Вдруг их тряхнуло. Будто бы «Макдоналдс», как самолет, провалился в воздушную яму. Снова тряхнуло, да еще сильней прежнего. После третьего толчка Толик проснулся. Как же глупо закончился такой распрекрасный сон! Может быть, если повернуться на другой бок и поскорее заснуть, он продолжится? Так Толик и решил поступить. Но, как только он уютно улегся на правом боку, кровать содрогнулась.
Что это? Толик рывком сел. Новый толчок. Будто бы что-то билось о днище кровати. Если бы у него был пес или кот, то все было бы ясно. Но в доме нет домашних животных! У Ваньки, младшего братца, видите ли, аллергия на шерсть.
Из-под низа снова кто-то лупанул по кровати. Матрас заходил ходуном. Толику стало по-настоящему страшно. Кто засел под его кроватью? Кто прячется там, в темноте?
И тут его осенило. Ему даже захотелось расхохотаться. Ванька! Кто же еще? Правда, как у этого трехлетнего балбеса хватило ума и смелости среди ночи прийти в его, Толика, комнату и залезть под кровать? Там же темно, хоть глаз выколи. А такие малютки, как Ванька, просто обязаны страшиться ночи и темноты. «Видать, так захотелось меня напугать, – решил Толик, – что сам перестал бояться». Ну, сейчас он задаст этому герою сопливому.
Толик включил ночник – круглого очкастого зайца, стоящего возле, на столике. Слез на пол, встал на колени и заглянул под кровать.
Под кроватью никого не было.
Не может быть! Толик присматривался. И вот… Не показалось ли? В дальнем левом углу, в темноте, что-то поблескивало. И шевелилось. И оно было явно не Ванькой. Толик почувствовал, как волоски на загривке становятся дыбом. Он и сам бы не смог объяснить, почему с криком не бросился из комнаты вон, а, как кузнечик, подпрыгнув кверху, опять заскочил на кровать. Наверное, не хотел считать себя трусом, испугавшимся неизвестно чего.
«Спокойно, – говорил себе Толик, – спокойно. Надо просто подумать, кто же там может быть». На шкафу лежала хоккейная клюшка. Какого черта он ее туда зашвырнул? Стояла бы, как всегда, у стены, недалеко от кровати. Теперь нужно встать, взять табурет, дойти с ним до шкафа, снять клюшку, а после… Кто бы там ни шевелился во мраке, он попробует эту клюшку на вкус.
Понимание того, что теперь он вооружен, придало Толику уверенности. Толик уже спустил ногу с кровати, намереваясь приступить к осуществлению своего славного плана, но…
Нога, будто сама собой, пулей вернулась на прежнее место. Из-под кровати медленно выползала змея. Толстая. Угольно-черная. Ее чешуйки, переливаясь, посверкивали в тусклом свете ночника-зайца.
Толик отполз к противоположному краю кровати. Связавшись в тугой комок, прижался спиной к стене. Ужас парализовал его. Он даже не мог закричать. А змея уже поднималась наверх, на постель. Уже струилась по простыне, по скомканному одеялу. И вот она остановилась. Прямо перед окаменевшим, полумертвым от страха Толиком. Голова и тело ее поднялись. Она стала похожа на готовящуюся нанести смертельный укус кобру. Голова! Только сейчас Толик заметил, какая странная у нее голова. Слишком большая для змеиной. И еще на ней не было глаз. Да и голова ли это? Она больше походит на сжатый кулак. И тут же, будто в подтверждение этой догадки, кулак разжался. Превратился в скрючившую пальцы пятерню с длинными, полыхающими фиолетовым светом ногтями.
То, что казалось змеей, было рукой. Длинной и сильной черной рукой, отделенной от тела. Жуткой рукой, жившей своей собственной жизнью. И Толик вспомнил свой прежний кошмар.
Когда-то, давным-давно, эта рука приходила к нему во снах. Выползала ночами из-под кровати, тянулась к нему, сверкая фиолетовыми ногтями. Хватала ледяной мертвой хваткой за ногу или за руку и тянула вниз, за собой, под кровать, в зловещую мглу, в страшный мир, откуда не возвращаются.
Пятерня, принявшая форму когтистой лапы, сначала немного отклонившись назад, ринулась к шее Толика. Защищаясь, он закрылся рукой. Черные пальцы впились в запястье, сжали его, как тиски. И ужасающая рука, как тогда, в уже позабытых детских кошмарах, снова потащила его за собой, к краю кровати, за край, в темноту…
– Рука, стой! – вдруг прокричал тоненький металлический голос. – На сегодня с него достаточно.
Голос принадлежал статуэтке. Она стояла на столике, рядом с ночником-зайцем. Как она оказалась там? Толик готов был поклясться, что, ложась спать, оставил ее на полу! Статуэтка больше не была похожа на Каролину. Рожица ее стала страшной, уродливой. Пасть клыкастой. Глаза горели яркими зелеными точками. Она сделалась точно такой, как ее описывал Витя.
Рука послушно разжалась. Скользнув по одеялу, бесшумно съехала на пол и уползла под кровать.
– Заяц! Усыпи его! – скомандовала статуэтка.
И пузатый заяц ожил. Захлопал глазищами под своими очками. Забормотал что-то негромкое и неразборчивое.
Тут Толик вспомнил еще кое-что. Как-то раз (было это давно: может быть, в первом классе, а может быть, даже раньше) ему на день рождения подарили этого зайца. Он мечтал о конструкторе лего, а ему подарили дурацкий ночник! Конечно же Толик его невзлюбил. И наверное, потому заяц начал являться к нему в страшных снах. Да не один, а в компании крючконосой старухи-ведьмы. Заяц этот обладал даром гипноза, как кот из мультфильма «Озорная семейка». Кот-гипнотизер был очкариком. Заяц-ночник тоже носил очки. Должно быть, поэтому, как это нередко бывает во снах, их образы смешались. Ведьма отдавала зайцу приказы: «Усыпи его», «Сделай так, чтобы он не смог пошевелиться», «Сделай так, чтобы он не смог говорить». Заяц немигающим гипнотическим взглядом глядел на Толика, начинал бормотать что-то, и с Толиком происходило то, что хотела ведьма. Вот ведь какая чушь иногда может сниться!
Но теперь давнее сновидение будто бы ожило. Только руководила пузатым гипнотизером не ведьма, а статуэтка. Заяц из-под очков продолжал сверлить Толика туманящим сознание взором и все бормотал, бормотал, бормотал… Монотонно и убаюкивающе. Мысли от этого начинали путаться, веки становились тяжелыми, тело ватным и неподвижным, глаза сами собой закрывались, и Толик погрузился в глубокий и крепкий сон.
«Какая же фигня мне приснилась!» – было первой мыслью Толика, когда он проснулся утром. Но взгляд его упал на столик, и он увидел, что статуэтка стоит на нем, рядом с проклятым зайцем, который так и остался включенным. Толик оглядел свою руку. На правом запястье браслетом темнел синяк.
«Так. Ночник я мог забыть выключить. Статуэтку, допустим, я переставил с пола на столик и тоже забыл об этом. А синяк? Синяк я мог заработать во время футбольного матча с бэшками», – постарался объяснить увиденное Толик. Но верилось в эти объяснения слабо.
12
В квартиру Щегловых позвонили. Дверь отворил Витя. На пороге стоял Толян, и вид у него был мрачней, чем у тучи. В руке он держал злосчастную статуэтку.
За Витиной спиной нарисовалась Катя.
– А! Это ты, – сказала она с разочарованием в голосе, – а я думала, что это Светка за мной зашла.
– Чего ты в такую рань встал? Воскресенье ведь, – спросил Витя, нутром почуяв неладное.
– Слушай, забери ты эту штуковину, – Толик протянул ему статуэтку.
– Да не нужна она мне.
– Нужна или не нужна, но ты все равно возьми, – Толя вложил фигурку в Витину руку.
– Случилось, что ль, чего? – В Витиной голове продолжали крутиться нехорошие подозрения.
– Что могло случиться-то? – Толик пытался играть невозмутимость. Выходило неважно.
– Ну, например, напугала она тебя. – Он помахал перед лицом друга статуэткой.
– Как она могла меня напугать?
– Ну, типа, ожила ночью.
Катя закатила глаза к потолку.
– Хорош, Витёк, – нахмурился Толик. – Надоел ты уже со сказками своими, ей-богу.
– Тогда зачем ты мне ее отдаешь?
– Разонравилась.
– С чего бы вдруг?
– Разонравилась, и все, – ушел в глухую защиту Толик.
– Ну и выкинул бы сам.
– Не могу я чужую вещь выкидывать.
– Что-то темнишь ты, Толян, – покачал головой Витя.
– Ничего я не темню, – ответил тот. – И вообще, пора мне.
– Куда это тебе пора в выходной-то с утра пораньше? – не поверил Толику Витя.
– Так это… К годовой по физике готовиться.
– Да ну?
– Все. Побежал. До завтра! – И Толик сам захлопнул за собой дверь.
– Ты видела? – Витя повернулся к Кате.
– Что видела? – Сестра сделала непонимающие глаза.
– Что врет он. Что боится. Что не просто так мне статуэтку отдал.
– Ну и дурачок ты, Витька!
– Почему это? – обиделся Витя.
– Разыгрывает он тебя. А ты и ведешься.
– Э нет, – не согласился Витя. – Если бы он меня разыгрывал, он бы, наоборот, жути бы всякой про статуэтку понарассказывал.
– Вот ты простой! – всплеснула руками Катя. – Если бы он ужасы всякие рассказывал, то ты бы сам его на смех поднял. Сказал бы: «Я же говорил, что в штаны наложишь, вот ты и наложил». А он, видишь, тонко действует. Так, чтобы и тебя напугать еще больше, и себя не подставить.
– Нет, Катя, – Витя твердо стоял на своем: – Не то ты говоришь. Это правда вещь нехорошая, – он поиграл в руке статуэткой. – Не зря сторож говорил, что нельзя оттуда ничего брать.
– Какой сторож? Откуда? – не поняла Катя.
– Из дома на пустыре.
В ответ сестра лишь рассмеялась:
– Ты не только трусохвост, Витька. Ты еще и простак. Хочешь, докажу?
– Как ты докажешь?
– Легко! Дай мне эту фиговину, – она вырвала статуэтку из Витиной руки.
– И что ты собралась с ней делать?
– Заберу ее к себе на ночь, Витенька.
– Не советую этого делать.
– У меня-то она уж точно не оживет.
Катя сунула статуэтку под мышку и, напевая веселую песенку, пошлепала в свою комнату.
13
Как же приятно парить в чистом, как стеклышко, голубом небе! Словно птица или воздушный шар. Катя наслаждалась полетом, звенящей тишиной и прохладой. А внизу раскинулись квадратиками пестрые цветочные клумбы, синие кружки прудов, серебряные змейки речушек. Вместе с Катей летели белые птицы, целая стая. Они резвились, на лету весело кувыркались в воздухе, играли друг с дружкой в салочки. При этом не раздавалось ни звука – ни криков, ни чириканья, ни хлопанья крыльев.