вер и постучал.
- Кто там? - спросила Стефани.
- Хезекая, - ответил я шепотом.
- Подожди.
Я услышал, как она подошла к двери. Щелкнул замок, в образовавшуюся щель я увидел Стефани. И она увидела меня. В её глазах отразилось изумление, она пронзительно закричала и попыталась захлопнуть дверь, но я навалился плечом, и Стефани отлетела в сторону. Не удержавшись на ногах, она упала на пол. Из другой комнаты выбежали Бартер и Карлейль, они бросились ко мне, но остановились как вкопанные, озадаченно уставившись на дуло моего револьвера.
- Кто тебе сказал, что мы здесь? - глухо спросила Стефани, глядя в пол. По выражению её лица я понял, что жизнь для неё потеряла смысл. Белый «кадиллак», классный проигрыватель, бар, заставленный дорогими бутылками, - всё это проплывало сейчас перед её мысленным взором, проплывало и таяло, как мираж…
- Не всё ли равно, - сказал. - Вставай.
И тогда эта женщина, не терпевшая сквернословия, подняла на меня полные слез глаза и срывающимся голосом выкрикнула:
- Ублюдки! Все вы ублюдки! Ненавижу!…
XVIII
В помещении для инструктажа было тихо. Сквозь затянутые сеткой окна прореживался свет июльского солнца.
Тони Митчелл и Сэм Томпсон пили кофе. Вернее, пил один Митчелл. У Томпсона содержимое чашки давно остыло, но ему было не до этого, он разглагольствовал:
- Что ни говори, а есть люди, которым на роду написано совершать подвиги.
- Ты так думаешь? - улыбнулся Митчелл.
- Ну конечно. Взять, например, тебя. Ты рожден для подвигов, двух мнений здесь быть не может.
- Почему?
- Сам посуди. Я полжизни работаю в полиции, но ещё не встречал полицейского, которого укусила змея.
- Я тоже.
- Вот видишь. Нет, Тони, ты герой, ты следопыт, ты Кожаный Чулок!
- Герой не я, а Фил. Это он прижал их к ногтю.
- Тот, кто всегда побеждает, не герой. Герой - этот тот, кого все бьют. Черт побери, да я такое видел только в кино - нога забинтована, голова забинтована… Твоя Сэнди, должно быть, писает кипятком, на тебя глядючи. Тони, и тебе не стыдно?
- Она приносит мне завтрак в постель. Такие крошечные бутербродики…
- Понятно. Разжевывает их и кладет тебе в рот.
- Повязки завтра снимают, - вздохнул Митчелл грустно.
- И всё равно ты герой! - не унимался Томпсон. - Полюбуйтесь на него! Он же такой бесстрашный! Настырный! Неподкупный! Ох, я сейчас упаду в обморок от восхищения!
Хлопнула дверь. Фил Колби перемахнул через перегородку, отделяющую помещение для инструктажа от канцелярии, и плюхнулся в кресло. Он положил ноги на стол и спросил:
- А для меня кофе найдется?
- Фил? Откуда ты взялся? Разве суд уже закончился?
- Да, - сказал Колби.
- Кофейник у Барри в кабинете. Ты действительно хочешь кофе?
- Я же сказал.
- О'Хара! - закричал Томпсон. - Кофе ещё одному настоящему герою!
- Ну, что там? - спросил Митчелл.
- Приговор окончательный и обжалованию не подлежит
- Хорошо.
- Нормально. Только духота в зале была несусветная.
- Правильно я сделал, что не поехал.
- Ты же у нас аристократ. Некогда тебе такой ерундой заниматься.
- О'Хара, сколько можно тебя ждать? - завопил Сэм Томпсон.
Из кабинета вышел Барри О'Хара с кофейником в одной руке и двумя чашками в другой.
- Я составлял отчет, - сказал он, виновато улыбаясь, - но теперь могу к вам присоединиться.
Он поставил чашки на стол и налил кофе сначала Филу Колби, потом себе.
- Тони, передай, пожалуйста, молочник.
Митчелл передал ему молочник.
- Сэм, подвинь, пожалуйста, сахарницу.
Томпсон пододвинул сахарницу.
О’Хара насыпал в чашку сахар, подлил молока, сделал глоток. Удовлетворенно причмокнув губами, он повернулся к Филу Колби:
- Ну, как поживает наша прекрасная потерпевшая?
- А что ей сделается? - ответил Фил Колби и взял свою чашку.
Джон Уэст
ВКУС КРОВИ
I
Я слышал топот ног бежавшего впереди меня человека. Он мчался по свежевыпавшему снегу, и, хотя мне было его не видно, я знал, что он там, впереди. Я крикнул «стой!», но в ответ услышал лишь приглушенные снегом звуки быстро удалявшихся шагов. Из-за внезапно поднявшейся метели я не видел абсолютно ничего. Всю территорию Ривер-Сайда покрывал белый саван толщиной в дюйм, а местами и в целых два. Потом я остановился и замер, пытаясь сообразить, как мне вообще удается слышать шаги в толстом слое снега. Я потряс головой, крикнул «стой!» во всю силу легких и дважды выстрелил из своего сорок пятого в сторону преследуемого. На этот раз ответом был глухой смех и раскатистое эхо выстрела, отразившееся от стен бетонно-стальных джунглей Манхэттена. Потом я услышал голос:
- Тебе не поймать меня, проклятая ищейка!
Снова раздался дьявольский хохот. Только тогда я наконец увидел его. Вернее, сумел мысленно нарисовать его образ, потому что в прошлом мне не раз удавалось по голосу в общих чертах представить себе человека. Он был высокий. Он был худосочный. И… проклятье! На большее моих способностей не хватало. Его лицо оставалось белым пятном. Я снова рванулся вперед.
Продолжив преследование сукина сына, я наконец сумел разглядеть в снежной круговерти, что его шляпа напоминает шоколадный торт. Это обстоятельство вызвало У меня приступ неудержимого смеха.
- Стой! - снова что было сил завопил я. - Стой, проклятый выродок!
Потом послышался грохот выстрела, и Бетси - моя разлучная спутница сорок пятого калибра - взбрыкнула у меня в руке, как необъезженная лошадка.
Теперь я не переставал вопить: «Стой! Стой!», - преследуя высокого худосочного человека с пустым лицом и шоколадным тортом вместо шляпы. Бетси взбрыкнула снова. Я не просил её лягаться, казалось, она сама знала, что положено этому подонку. Странно, но оба выстрела не достигли цели. Такие промахи не были характерны для Бетси, её не учили посылать свинец в молоко. Не замедляя бега, я удивленно глянул на нее. Проклятье! Я бегал и раньше, умел бегать. Но сейчас я изнемогал, мое сердце готово было пробить дыру в грудной клетке. И я никак не мог достигнуть цели. Я был словно в ботинках со свинцовыми подошвами, нет, пожалуй, словно человек, погруженный по грудь. И всё же я не останавливался и продолжал вопить «стой!», хотя ни ноги, ни глотка не приносили мне пользы ни на цент.
В моем помутненном сознании звучал неясный шепот: «Проснись! Проснись же!» С неимоверным усилием я раскрыл глаза, чувствуя, как весь покрываюсь холодным потом. Затем я покатился куда-то, переворачиваясь с боку на бок, и внезапно где-то вдали услышал непонятное резкое дребезжание. Возможно, это была лишь игра моих нервов, хотя в раздражающих звуках присутствовал определенный ритм. Собрав все силы, я заставил себя вынырнуть из одури, но дребезжание не прекращалось, то слегка затихая, то вновь усиливаясь. Свет вспыхивал и гас, бросая зловещие тени на бегущего впереди человека. Только и он никак не мог достигнуть нужного ему места. Внезапно он круто обернулся, в руке у него блеснула голубоватая сталь тридцать восьмого. Дуло смотрело мне прямо в живот.
- Сейчас я прикончу тебя, легавый, чтобы ты больше не совал свое вонючее рыло в чужие дела! - прохрипел он.
Я велел Бетси поговорить с ним на её языке - другой он вряд ли понимал, но моя неразлучная лишь жалобно щелкнула, выпустив облачко сизоватого дыма. Обойма была пуста. Я поднял голову и увидел, что худосочный снова побежал, только не от меня, а ко мне. Теперь я мог даже разглядеть злобную усмешку на его лице, черты которого по-прежнему ускользали от меня.
Из дула его пушки вырвалось оранжевое пламя, метнулось в сторону, и мимо меня просвистел раскаленный кусок свинца. Я что, спятил? Возможно, я действительно чокнулся. Меня начал душить смех. Я никак не мог остановиться. Резкий дребезжащий звук возобновился. Худосочный продолжал бежать, стреляя на ходу, но для человека, бегущего с такой скоростью, он приближался чертовски медленно. Наконец он оказался прямо передо мной с пушкой в вытянутой руке. Я начал грязно ругаться, вспомнив, что Бетси не в состоянии мне помочь, потом швырнул её в лицо худосочному. То есть туда, где, по моим расчетам, следовало быть лицу. Но Бетси застряла у меня в руке, и человек заржал, как жеребец, ещё раз потянув на себя спусковой крючок. Меня окутало рыжее пламя, сквозь которое проступала стройная фигура молодой женщины, потом послышался выстрел, потом ещё и еще, и я рухнул на бок, ощутив тупой удар тяжелым предметом по голове. Потом всё стихло.
Было почти десять утра, когда я пришел в себя, с удивлением обнаружив, что лежу под кроватью.
Краем глаза я увидел рядом заостренные носки огромных полуботинок. «Человек без лица!» - молнией пронеслось у меня в голове, и я, стремительно изогнувшись, ухватился за ботинки и дернул их с силой, способной сдвинуть с места средних размеров небоскреб. Ботинки были пусты, ног в них не было! Я тупо смотрел на них, потирая шишку величиной с гусиное яйцо, вздувшуюся за ухом, потом разразился долгим оглушительным смехом. Это были мои полуботинки! я выкарабкался из-под кровати, тоже казавшейся моей, и встал на ноги, слегка покачиваясь головокружения. Коснувшись гусиного яйца за ухом, я почувствовал, что рука стала липкой. Кровь! Алая, липкая кровь!
Потом я глянул на подушку, на которой ночью лежала мо голова. Или это была другая ночь? Я не стал бы утверждать, что провел эту ночь в своей постели. Подушка тоже была в липких красных пятнах. Кровь вызвала у меня недоумение и легкий страх, заставляя сомневаться, был ли сновидением то, что я только что пережил. Может, я и в самом деле свихнулся? Глядя сквозь запотевшее стекло на белые снежинки, лениво опускавшиеся на грязные улицы Манхэттена, я продолжал ломать голову над загадочными событиями.
Анализ странного происшествия результатов не дал. Я видел кошмарный сон - в этом сомнений не было. Каким-то образом я свалился с кровати и заработал здоровенную шишку. Я бросил взгляд на пушистый ковер, которым был устлан пол комнаты. Упав на него, я не смог бы схлопотать гусиное яйцо за ухом и, тем более, разукрасить подушку кровавыми пятнами. Я снова внимательно осмотрел постель. Не иначе, как какой-то подонок пытался раздробить мне череп тяжелым предметом, пока я спал. Догадка вызвала у меня приступ гнева, кровь в жилах дошла до точки кипения.