиты. Я хотел внушить ему, что буду играть честно.
Рейдер впился взглядом в камеру и задумчиво покачал головой.
— Не считаете, что к нему как-то причастны ее родители?
— Нет, не считаю, — ответил я. — На разных этапах следствия я консультировал и защиту, и обвинение и в итоге убедился, что родные никак не могли совершить убийство.
— А почему не могли?
— Когда ребенка убивает кто-то из родителей, тело выглядит совершенно не так, как в случае этой девочки.
Обычно они пытаются как бы отменить убийство и придать жертве более благостный и спокойный вид. А Джонбенет жестоко задушили удавкой. Ее рот был заклеен изолентой. Руки связаны над головой. А сразу после смерти ей разнесли череп ударом, который прикончил бы и стокилограммового мужика.
Рейдер выслушал без особого энтузиазма. Он слегка ссутулился и, казалось, вот-вот заерзает со скуки. Разговор об убийстве, к которому он не имел отношения, явно начинал надоедать. Деннис жаждал, чтобы говорили исключительно о нем.
Испугавшись, что, если не польстить как следует его самолюбию, он окончательно заскучает, я переключился на комплименты.
Рейдер был явно рад подыграть мне. Лицо вновь посерьезнело. Он выпрямился и закивал головой.
— Я помню все подробности всех преступлений, — сообщил он. — Помню все детали, как другие помнят любимые фильмы, и мысленно прокручиваю вновь и вновь. На самом деле все началось еще в детстве. У меня в голове появлялись всякие мысли и образы. Чем чаще вспоминал их, тем ярче они становились. Я так сильно этим увлекся, что довольно скоро… они меня одолели. Я больше не мог сопротивляться.
— Мне всегда казалось, что вы брали с собой фотоаппарат, чтобы запомнить детали, — сказал я. — Наверное, у вас замечательная память.
Рейдер отвернулся от камеры и уставился на дальнюю стену комнаты, в которой находился. Насколько я понял, он размечтался. Возможно, всего-навсего вообразил, как набрасывает веревку на шею Касароны. Всю жизнь Деннис только и знал, что фантазировать, причем не только об убийствах и пытках, но и о том, что знаменит, могуществен, влиятелен и всеми повелевает. Наконец, он вновь посмотрел в камеру и сразу же предпринял попытку заставить меня поверить, будто стал другим человеком.
— Я стараюсь больше не думать ни о чем таком. Стараюсь контролировать свою жизнь, избегать фантазий. Теперь это единственное, что мне остается. Просыпаюсь по утрам, а эти мысли уже тут как тут, они всегда были самыми сильными и захватывающими в это самое время. Паула всегда вставала раньше меня, а я лежал в кровати и думал обо всем. Но теперь стараюсь, и получается блокировать образы. Я пытаюсь, думаю о жене и детях, о том, что буду читать и писать в этот день. А вместо садистских картинок рисую улыбающиеся лица. Библию читаю. Можете Крис спросить. В наших разговорах я часто ссылаюсь на Библию, и в письмах тоже.
Понимаете, я же христианин, — продолжал он. — Всю жизнь. После того как убил Отеро, стал молить Бога помочь побороть это во мне. Больше всего боялся, что Бог не пустит меня на небо или проклянет на веки вечные. Этого боялся даже больше, чем поимки. Всю жизнь об этом думал, даже перед убийствами. Наверное, Бог все же не примет меня из-за дел моих, сколько бы я ни молил о прощении.
Сказал, что меня всегда впечатляло его умение описывать место преступления с такой поразительной точностью.
Слышать эту болтовню о Боге, загробной жизни и прощении было просто смешно, но позволить себе смеяться я не мог. Религия была частью личины, которой он прикрывался перед окружающими. Большинство были в шоке, узнав, что он являлся церковным старостой. Но не я. Выяснив давнюю вовлеченность в дела местной лютеранской общины, я захотел воскликнуть: «Ну разумеется!»