Главная проблема оставалась той же: где Эмилин? Ребенком он жил в Грэймере, но не мог вспомнить, где расположена тюрьма. Да и насколько он знал старые и новые башни, там негде было устроить темницу.
С трудом. Николасу удалось сесть, прислонившись спиной к кровати, хотя ребра отплатили ему за это острой болью. Куда вел его Шавен, когда они так неудачно наткнулись на рыцарей? Он пересекал двор по направлению к старой башне или дальше за нее — к двум оставшимся угловым башням.
Но Николас точно знал, что в старой башне тюрьмы нет — когда он был ребенком, там располагались жилые комнаты. Построенная по норманнскому образцу, высокая и прочная, она покоилась на каменном фундаменте и почти не имела подвалов — огромный известняковый гроб, поставленный вертикально.
И все-таки Кристиен сказал «тюрьма».
Внезапно Николас прекратил пилить и едва не уронил нож. Мальчик же произнес «тюрьма» по-английски[10].Уайтхоук же вполне мог говорить с Эмилин по-французски. И тогда это вовсе не тюрьма, а главная башня.
Значит, Эмилин заперли в главной башне.
В коридоре раздались шаги и голоса. Николас успел сунуть кинжал под кровать как раз в ту минуту, когда тяжелый засов отодвинулся, и дверь открылась.
— Ты не мой сын! — в ярости кричал Уайтхоук. Лицо его сейчас напоминало маску, волосы растрепались. Он подошел почти вплотную к Николасу, сжав кулаки и едва владея собой. — Сын не смог бы так жестоко предать меня.
Николае поднял голову и спокойно взглянул на Уайтхоука.
— Милорд, — как можно спокойнее произнес он, — полагаю, к нашему обоюдному неудовольствию, что я — ваш родной сын.
Уайтхоук ударил его по лицу, и из разбитой губы потекла кровь. Уайтхоук смотрел на него сверху вниз, тяжело дыша.
— Поднимите его, — приказал он. Вздернутый на ноги, Николае сжал руки, возблагодарив судьбу за то, что перерезанные веревки еще не упали с запястий.
Отвернувшись, Уайтхоук провел рукой по лицу и волосам. В комнату вошел Шавен и что-то тихо сказал графу.
Тот повернулся к Николасу.
— Где дети?
— Думаю, пошли поиграть на свежем снегу, — коротко ответил барон.
— Без сомнения, это он освободил их, — вмешался Шавен. — Как вам это удалось? — обратился он к Николасу. — Где дети и где те люди, которые вам помогали?
Николас презрительно взглянул на него
— Дети в безопасности. Но лучше бы я нашел Эмилин до того, как нашел вас.
Уайтхоук подошел к сыну вплотную.
— Клянусь тебе, парень, ты больше не увидишь своей леди в этой жизни. Сколько у тебя людей за стенами замка?
Услышав подобную угрозу, Николас сжался от ярости.
— Сотни на данный момент. А остальные подойдут, как только болота станут проходимыми.
— Думаю, что без твоего сигнала ничего не произойдет. А ты его уже не подашь. Впрочем, вполне возможно, что ты врешь мне так же, как лгал все это время. На собственной груди я пригрел гадюку.
— Я провел очень малую часть жизни с вами, милорд.
— Зачем ты делал это? — взревел Уайтхоук. — Представить невозможно! Ты — Черный Шип. Я надеялся, что поймаю крестьянина, которого тут же и повешу, а вместо этого поймал тебя! Ты навеки опозорил имя Хоуквудов!
— Все вероломство, которое есть в моей души, я унаследовал от отца, убившего мою мать, когда я был еще ребенком.
— Я уже понес покаяние за ее смерть. Она предала меня. И я этого не забыл.
— И все же ваше обращение с ней — не единственная причина того, что я ушел в лес еще юношей. — Николас прямо смотрел в глаза отцу.
— Так в чем же дело?
— Из-за вашей жадности, милорд, вся долина страдала в течение долгих лет. Горели дома и амбары, крестьяне лишались нажитого честным и тяжелым трудом. Мало-помалу вы покорили Арнедейл. Вы начали безжалостные налеты на монастырские земли, воспользовавшись тем, что король Джон преследует монахов Йорка. Даже король задумался, когда Папа Римский пригрозил ему отлучением, а вы все продолжали свое дело. — Он взглянул на отца, чувствуя, как румянец заливает его щеки. — Вы не желали слушать никаких доводов разума. Я тоже старался, насколько мог, убедить вас, но меня вы слушали еще меньше, чем других.
— Монахи Йорка годами не платили налогов, — резко ответил Уайтхоук. — Король приказал им убрать стада из лесов. Я просто помогал исполнить этот приказ!
— Для вас этот приказ все равно что кусок мяса для голодного пса.
— У меня была причина преследовать монахов. Эта земля — часть приданого Бланш. Она теперь моя!
— Но почему же тогда суд так и не вынес решения в поддержку вашего заявления? — возразил Николас. — Если бы земля принадлежала другому барону, вам пришлось бы с боем отбирать ее. Но монахи ничем не могут противостоять огню, топору и ограблениям. Вот поэтому-то я и решил прийти им на помощь.
— Ты не имел права! Монахи давным-давно должны были отдать эту землю, — прорычал Уайтхоук. — Но ты очень упорствовал. А потом разнесся слух о твоей смерти!
— В тот самый год, когда ваши люди арестовали стада и обозы с овчиной, чтобы продать их на рынке как собственные, я и начал свою лесную жизнь. Скоро у меня появилось несколько верных помощников из крестьян. Когда только было возможно, мы нападали на ваши обозы. Всю добычу возвращали крестьянам и монахам.
— Однажды мои воины едва не схватили тебя, но ты исчез.
— Благодаря волку-демону, — добавил Шавен. Николас едва заметно усмехнулся:
— Барон Эшборн услышал, что Черный Шип пойман и его везут в Виндзор на расправу. Он послал своего начальника караула — сэра Уолтера Лиддела, милорд, — с этими словами Николас слегка кивнул графу, понимая, что имя ему знакомо, — чтобы тот освободил меня. Помогали ему сын и дочь барона, а также их белая собака. Тогда я и увидел впервые Эмилин. А несколько позже просил у барона Эшборна ее руки.
— Боже мой! Я окружен предателями! — с отвращением проговорил Уайтхоук.
— И причем, под самым носом, — согласился Николас.
— Похоже, ты очень сблизился с простолюдинами, — недовольно изрек граф. — Так расскажи мне, что ты знаешь о Лесном Рыцаре.
— Все, что я знаю, милорд, — так это то, что Лесной Рыцарь утащит вашу душу в ад в тот самый момент, как вы схватите его.
Уайтхоук отпрянул.
— Твои действия — искажение понятий о чести!
— А! — воскликнул Николас. — Так в этом и есть доказательство общности нашей крови. Чести нет ни у отца, ни у сына.
— Хватит! — закричал Уайтхоук, покраснев. — У меня свой кодекс чести — тебе его не понять! И клянусь тебе, Хоуксмур скоро станет моим! Эта земля была частью приданого Бланш, а теперь принадлежит мне!
— Только попробуйте посягнуть на мою землю, милорд, — сдержанно произнес Николас, — и увидите, какую верность питает сын к отцу.
— Я уже знаю твою верность. Моя ты плоть и кровь или нет, но я дал тебе имя и воспитал как рыцаря. Я позволил тебе получить наследство матери. Но теперь ты не получишь ничего!
За спиной руки Николаса невольно сжались в кулаки. Порыв разорвать наконец путы и сейчас же, сию минуту, ударить Уайтхоука был настолько силен, что Николаса бросило в пот.
— Хоуксмур принадлежит мне по праву — так же, как он принадлежал моей матери. Троньте его, и у меня появится повод убить вас.
— Пусть король решит, что делать с тобой. Он может рассудить все наши споры. — Тяжело дыша, Уайтхоук покачал головой. — Я должен был убить тебя еще младенцем, ее отродье. Тогда ты не вырос бы предателем.
Николас с трудом сохранял самообладание. Щеки его пылали.
— Джулиан клянется, что у моей матери не было любовника. И мне было уже почти семь лет, когда вы убили Бланш якобы за измену. На каком же основании вы настаиваете, что не вы — мой отец?
Уайтхоук мрачно посмотрел на него и принялся ходить взад-вперед по комнате.
— Женщины по натуре лживы. Это известно издавна. Даже замужней женщине нельзя полностью доверять в том, что она познала лишь своего мужа. До того, как ты родился, я целых два месяца отсутствовал — был в походе с королем Генрихом. И в мое отсутствие твоя мать подружилась — она называла это так — с молодым бароном. Я обвинил ее в измене, но она отпиралась. И я поверил.
Николас ждал с тяжело бьющимся сердцем. Он сам задал вопрос, но не мог слышать о ненависти и злобе между своими родителями. Ему едва не стало плохо.
— Бланш оказалась в положении, — продолжал граф. — Она сказала, что обнаружила это во время моего отсутствия. Когда ты родился, я сосчитал месяцы. И решил, что это не мой ребенок, хотя повитуха и клялась, что ты родился намного раньше срока. — Уайтхоук пожал плечами. — Во всяком случае, у меня был повод усомниться в верности твоей матери.
Николас вспомнил рассказы о том, как мал и слаб он был в младенчестве и как все пророчили ему короткую жизнь на этом свете. Отвернувшись, он вслушивался в шумное дыхание графа.
— Несколько раз я видел ее с этим человеком, — продолжал граф. — Они беседовали, иногда пели. Но я все равно подозревал обман. Эта дружба тянулась годы. Она не прекратилась даже тогда, когда он женился на другой. Я не мог больше выносить оскорбления. — Он встал так, чтобы смотреть Николасу в лицо. — Я вызвал его на поединок, сразил его, а ее запер.
Барон слушал отца в каком-то странном забытьи, желая, чтобы он остановился, и в то же время стремясь услышать всю правду — такую, какой она виделась Уайтхоуку.
— Я заточил ее в ее любимую комнату. Я лишь хотел, чтобы она призналась. Я мог отослать ее в монастырь. Если бы она попросила, я бы простил ее. Но она молчала и возвращала почти всю пищу, которую ей приносили. Ела все меньше и меньше. Через несколько недель она попросила, чтобы пришел священник. Ее упрямство взбесило меня. Я приказал не посылать ей больше пищи, никого к ней не пускать — до тех пор, пока она не попросит о прощении.
— Она попросила? — едва слышно произнес Николас, опустив голову, чтобы отец не видел его лица.
— Я зашел в комнату через неделю. — Уайтхоук помолчал. — Она была мертва.