— Н-да. — кивнул Алёша. — Только вот какая-то беда с ним приключилась — это точно…
Со стороны леса приближался, насколько это было возможно быстро, воз груженный дровами — в возу сидел мужик, который испуганно оборачивался к темнеющей лесной полосе, при этом губы его дрожали — вот пронеслась прямо над его головой пара чёрных ворон, и он аж вскрикнул:
— Ишь, нечистые! Разве ж можно так пугать!.. Я то думал… — но он даже и продолжить не посмел, и обратился к Алёше и Оле. — Ну, и долго ли ещё здесь стоять собираетесь!.. О-ох, и я то задержался! Коварны зимние сумерки — подберутся незаметно, а как нагрянут, так и сбежать не успеешь. А ведь в любую минуту Они нагрянуть могут! Что ж вы тут стоите?
— Да у нас с другом какая-то беда приключилась — он, должно быть, сейчас в этом лесу…
— Вот уж действительно беда! — с неподдельной горечью вскрикнул мужик и даже притормозил свою лошадку — та принялась знакомиться с Вихрем, а мужик тем временем говорил. — Стало быть и пропадёт, ведь сегодня Ночь Большого Полнолуния.
— Ночь Большого Полнолуния. — хором повторили Алёша и Оля — внимательнее посмотрели в небеса и тут всё вспомнили.
Розоватое, разлитое по западу небес сияние уходящего солнца постепенно затухало, как гаснут угли в кострище, с востока наползала темень в которой тревожным, трепещущим светом одна за другой выделялись холодные, о чём-то недобром вещающие звёзды. И из-за восточного горизонта, окружённая непроницаемым мраком и сама мертвенно сияющая восходила полная Луна. Она казалось громадной — раза в три больше обычных своих размеров; и, когда Алёша и Оля повернулись к ней, то как раз выступил тёмный провал рта, и — наважденье! — рот этот пришёл в движенье, зашевелился, и леденящий, чуждый какой-то звон рассыпался в воздухе; тут же, без всякого ветра, взвились над полем несколько вихрей…
— О-ох! — крестьянин хлопнул себя по лбу. — Начинается! Начинается! Только бы до дому успеть! Только бы… — он уже взмахнул вожжами, но всё же сдержался. — Ну — долго ли стоять здесь собираетесь?. Поехали к нам! Ну…
Алеша старался говорить твёрдым голосом (в то время как голова прямо-таки раскалывалась от переутомления):
— Вы возьмите Олю, ну а я должен ехать — не оставлять же друга в беде…
— Алёшенька, ты же знаешь. — прошептала Оля.
— Ну да, ну да! — махнул он рукою. — Мы с ней неразлучны, ну а стало быть — прощайте!..
В это время дробящийся в воздухе звон усилился много больше прежнего, и вдруг оборвался на предельной ноте — точно струна лопнула. И тут же разразился волчий вой — это была плотная стена заунывных, студящих кровь голодных, злых стонов. Кони захрапели, а мужик простонал, вытягивая руку:
— Пропал, совсем пропал… Сколько ж их…
Алёша проследил, куда указывала его дрожащая рука, и сам невольно вздрогнул — казалось, что меж Мёртвым миром и этим образовалась щель, и вот выплеснулась жуть — по полю, на расстоянии шагов в двести вытягивалась длинная, плотная стена волчьих сияющих безжалостным сиянием глазищ; в притихшем воздухе отчётливо разносился скрежет их клыков — и, казалось, сейчас вот бросятся — сметут своей массой, в клочья раздерут…
— Не-ет, — выдохнул мужик, и вдруг, набравшись храбрости, погрозил им кулаком. — Не настало ещё ваше время! Ещё несколько минуток у нас осталось.
В ответ разорвался яростный, перекатившийся через всё поле вопль — мужик взмахнул вожжами и лошадка, напрягая все силы, понесла его к деревне, при этом мужик, чтобы облегчить ей бег, сбрасывал дрова, а та лошадь, которая прежде несла Ярослава, трусила рядом и грудью подталкивала воз.
Сорвался он так, потому что с этого мгновенья Ночь Большого Полнолуния действительно вступила в свои права: полная луна налилась кровью, и по всему небу протянулись бордовые полосы; волчья стая взвыла и победно и яростно, и вот понеслась к тракту призрачной, но всё равно смерть несущей стеною.
— Давай, Вихрь! Неси нас в этот лес! — кричал Алеша.
Наверное, никогда прежде Вихрю не доводилось носиться с такой скоростью — он весь вытянулся вперёд, он при каждом рывке пролетал по несколько метров, едва касался могучими копытами тракта, как совершал уже новый прыжок — Алёша из всех сил сжал стремена, и хрипел:
— Быстрее! Быстрее, Вихрь! — юноша прямо-таки зубами скрежетал от нетерпения.
Оля оглядывалась назад, на несущегося позади Жара, говорила:
— Бедненький! Ну, пожалуйста, не отставай… Только не отставай…
Тут налетел чёрный лес, сомкнулись вокруг Янтарного тракта, зловеще высились в бардовое небо черные дерева — если возле тракта видна была еще работа лесорубов — пеньки, то дальше, шагах в двадцати начиналась непролазная чаща.
Часто по сторонам тракта распахивались заснеженные, но выпирающие могучими корнями овраги, несколько раз они проносились по каменным мостам; тракт часто поворачивал, огибал какие-то препятствия…
Постепенно багрянец в небе мерк, и проступали поддёрнутые какой-то мертвенной, колдовской вуалью звёзды — даже и глядеть на них, против обычного, было жутко… И вдруг, точно из-за тучи вышла, неожиданно хлынула прямо над головами бордоволикая Луна. Лес залился её ледяным свечением, ответил жутким воем, всё завыло, заухало, и сами собою, словно живые, принялись выгибаться ветви деревьев. Тут точно ветер ураганный налетел — и тяжеленные чёрные крылья, не менее десяти метров в размахе стремительно пронеслись над головами. И Алёша и Оля успели приметить два выпученных глазища, каждый не меньше большой тарелки.
— Никак филин! — крикнул Алёша.
— Да. — тихим голосом подтвердила Оля.
— …Такой филин, пожалуй что, вместо мышей нас с тобою унесёт… — провожая глазами стремительно удаляющуюся птицу, закончил юноша.
А филин, сшибая ветви, пронёсся над трактом, скрылся за его поворотом. До этого, очень крутого изворота был довольно длинный прямой отрезок, и, когда они уже почти пролетели его, Оля, которая всё оборачивалась и подбадривала Жара, выдохнула:
— Они всё ещё гонятся за нами…
И действительно — в это самое время, из-за дальнего изворота выметнулась воющая, зияющая призрачными глазищами волчья волна; увидев тех, за кем гнались, они оглушили воздух своим победным, громогласным воем, побежали ещё быстрее.
Вот резкий разворот — Вихрь, стараясь не уменьшать скорости, напряг могучее своё тело, вот рывок — и прямо перед ними выпученные сияющие мертвенным светом глазищи; вытянулись острейшие когти. Оказывается — это исполинский филин уселся караулить их прямо за этим изворотом. Вихрь отчаянно пытался остановиться — буграми вздулись под его чёрной плотью мускулы — всё же он врезался в жесткие перья — птица взмахнула крыльями, и взвыл тут и ударил их ледяной ветрило такой силы, что Вихрь, едва удерживаясь на копытах, вынужден был сойти с тракта. Ветер не унимался — он поднял снежную обвивающую их стену, в которой ничего не было видно и лишь, когда подступали совсем уже близко, выступали из этого промораживающего марева обледенелые, покрытые уродливыми наростами широченные стволы древних деревьев.
— Ну, Вихрь! — скрежетал зубами Алёша. — Неужели так бесславно нам погибать?.. В волчьем то брюхе! Давай, неси…
Вихрь попытался прорваться обратно к тракту, однако оттуда напирал ветрило такой силы, что он сразу осознал тщетность таких попыток. Один волчище как подгоняя его поскорее развернуться в тёмную чащу — бросился, хотел вцепиться в бок, но был встречен сильнейшим ударом копыта, и отлетел с переломленными костями. Вихрь хоть и с неохотой, хоть и чувствуя ловушку, сделал следующий рывок в глубины лесных дебрей; тут снеговые стены расступились, давали проход — однако позади продолжали реветь, метаться, оттеснять от тракта. Вихрь побежал — но бежал конечно же не так быстро как по тракту, ведь ему приходилось не только огибать то и дело вырывающиеся из мрака стволы, но и следить за тем, чтобы низко нависающие ветви не повредили тем, кому он так преданно служил. Волки продолжал завывать, то и дело мелькали среди стволов их, кажущиеся призрачными телами, щёлкали клыки, вспыхивали жаждущие крови глазищи.
Вот среди стволов пробилось холодное, мертвенно-зелёное сияние, похожее на то, которое тлело в глазищах исполинского филина.
Чаща раздалась в стороны и выехали они на большую поляну. Мертвенный свет разом приблизился — горел он в маленьком окошечке, а окошечко это было прорублено в избе — сразу вспомнились страшные истории про Бабу-ягу, так как стояла эта избушка на курьих ножках. Окружал избушку частокол и на каждом колье зиял пустыми глазницами человечий череп. (Избу же они увидели потому, что стояла она на возвышенности).
Все завыло, заухало; вспыхнули тлеющие угольки глаз: много-много глаз, огненным кругом окружили они поляну — их были тысячи!
Вихрь отошёл подальше от них, поближе к частоколу; Жар, задыхаясь от усталости, ощетинился, зарычал.
Только они к воротам подъехали, как чёрные глазницы в черепе кого-то громадного козла, который висел над ними, засияли синим пламенем, а створки заскрипели, и раскрылись пред ребятами.
И вот они въехали во двор. Если снаружи частокол представлялся не таким уж и большим то, когда они въехали за него — внутренний двор оказался большим даже чем вся поляна. На дворе, помимо избы, торчали еще несколько пристроек, в том числе и холмик в котором виднелась зарешеченная дверь и несколько первых ступеней ведущих в подземелье. Выросла и изба — стала уже не избой, а избищей на курьих ножищах.
Двери, однако, видно не было, и Алеша вспомнил сказки в которых добрые молодцы кричали: "Избушка, избушка, повернись ко мне передом а к лесу задом!".
Алеша однако ничего кричать не стал, он посмотрел только на курьи ножищи, которые, словно стволы деревьев вросли в землю, и повел коня вокруг избушки. С другой стороны обнаружилась дверь, к которой поднималась лесенка такая ветхая, что, казалось, того и гляди распадется, к тому же, она висела прямо в воздухе.
— Ладно. — невесело усмехнулся Алеша, — ты когда-нибудь Бабу-ягу видела?