— Отнесите её в струг!
Серёга смотрит на меня и спрашивает:
— Атаман?!
— Я сказал — в струг!
Он молча повинуется, но в его глазах укор.
Я обнимаю Черноярца:
— Это моя славная добыча — потом увидишь!
Иван протягивает кувшин с вином. Хмельные глаза подмигивают мне:
— Отведай, атаман, закрепи удачу — славное вино нашли казаки!
Горькая, терпкая сладость вина напоминает мне её имя — Юлдус. Это единственное, что она мне сказала…
Любила ли она меня? Нет. Ненавидела — рабы никогда не любят своих хозяев. Только я не хотел видеть её своей рабой, а она никем иным быть тоже не хотела. Я любил её, я мог подарить ей целую Персию. Она всегда молча и безропотно принимала меня. Я же вкушал её ласки — ласки испуганного ребёнка. По ночам я слышал, как она тонко и тихо плачет и молится своему богу… Единственное, что она мне подарила — своё имя…
Как-то в одном из городков я с есаулами разъезжал по улице, и вдруг из какой-то подворотни выскочил под ноги коню и бухнулся на колени перс в залатанном халате. Размазывая слёзы по щекам, он что-то лопотал, указывая на старую, покосившуюся хижину в конце улицы.
— Ну-ка, есаулы, проверим, чего от нас хочет басурманин, — я направил коня в конец улицы.
Из хижины доносились женские крики.
— Никак, казачки балуют, — хмуро процедил Серёжка Кривой.
— Сейчас проверим, — я соскочил с коня и решительно толкнул дверь ногой.
Двое пьяных казаков в голубых кафтанах, из бывших стрельцов Лопухина, раздели и пытались изнасиловать дочь и жену перса. В центре хижины, на ковре лежал зарубленный молодой сын хозяина. Стрельцы, увидев меня, пьяно заорали:
— Батька-атаман, смотри, каких курочек поймали!
Один, пьяно шатаясь, шагнул мне навстречу.
Я рассёк его от ключицы до паха. Второго порешил Серёжка. Женщины испуганно смотрели на нас, прикрывая руками оголённые места. Перс кинулся к нам, что-то лопоча.
— Уходим, Сергей!
Пламя вспыхнувшего от пожара городка трепетало малиновыми языками, отражаясь в вечернем море. Перегруженные добром струги были готовы к отплытию.
— Эй, казачки-работнички, — я поднял саблю над головой, — видите?!
— Видим, батька! — весело прокричал берег.
— Вот этой саблей порублю, если дознаюсь, что кто-то обижал голь. Неважно, кто он, перс или христианин. Зарублю!
О смерти двух стрельцов уже знали.
Струги молча отчалили от берега без прежних шуток и весёлого свиста.
— Из-за баб порубил удальцов, а сам персидскую княжну держит на струге, — сказал кто-то тихо за спиной.
Я резко обернулся. Мохнатые шапки опущены вниз — никто не смотрит вперёд. Вёсла быстро поднимаются и без брызг опускаются в море.
— Кто?! — выкрикнул я.
Молчание.
Я знал, что казаки недовольны появлением на головном струге прекрасной полонянки. «Околдовала батьку-атамана. Приворожила к себе — и друзья ему теперь не друзья!» Ревновали меня…
— Не за баб я их порешил, не за жёнок персидских, а за совесть их, что позволила им обидеть такого же, как и они, человека, — я улыбнулся. — Вешайте бояр, разоряйте купчишек, рубите шаховых наместников, а своих — не троньте. Нам сопутствует удача, на Дону песни сложат о нашем походе, а здесь ещё век будут помнить и ночами высматривать синее море — не плывут ли где казачьи струги. Столько мы уже освободили наших братьев христиан-полоняников?! Ждут нас — так и помчимся дальше по побережью, принося братам свободу и карая их хозяев — пускай запомнят ватагу Стеньки Разина!
— Запомнят, атаман, — отозвались повеселевшие казаки.
В следующих городках казаки вместе с городской голью и рабами врывались в дома басурман с криками «Христос!» и не знали пощады.
В июле мы объявились в шахской области — Мазедаране и подступили к Решту. Уверенные в себе и своей непобедимости, мы высадились на берег, даже не разведав городские посады, а перед нами, словно из-под земли, появились войска Будур-хана. Взяли в кольцо.
— Влипли, атаман! — крикнул Фрол Минаев.
— Пусть попробуют взять — сами будут не рады! — недобро усмехнулся Серёжка Кривой.
— Пустим кровь басурманам, коль доведётся сложить головушки! — Иван Черноярец медленно вытащил саблю.
— Говорить будем! — решаю я. — Как раньше решали — станем проситься на шахову службу. Дескать, ушли от московского государя, челом бьём на службу к шаху Аббасу. Землицу просим на поселение, пусть харчи выделяют. А мы послужим верой и правдой.
— Пустил один глупец волка в овчарню! — улыбнулся Черноярец и нехотя вложил саблю в ножны.
— Хоп! — я направил коня в сторону персидского войска.
Будар-хан был глуп и труслив, а может — слишком спесив: как же укротитель казачьей вольности. Неверные укрощены и изъявили желание служить Аббасу II. А, может, проявил осторожность и терпеливость — не хотел проливать слишком много крови своих подданных.
Нам разрешили встать рядом с городом. Будар-хан за свой счёт назначил нам харчи, разрешил казакам мыться в городских банях и торговать на базарах, тем более, что казаки не торговались за свой товар, а жадные купцы спешили накачать их вином и забрать ткани и драгоценности, принесённые на торг. Хану я отослал дары: золотое блюдо с венисами и соболью шубу. А в Исфагань уже мчались ханские гонцы к шаху Аббасу.
Прошло несколько дней. Казаки осмелели и начали чувствовать себя хозяевами города — задевали именитых горожан, приставали к женщинам, пытались срывать с них чадру, чтобы увидеть лицо. Каждый день докладывали хану о чинимых казаками безобразиях. Будар-хан нервничал, но сдерживал себя, ожидая ответа от хана. Наконец, казаки обнаружили винные подвалы хана.
Я гулял с есаулами по базарной площади, дивился на ревущих верблюдов и баньянских мартышек, смотрел на танцующих змей, на узоры палаток с яркими шелками и блестящими, булатными сталями. Мы мяли в руках липкий, сладкий виноград, разрезали оранжевые апельсины и пили из них сок, вытирая сладкий рот рукавами кафтанов. Мой чёрный, расшитый жемчугом кафтан с золотой цепью с алмазной звездой на груди привлекали внимание — вокруг толпились люди, показывая на меня пальцами. Есаулы крутыми плечами оттесняли их в стороны. Толпа закричала и расступилась — к нам протолкались трое казаков.
— Батька-атаман! — закричали они хором. — Мы нашли ханские подвалы там крепкое, душистое вино! Старинное!
— Так в чём дело?! — строго спросил Якушка Гаврилов.
— Так охраняют его басурмане!
— А что, соколы, не отведать ли нам из хановых погребов старинного да духмяного вина?! Ведите, робяты, к подвалам!
Возле вросшего в землю старого кирпичного дома стояли двое ханских солдат. Рядом с ними была кучка возбуждённо переговаривающихся казаков.
— Батька! — закричали они, увидев меня. — Дозволь испробовать ханского вина!
— Пробуйте, робяты! — весело разрешил я.
Казаки подступили к солдатам. Те не особенно сопротивлялись, отступили от дверей и бросились бежать вниз по узкой, кривой улочке.
Дружно двинув чугунными плечами, казаки вынесли двери.
— Смотри-и-и!
В сумерках подвала стояли огромные, запотевшие глиняные кувшины, наполовину врытые в землю.
— Гуляем, хлопцы! Атаман Степан Тимофеевич, добро пожаловать на ханское угощение! — казаки пропустили меня вперёд.
Я выхватил саблю и подступил к кувшину.
— Сейчас попробуем, какое оно старинное! — я взмахнул саблей и рубанул по кувшину.
На кафтан брызнула алая пряная струя.
Я подставил рот и сделал несколько коротких глотков:
— Хлопцы, вино отменное — фряжское.
— Да здравствует атаман, Степан Тимофеевич! — казаки ринулись на кувшины, как на штурм.
Кто-то побежал звать друзей, торговавших на майдане.
С этого всё и началось. Вскоре к майдану прибежали около десятка солдат хана. Стали угрожать. Я вывалился на порог:
— Гей, соколы — руби басурманских псов!
Пьяная волна выкатилась из подвала и вдавила солдат в землю. Мы устремились вниз по улице.
— Руби магометан! Гуляй, казаки — наш город! — раздавались пьяные крики.
Навстречу пьяным казакам спешили солдаты и городские жители. Завязалась схватка. На базаре казаки разоряли купцов — своих недавних партнёров.
— Жги их! Бей их! — кричал я, размахивая саблей, бросаясь на обороняющихся жителей. — Гей, есаулы-атаманы — за мной!
— Мы здесь, батька! — подал голос Серёга Кривой.
Жителей становилось всё больше, и у всех было оружие. Нас окружили со всех сторон.
— Не ладно, Степан Тимофеевич — добром всё это не кончится! Басурман много и они нас окружают! — торопливо докладывал единственный трезвый среди нас Фрол Минаев.
— Гей, хлопцы — за мной! — крикнул я, и мы стали пробиваться к морю.
Это давалось не так легко — против нас поднялся весь гарнизон Решта, все обиженные, озлобленные казаками жители.
— Бей неверных! Правоверные, уничтожим подлых гяуров! — слышались крики сквозь бой пищалей и пистолетов и сабельный звон.
К морю мы пробились с большими потерями, кинулись к стругам и ушли. В море отрезвели от ханского вина и от пролитой крови. Дорого нам обошёлся винный погреб. Сделали перекличку.
— Говори, Серёга, — я устало полулежал на корме на подостланном, дорогом персидском ковре.
Загорелое лицо есаула блестело от пота, на скулах чернели росчерки сажи. В горящих глазах ещё бродил хмель, но не вина, а недавнего боя.
— Хорошо погуляли, атаман, эти собаки надолго нас запомнят! — он сплюнул за борт, что давно стало его привычкой, не предвещавшей ничего хорошего.
— Говори.
— Ты знаешь, казаки пару бочонков с вином в струг притянули.
— Да не томи ты!
Лицо Кривого застыло:
— Четыреста человек оставили в городе и все наши пушки — их солдаты Будар-хана уничтожили. Полон наш…
— К чёрту полон и пушки! — перебил я. — Четыреста казаков потеряли!
Я с ненавистью посмотрел в сторону берега — Решт уже был далеко, но на самой кромке берега можно было разглядеть серую кромку горожан, празднующих победу над казаками. Я стал сдирать с себя залитый и пропахший вином кафтан. Выкинул его за борт. Ветер сразу же прилип к обнажённому, потному телу.