— Возьми меня отсюда к солнцу и луне!
— Хорошо, хорошо, родненькая моя, — засмеялась, все еще плача, Оля и почувствовала, что за спиной ее выросли крылья и она облаком взмыла, оставив навек ревущую, скребежущую преисподнюю.
Алеша уже наполовину погрузился в вязкое болото человеческой плоти — с ужасом понял он, что все эти несчастные еще живы, шевелятся слабо, стонут, веками погружаются ко дну и затем веками всплывают…
Перед Алешей в воздухе появился летающий ковер — совсем небольшой, только для одного человека, и открылось окно за которым золотились врата. Стоило только взобраться на ковер, полететь, встретить там Олю и… Он рванулся к этому ковру, но тут услышал рядом с собой слабый женский стон:
— Помогите моему мальчику…
Он обернулся: женщина изувеченными руками прижимала к исхудалой, впалой груди, грудного младенца…
И Алеша забыл тогда о своем счастье, ЗАБЫЛ ОБ ОЛЕ, ради того, чтобы спасти эту женщину и младенца, который, когда вырастет, быть может станет лучше и его, и Оли.
С радостью он помог им взобраться на ковер — с радостью хоть и знал, что впереди его ждут долгие века мучений, в которых он будет медленно растворяться в этом болоте, сходить с ума, превращаться в ничто, и никогда не увидит он больше Оли и родины своей…
Вот ковер унес их и Алеша остался один в болоте.
Но это продолжалось лишь краткий миг — затем болото завертелось, и распалось на ледяные обломки, которые со звоном поглотились одним из кровавых буранов…
Вновь он был у Ворот; и почувствовал, что Олина воздушная рука, коснулась его руки, слилась с нею воедино…
Тут Алеша понял, что они не летят больше вверх — нет, они растут, стремительно — становятся двумя великанами. Две души их, словно два бесконечно растущих дерева, для которых века проносятся в мгновенья — все выше и выше взмывали вверх, распускались могучими кронами…
А снежная колдунья вдруг сделалась маленькой — стала снежным комом под их ногами, завизжала испуганно — и уползла в какую-то нору, исчезла без следа…
Не было теперь слабости в их телах, напротив полнились они силой великой; взглянул Алеша на Мертвый мир, как на поверженного врага — жалкой, раздавленной, холодной лепешкой лежал он под его ногами…
Чунг был теперь огромным пышущим золотым светом облаком. Здесь же был и Жар — стихия огненная преданная и гневная; и Вихрь, распустил свои черные крылья…
— Ну вот мы и пришли. — голос Оли пролетел над Мертвым миром, сотрясая его…
Теперь врата были в один рост с Алешей — он протянул руку к их створкам. Едва коснулся вделанных в них колец, как они сами плавно стали перед ним раскрываться; нежный полнящий свет коснулся его лица…
— Прощай, прощай друг! — запело дождем и ветром золотистое облако, которое было когда-то Чунгом, — Меня ждет другой — мой бесконечный мир! И сейчас за створками ворот наши дороги разойдутся, но не на век — знай, что наши миры где-то пересекаются меж собой, и мы еще обязательно встретимся…
И вот ворота открылись полностью, и над ними раскинулось облачное, хранящее в своей бесконечности все сноведения и мечтания небо. Неописуемое в своем многообразии, нескончаемое, все время движущееся…
И они переступили порог…
Запах спелых пшеничных колосьев, чувства вечного покоя, простора и любви; все это реками хлынуло в их души… И они полные любви и счастья поднялись к небу, полня и пронзая его…
Алеша открыл глаза и обнаружил, что лежит на ледовом полу, который сотрясался в смертных судорогах. Время от времени с потолка, сопровождаемые облачками снежной пыли, падали обломки.
Он сразу почувствовал это теплое, бьющееся в его груди — это был бесконечный живой мир его видений.
— Оля, — захрипел он и из рта его потекла струйка крови, смешиваясь с той кровью, которой залито было все вокруг.
Он приподнялся на локте, увидел ее: она лежала рядом с ним, мертвая, наполненная небесной белезной, с горстью красной рябины около сердца.
Не отчаяние, но светлая вечная печаль, которая сродни была любви охватила его теплым согревающим облаком.
Он помнил ее слова, и он знал, что теперь они действительно никогда не расстануться, что теперь каждую ночь будут встречаться они в том бесконечном мире, а потом в один прекрасный день, когда смерть коснется и его, встретятся там уже навсегда…
Алеша осторожно подхватил ее тело: она была легка, невесома. Он понес ее, не чувствуя ног, словно бы паря по воздуху; все всматриваясь в ее лицо, запоминая на прощание каждую ее черточку…
Потом он вышел на берег подводного грота и там встречала его ледовая лодка — он сел в нее, и она стремительно понесла его прочь, по ледяным туннелям.
На берегу озера, что звенело и переливалось под дворцом-цветком, встречала их Снегурочка, и над головой ее светился, роняя вниз в воду солнечные лучи ледовый купол, и весь воздух был наполнен прохладным, полным жизни свечением, плескалась темно синяя с разлитыми на ней солнечно-небесными стягами вода; под сводами эхом звучала пульсация этой воды: и здесь была жизнь, и здесь в самом сердце тьмы и холода пела она свою победную песнь!
В снежном вихре подняла Снегурочка Алешу на вершину дворца-цветка; и подняв свои руки к сияющему темной глубиной и северной радугой небу, закричала выпуская из груди стремительную снежную птицу:
— Отец! Отец!
Прошло некоторое время, и вот с небес на снежной колеснице, запряженной тремя белыми конями, которые высекали копытами из воздуха снежные искры, спустился к дочери своей Дед-Мороз.
Она сказала ему краткие слова, поведав обо всем…
Потом был полет на колестнице: она мчалась, над облаками и иногда в их разрывых показывались далекие земли; ниточки бегущих по ним дорог, замки, города, горы, морские просторы, покрытые пенистыми волнами, паруса кораблей плывущими куда-то к неведомому…
Он слышал раскатистый голос Деда-Мороза, который правил колестницей:
— В холодный темный зимний день суждено вернуться тебе на родину. Но знай, что совсем близка весна.
— Вы знаете куда… — с громко стучащим сердцем, беззвучно спрашивал Алеша.
И тот могучий волшебник, которого детвора называла Дедом-Морозом, с величайшим уважением в голосе отвечал ему:
— Да я знаю это место… Я хотел сказать тебе еще одно: о даре, который дан теперь тебе, дар которым можешь пользоваться весь небольшой остаток свой жизни. Отныне ты станешь целителем для тех чьи душа измучена; болит своей пустотой. И ты будешь слышать их безмолвные, неосознаные вопли, также как и я слышу сейчас твой беззвучный, но могучий голос. Ты сможешь излечивать их: стоит тебе только, взглянуть им в глаза и тогда увидят они истинный путь и если захотят пойдут по нему..
И Алеша беззвучно, зная, что его услышат отвечал:
— Пусть будет так. Я стану целителем. И правда, что не долог будет мой жизненный путь, я чувствую, что то, что пережил я, было слишком тяжело. Но и длинная жизнь лишь мгновенье против вечности, и длинная жизнь может быть гораздо более пустой чем жизнь короткая.
— Истину, истину говоришь! Вижу — долго останутся в памяти людской рассказы о твоих грядущих деяниях, а теперь ты дома!
Сквозь разрывы темных туч нырнули они вниз, к земле родимой, укрытой белым ковром, и день действительно был темным: из туч падал снег, стволы березок одиноко качались на ветру. Это была та самая роща, которую Алеша все время хранил в своей душе и потому вовсе не восторжен был увидив ее, а лишь принял как должное, как часть самого себя.
Сани опустились на берегу спящего подо льдом озерца, и Алеша, оглядевшись увидел любимую Олину березу. Он сразу понял, что это именно она: чем-то заметным только для души выделалась она среди своих сестер; что-то хранящее в себе печальную память об Оле было в каждом ее изгибе.
Алеша подошел и положил прямо под ее стволом Олино тело — такое же белое как и снег вокруг и береза. Тогда случилось чудо: снег раздался в стороны, обнажая расступившееся лоно земли, которое приняло в себя Олино тело, обратив его в прах.
И из земли навстречу темному небу, навстречу холодному ветру, потянулся одинокий, тонкий, нежный подснежник. Вьюга выла, ветер завывал, но ничего не в силах были они сделать этому первому предвестнику грядущей весны.
Над этим подснежником склонился на коленях Алеша, он нежно целовал окровавленными губами тонкие лепестки, роняя слезы, шептал в душе то, что нельзя выразить словами.
А на следующий день наступила весна: небо прояснилось, забрезжило нежным светом, мир залился яркими красками, и отовсюду слышалось неумолкающее, прекрасное, полнящее все мировоздание пение жизни.
ЭПИЛОГ
Прошли годы…
То был тихий, светлый день золотой осени. С самой высоты неба и до хранящей еще летнее тепло земли, нежными лучами падали солнечные потоки. Свет их был мягок и нежен, он разливался по золотистым ярким лесам, вместе с ветерком, свежим спокойным дыханием витал в воздухе, играл бликами на парящих в воздухе листьях.
Здесь, на берегу небольшой речушки, именем Сестра, неподалёку от деревни Темники, у белеющего ствола прекрасной, Одинокой Берёзы, присел отдохнуть старый человек. Он положил рядом с собой посох и, прислонившись спиной к стволу, оставался долгое недвижимым; лишь глаза жили на его морщинистом лице: с любовью всматривался он в осенние дали…
Но вот над ним запела печальную песнь древесная крона. Старец поднял голову и увидел широкое солнечно-янтарное облако, трепещущее словно живое от порывов ветра. Облако умирало, медленно таяло, выпуская к земле потоки золотистого, шепчущего нескончаемую, прекрасную песнь, дождя.
Этот дождь разбивался на отдельные листья и они, маленькими корабликами падали на темнеющую поверхность речушки и уносились течением куда-то…
Рядом с деревом остановился другой старец, он, приглаживая длинную белую бороду, произнес:
— Вот, мил человек, какими судьбами в нашем краю?
— Да вот иду по земле родной, правду ищу.